Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата

Ближе всего Щедрин Некрасову своим резким противопоставлением высших и низших социальных слоев: «благородные» чиновные бюрократы и их «рабочие руки» — приказные, подьячие; помещичье-чиновный мир и крестьяне, беспощадность в изображении далее лучших представителей первого; использование украшающих элементов (мифологизмы и т. п.) дворянского литературного стиля, идеализирующих действительность, в целях противопоставления неприглядной реальности — обманчивой видимости. Все средства и приемы этой сатиры направлены против господствующих классов и в защиту той непросвещенной массы, которая третировалась дворянскими сатириками. Наоборот, «просвещение» этих высших классов, их «цивилизаторское» опекание масс становятся предметом бичующей сатиры. Неудивительно, что и средства дворянской литературы, служащие к украшению жизни класса и к возвеличению его «отечества», направлены против него, служа формой для авторской иронии. В противовес им, для выражения симпатий автора, в «Губернских очерках» используются элементы народного творчества, культивируется крестьянский сказ («Пахомовна», «Аринушка»).

Демократическая сатира, направленная против господствующих классов, не может не отличаться от сатиры последних и своей общей структурой: это сатира положения, а не характера. Сатира социальная, а не психологическая, она является судом не над испорченной общественными условиями человеческой натурою, а над этими условиями.

Но в «Губернских очерках» социальная сатира не могла еще быть развернута во всей полноте. Представление о социальных контрастах у автора суммарно. «Положения» недостаточно диференцированы. Эмпиризм еще не преодолен обобщающей силой щедринского дарования. Если позднее Салтыков-Щедрин умел из анекдотичного, невероятного на поверхностный взгляд, делать типичное, естественное, обыкновенное и этим подсказывал революционные выводы о всей действительности как о скверном анекдоте, то здесь анекдот часто анекдотом и остается. Что касается образов, то поскольку им нельзя отказать в типичности, они большей частью варьируют уже существовавшие в русской литературе типы (в особенности образы Гоголя).

В «Сатирах в прозе» с углублением и конкретизацией мировоззрения нарастает обобщенность художественного изображения, преодолевается эмпиризм. И вместе с тем изображение становится более актуальным, непосредственно связанным с класссвой борьбой в стране. Это единство обобщенности с конкретной актуальностью — прочное завоевание щедринского творчества периода 1857—1862. Блестяще разрешается задача освобождения от чужеродных влияний, в особенности от влияния величайшего предшественника С.-Щ. в области сатиры — Гоголя. Одним из интереснейших  примеров преодоления чуждых влияний путем их использования является «Приезд ревизора» из серии «Невинные рассказы». С.-Щ. освобождается от гоголевского влияния на гоголевской же теме, которая развернута в новой обстановке, в новых условиях. С.-Щ. применяет здесь прием, который станет у него излюбленным в дальнейшем, «прием», показывающий, насколько культурно было его восприятие жизни и насколько далеко от книжности было его восприятие литературы.

Влияние преодолевается прежде всего точкой зрения, с которой совершенно по-новому разрабатывается тема. Главное здесь — отношение к самому ревизору, так сказать, к проблеме ревизора. Гоголь сокрушает своего городничего и ему подобных тем, что заставляет их принять мнимого ревизора за настоящего, поверить в фантом своего взяточнического воображения, но «идея» ниспосланного свыше «из Петербурга» — подлинного ревизора торжествует. Финал пьесы является апофеозом этой идеи. С.-Щ. же, как бы отвечая Гоголю, бьет по самому принципу ревизора, показывая полную идентичность и солидарность этого представителя столичных верхов с ревизуемыми. В таких вещах, как «Гегемониев», «Зубатов», мы узнаем уже зрелого Щедрина. Так, характеристика Зубатова построена на «афоризмах» этого столпа губернской николаевской администрации, на изречениях, выявляющих всю сокровенную его сущность и сразу очерчивающих его образ. В «Гегемониев» С.-Щ. мастерски разлагает одну из тех ходячих легендарными господствующий класс внедряет в сознание оправдание своего господства. Сатирик противопоставляет составные части этой легенды: «Обилие» — «Порядку».

Переходим к «Сатирам в прозе», к глуповскому циклу.

Название «Сатиры в прозе» отлично передает жанровое своеобразие этого цикла. Оно именно — «в прозе» С.-Щ. откровенно заявляет о «прозаических» деловых элементах своей сатиры, ставящей не вторичные психологические, а первичные, определяющие психологию общественные моменты в центре художественного внимания. Здесь уже выработана форма знаменитого щедринского сатирического очерка. Он начинается обычно с социально-философского размышления или публицистического анализа фактов и отношений; по стилю — это начало своеобразного «эссе», где только характерный язык, проникнутый язвительной иронией или сокрушительным сарказмом, и сатирические маски указывают на особое художественное качество про изведения. Приступ, экспозиция — «статейная». Но затем авторский монолог начинает обрастать элементами «чужой речи», монологами разных изображаемых фигур, их «афоризмами», в которых они обычно выражают у С.-Щ. свое миросозерцание, свою мудрость, диалогами, и наконец снова — заключительный анализ, часто резюме, автокомментарий с использованием обращения автора к изображаемым липам.

Одним из своеобразных моментов построения этого жанра является сатирическое описание, принимающее форму воспоминания,  иногда лирически (в ранний период), а иногда юмористически окрашенного. В сатирическом описании пародируются напр. лирические отступления Гоголя (обращение к Глупову), или оно принимает излюбленную в дворянской литературе форму пейзажа, который является здесь средством сатиры. Пейзаж отражает и тем как бы усиливает, выделяет свойства глуповцев необычайностью отнесения этих свойств к себе. Не сатира в виде «лирического отступления», часто пародического, а подлинный лиризм появляется у С.-Щ. в этот период обычно тогда, когда он говорит о мужике. Иванушка-дурачок народных сказок — вносит лиризм в сатиру, которая стремится сделать его умным Иванушкой.

Таковы приемы и средства новой революционно-демократической сатиры. Разными способами развивается и конкретизируется в ней художественное обобщение, столь же широкое, как и содержательное. Одним из главных обобщений является город Глупов, история которого составляет одно из величайших произведений нашего сатирика.

Крутогорск и Глупов — два полюса художественного мышления С.-Щ., но они не изолированы, от одного к другому тянутся многообразные нити. Крутогорск — псевдоним определенного губернского города. Глупов — вся Русь, величие которой так потрясало предшественника нашего сатирика — Гоголя. У С.-Щ. она отсталая, упирающаяся, коснеющая в своей грязи, крепостническая Россия. Но это широкое обобщение долго не может найти соответствующей ему образной формы. Глупов еще то и дело сбивается на Крутогорск. Только в «Истории одного города» это обобщение находит себе наконец соответствующую форму.

Что же прежде всего обобщает Глупов, каковы образующие его признаки?

Это обобщение сделано с просветительской точки зрения, в нем схвачено именно то, что с этой точки зрения прежде всего могло быть отмечено: бессознательность жизни, отсутствие разумного вмешательства в стихийный ход вещей. Это господство бессознательности исключает подлинную историю: у глуповцев нет ни вчерашнего ни завтрашнего дня, ничего, кроме изолированных внешних впечатлений. Реальность Глупова — реальность сна, его события — сновидения, и даже губернаторы у глуповцев властны лишь над «судьбами их сновидений». Власть неосмысленных ощущений выражается художником в господстве физиологии над психологией. Даже проблески сознания у глуповца связаны с физиологическими отправлениями. Автоматизм в действиях, преобладание механического и физиологического над психологическим, а главное — интеллектуальным, чувственности над логикой, над разумением — вот своеобразный предмет щедринской сатиры, связанный с определенным общественным строем. Отсутствие разумной связи в явлениях и поступках сообщает глуповскому миру характер сонного марева, характер призрачности. Изображая с изумительной правдивостью пошехонскую действительность, художник, пораженный ее иррациональностью, не хочет признать ее  реальностью. Постоянно повторяясь, этот мотив свидетельствует о какой-то общей точке зрения, о каком-то общем критерии.

Рациональная связь вещей, оценка явлений с точки зрения наличия этой связи извне и внутри, искание «разумной», т. е. оправданной разумом необходимости, отрицание иррациональной «случайности», ставшей необходимостью, навязывающей свои следствия, — вот что связывает различные элементы творчества С.-Щ., о чем бы он ни писал — об Угрюм-Бурчеевых, о Митрофанах, ташкентцах, помпадурах, Молчалиных или французских натуралистах. Эта разумная связь познается человеком в природе и вносится в общественную жизнь. В механическом привнесении, а не органическом саморазвитии новых общественных начал — просветительский утопизм С.-Щ., который в сочетании с присущей ему реалистической трезвостью придавал пессимистический оттенок его изображению жизни, ибо сама жизнь была у него инертна, ждала помощи извне, чтобы воспрянуть. Беспощадно разрушив иллюзии буржуазного прогресса, С.-Щ. не видел тех исторических сил, которые осуществят его мечту о сознательно управляющем собою человеческом обществе, овладевшем своими силами. Утопизм же как постоянный идеал и предвосхищение нового человеческого общества определяет то, что часто нам кажется шаржем, карикатурой в его творчестве. С.-Щ. всегда категорически отрицал их наличие в своих произведениях. Дело в том, что, не будучи в силах развить свою «утопию» из самой действительности, ощутить в последней зарождение и рост первой, он, сравнивая окружающую жизнь с «реальностью будущего» — с достойным человека разумным миром, не мог не воспринимать эту жизнь как карикатуру на этот мир. Переходя в гротеск, сатира С.-Щ. является таким иносказанием, фантастичность которого лишь выразительнее подчеркивает существенные осторны действительности. Обвинение современиками С.-Щ. в карикатурном искажении, в клевете на действительность свидетельствует о притупленном ее восприятии, о недостаточном внимании и вдумчивости, а главное — о погружении в эмпирику, о неумении жить в будущем. Нет пределов «глупого и пошлого, до которого не доходила бы действительность», лишенная руководства разума. Но разглядеть это сквозь поверхность примелькавшегося и привычного можно лишь при свете идеала, с мерилом легинно-человеческой жизни. Таковы основы щедринского реализма, настолько отрицающего эмпиризм, что он отвергает внешнее правдоподобие как критерий художественности и проникает в такую глубину жизненных процессов, которая непривычному взгляду не может не казаться фантастической. Это впечатление объясняется тем, что С.-Щ. показывает тенденцию как совершившийся факт. Творчество С.-Щ. всегда перспективно, всегда устремлено в будущее.

Из предшествующего изложения нетрудно вывести основные признаки реализма С.-Щ. Новый реализм прежде всего сознательно тенденциозен, он не мыслит искусства без общественного идеала, без осознанного мировоззрения,  охватывающего все стороны жизни. Ища всюду разумных связей, стремясь к уразумению жизненных процессов, революционно-демократический реализм не может существовать без «тенденции», без мировоззрения, идеала: без этого он лишился бы своей обобщающей силы. В центре его — не судьбы отдельной личности, а судьба общества, общественные процессы и коллизии, в которых не разобраться без определенных принципиальных установок. Соответственно этому расширились тематика и мотивы по сравнению с старой литературой и видоизменились самые жанры словесного искусства. Щедринская сатира меньше всего направлена против отдельных людей. Психология пороков и преступлений как индивидуальных свойств и действий отступает в ней на второй план, да и самое отношение к ним совершенно иное, чем напр. у Гоголя. Она не судит преступления и пороки с точки зрения интересов дворянско-буржуазного общества и государства, а судит это общество и государство за преступления и пороки, уродующие человека. Сатира С.-Щ. рвет с психологизмом, она максимально социальна, но именно потому она и наиболее психологична. У С.-Щ. меньше схематизма, чем у кого-либо из других великих сатириков. Когда это не требуется задачами особой символизации действительности, символизации, резко выдвигающей какую-либо одну сторону изображаемого мира, С.-Щ. стремится охватить человека во всей полноте его «определений» и умеет открыть разностороннее содержание в самой плоской натуре, как будто созданной для сатирического поношения. Таковы его Молчалины, Митрофаны и ряд других, казалось бы, безнадежно примитивных фигур.

Вводя в свою сатиру богатое, реалистически понятое психологическое содержание, С.-Щ. мыслит «психологию» своих героев как производную от конкретно-исторических условий общественной жизни Это и делает его психологию подлинной, реальной, что и сообщает сатире С.-Щ. тот особый характер трагизма, который является следствием глубокого понимания непримиримых противоречий общественной жизни. Реализм С.-Щ. идет дальше внешних признаков. Трагизм он понимает как «зло, разлитое в воздухе», ставшее незаметным, привычным и тем вернее уродующее и разлагающее человека. Трагизм для него не в «трагической вине» героя (в этой буржуазно-дворянской концепции он видит охранительные тенденции), а в общественном строе, обессмысливающем человеческую жизнь (см. «Мелочи жизни»).

Соответственно этому изменяется и роль юмора в щедринской сатире. У С.-Щ. много подлинного юмора, но он непохож на юмор, примиряющий с действительностью, смягчающий противоречия, якобы уравнивающий людей. В юморе С.-Щ. выражается сочувствие к бессильно барахтающимся в житейской тине людям, не понимающим своей зависимости от общественных отношений, не знающим разумных путей. Беспощадный к общественному строю — к «болоту», ко всему навязываемому и внедряемому им в человеческое сознание, —  С.-Щ. гуманен по отношению к «жалким, смешным чертям», порождаемым этим болотом, и это выражается в его юморе. Так. обр. юмор С.-Щ. не противоречит его сатире, а служит ей, углубляет ее отрицание.

По широте своего захвата эта сатира тяготеет к социальному роману и подчас перерастает в него («Господа Головлевы», «Современная идиллия»). Сам С.-Щ. называл ее «материалами для социального романа», который заменит психологический роман дворянской литературы. Социальный роман должен отразить новые закономерности жизни, полной теперь всяких неожиданностей и катастроф, проходящей «не в уютной обстановке семейства», а на улице, на площади, в борьбе и сутолоке. Новые — социальные по преимуществу — жанры требуют преодоления внешней прерывистости и непоследовательности явлений усложнившейся и убыстрившейся жизни такой внутренней закономерностью, которая объясняла бы самые перерывы и неожиданности. В своих «материалах для социального романа» С.-Щ. дал блестящие образцы этих новых закономерностей, проникновении в самую глубину совершающихся жизненных процессов, понимания их тенденций. С изумительной силой художественной изобретательности и с железной логикой подлинного мыслителя С.-Щ. умел предвосхищать развитие этих тенденций, показывать их осуществленными в своих образах с такой точностью, что многие из его персонажей оказались пророческими, как бы повторенными жизнью в течение полувека. Достаточно назвать разные виды помпадурства, молчалинства, типы либералов, интеллигентов, разные продукты бюрократического творчества и особенно образы кулаков, новых капиталистов, рыцарей накопления, Деруновых, Колупаевых и Разуваевых.

Всеми этими чертами глубокого реализма сатира С.-Щ. обязана не столько просветительскому, сколько революционному характеру своего стиля. Именно то, что художественный стиль С.-Щ. является не только просветительским, но и революционным, именно это избавляло его от характерного для просветительства схематизма, оторванного от действительности. Революционное просветительство шло от низов, от широких масс, начавших сознавать себя и требовать места под солнцем. Трезвость щедринского реализма — трезвость их жизненного опыта, отразившего усложненность, извилистость их путей.

При всей своей неизбежной ограниченности просветительство щедринского типа в противоположность просветительству XVIII веке проникнуто историзмом, оно возникло после наглядных уроков истории и в области практики и в области теоретической мысли. Вот почему оно умело видеть грядущее в настоящем: с чрезвычайной ясностью в виде «новой опасности» и довольно смутно как победу над всякими опасностями, непрерывно вызываемыми нелепым общественным строем. Превосходно различал революционно-просветительский реализм прошлое в настоящем, тяготеющее над живым, ибо умел проникать до самых корней собственнического строя.  Черты просветительства сказываются у С.-Щ. и в принципиальном снятии границ между образным и логическим мышлением. Его страстная мысль врывается в художественное повествование, прерывает его, но в результате она не только не ослабляет художественной силы произведения, но зажигает новой жизнью образы, поднимает их на новую высоту, порывая художественную ткань в одном месте, завязывает ее в другом, внося новые мотивы, концепции, импульсы для творческого воображения. Перед этой могучей страстью смолкают всякие доводы буржуазной и дворянской эстетики. Закованная как бы в броню чеканного стиля, властно сдержанная художником, подчиняющим ее всегда своим целям, эта страсть, этот щедринский пафос наполняют читателя чувством ответственности перед жизнью. Такова своебразная эмоция этого политического, этого действенного искусства, пронизанного насквозь критической мыслью. Критическая мысль входит необходимым элементом в художественное творчество С.-Щ., в котором огромную роль играют пародируемые или чрезвычайно углубляемые им, возрождаемые в новой обстановке, творчески продолженные им вместе с жизнью образы классической литературы (Тургенева, Гоголя, Грибоедова, Фонвизина).

С.-Щ. первый в мировой литературе использовал ту возможность органических сочетаний элементов художественной и критической мысли, которая заключается в самом жанре сатиры, поднятом им на такую высоту. Сочетание это органично у С.-Щ., потому что литературная критика помогает ему творчески преодолевать влияние своих предшественников. Традиция открыто признается, «обнажается», одновременно углубляется и тем самым преодолевается. Ряд образов С.-Щ. — продукт синтеза художественного и критического творчества.

Революционно-демократическая сатира с ее осознанной тенденцией требовала в тех условиях, в которых пришлось действовать С.-Щ., особой формы выражения. Эта форма — «эзопов язык», форма, в которой революционное по существу содержание, должно стать неуязвимым для царского закона. Но эту горькую необходимость С.-Щ. умудрился превратить в высокое искусство слова. Маскируясь, он срывал маски. И самый эзоповский стиль, выработанный под гнетом цензуры, был оболочкой столь же неуловимой, как и прозрачной. Недосягаемый для цензурного устава, С.-Щ. умел быть понятным своему читателю.

Что нам близко в С.-Щ., каково его значение для нас?

Прежде всего, он дорог нам тем, что, как Гулливер над лилипутами, возвышается над «мелочами жизни» своей эпохи, над всей той ограниченностью мысли, которая вредит многим высокохудожественным произведениям дворянской литературы. Он учит различать не добитые еще пережитки старого эксплоататорского мира и тем помогает нашему великому строительству. Во многом может помочь он нам понять врагов великого дела создания подлинно человечной жизни — и внешних и внутренних. Всякие виды приспособленческого карьеризма, подхалимства, молчалинства, помпадурства,  оппортунизма, разоблаченные им с такой резкой прямотой, еще не изжитые окончательно, легче узнать по выжженому на них щедринскому клейму. Не даром Ленин, Сталин и их сподвижники так часто обращаются к С.-Щ.

Как художник С.-Щ. учит нашего писателя подчинят творческую деятельность величайшим идеям своего времени, оставаться гражданином, будучи художником, оставаться художником в борьбе за новую жизнь. Тенденция, превратившаяся в творческое горение, в плоть и кровь художественного замысла, отделяемая от него лишь ценою самого его существования, тенденция как внутреннее условие самой художественности — эта черта близка искусству социалистического реализма, активно участвующему в строительстве бесклассового общества. С этим связана еще одна близкая нам черта: тесное сотрудничество образного и логического мышления, оплодотворяющее друг друга, создающее умное искусство, «умную», а не «глуповатую» поэзию.

Основанное на этом сотрудничестве умение объяснять психологию общественными отношениями, социальная насыщенность, преодоление эмпиризма, проникновение в самый процесс зарождения общественных типов, сила художественного познания, которая не регистрирует, отставая от жизни, а предвидит — все это делает С.-Щ. величайшим предшественником социалистического реализма в нашей литературе.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: рефераты по предметам, мировая экономика.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки