"Больше поле битвы, чем человек"

Русские религиозные мыслители об авторе "Так говорил Заратустра"

Людмила Гоготишвили

Пожалуй, никому не удалось взбудоражить русскую философию начала века так, как это сделал Фридрих Ницше. Споры о нем велись преимущественно в религиозной области; это "точка кипения" в русской "тяжбе о Ницше". Однако затем, постепенно внутри религиозно ориентированной дискуссии стало формироваться и оригинальное собственно научное гуманитарное направление, методика которого генетически увязывалась в том числе и с идеями Ницше.

Поскольку случилось так, что развитие русской религиозной философии было насильственно прервано на долгие десятилетия, то с ней были выведены из "легального обращения" и споры о Ницше. Связанное же с его идеями научное направление превратилось, уже почти сформировавшись, в подземную реку, явно не видимую, но все же улавливаемую чутким гуманитарным слухом. Хотя этой подземной реке и удавалось иногда пробиться на поверхность и она частично влилась в наше гуманитарное мышление, но почти без всякой осознанной связи с идеями базельского "профессора".

Так время ли сейчас, после столь длительного "глухого перерыва", выносить "итоговые" оценки и высказывать "взвешенные" суждения о взаимоотношениях русской философии и филологии с Ницше? Не лучше ли вернуться к эпицентру религиозной дискуссии и прислушаться к живым голосам ее активных участников, зафиксировав затем и связанный с нею момент зарождения оригинального гуманитарного метода? С любого места культурной истории, если начать в него вкапываться, начинается, по словам Александра Викторовича Михайлова, безбрежность смысла, а значит, мы так или иначе расслышим здесь и отзвук тревожащих нас сегодня проблем.

Представленная в подборке рецепция идей Ницше русскими религиозными философами носит на себе, конечно, отпечаток времени и не является ни "единственно возможной", ни тем более "единственно верной". Более того, предлагаемый коллаж является в некотором смысле искусственным, поскольку он составлен (по причине жестких требований газетного объема) без соблюдения хронологических и контекстуальных границ: "как бы" цельные высказывания зачастую смонтированы из текстуально и временно отдаленных друг от друга фрагментов, а иногда - и из разных статей или книг одного автора (эти текстуальные разрывы и внутрисинтаксические "стяжения" никак не отмечаются). Тем не менее весь предлагаемый текст состоит из прямых цитат. Немногочисленные же вставки "не прямо авторских" слов, введенные ради синтаксической связности, даются в угловых скобках.

Андрей Белый: Касаясь Ницше, я прохожу молча мимо самих творений; вот справедливый упрек мне! Надо же показать в самом деле структуру его идей - разобрать идеологию.

И я отказываюсь. Повторять общие места об индивидуализме, имморализме, аморализме, морализме, а также оживлять в памяти все прочие "измы", указывать на влияние Вагнера, Шопенгауэра, качать головой при упоминании об имени Канта и, наконец, вытаскивать архив по вопросу о ссоре Ницше с Вагнером - все это известно мало-мальски интеллигентному человеку из дешевеньких компиляций... А находить в ницшеанской идеологии все новые и новые стороны - на это у меня нет бессовестности; это значит приурочить колоссальное здание, им воздвигнутое, к тому или иному животрепещущему вопросу.

Обычно идут совершенно другим путем. Не слушают в "себе самих", читая, не читают, обдумывают, куда бы его скорей запихать, в какую бы рубрику отнести его необычное слово; и - рубрика готова: только Ницше в ней вовсе не умещается. Тогда поступают весьма просто и решительно. Обходя и исключая противоречия (весь Ницше извне - противоречие), не стараясь вскрыть основу этих противоречий или вскрывая ее не там, легко и просто обстругивают Ницше: и ветвистое дерево его системы глядит на нас как плоская доска; затем проделывают с доской решительно все: или ее выкидывают, или сжигают, или прилаживают к домашним своим потребностям, или же заставляют молиться на деревянный идол - деревянное ницшеанство, деревянная борьба с Ницше.

Так поступают все идеологи, все популяризаторы: плоская доска из общих суждений о свободе личности, о предрассудках морали... и эту-то сухую древесину навязали широкой публике как заправское ницшеанство! И мы закапываем Ницше насильно заколоченного в гроб, не подозревая, что живой он - не мертвый.

О коварный популяризатор! Я отказываюсь к нему присоединиться: не излагаю философское "credo" Ницше.

Алексей Лосев: Наступившая в ХIХ в. эпоха расцвета классической филологии была по преимуществу эпохой, отстранявшей себя от всякого обобщенного взгляда на античность. В течение десятилетий считалось зазорным и недопустимым столь невероятное верхоглядство и фантастика, чтобы говорить об античности вообще. Под влиянием ограниченных и узких философских теорий ученые хотели всецело погрузиться в собирание и коллекционирование фактов и в нахождение их фактической же закономерности. Фридрих Ницше, будучи сам академическим филологом, прорвал наконец плотину и дал удивительную концепцию античности, оплодотворившую к детальным филологическим разысканиям Э.Роде, Вячеслава Иванова и др. Университетская наука в лице заносчивого Виламовица-фон-Меллендорфа не замедлила открыть огонь по гениальной интуиции Ницше.

Свое замечательное учение Ницше выразил в книге "Рождение трагедии из духа музыки". Здесь он видит два основных начала, формирующих эллинский дух, - аполлинизм и дионисийство. Аполлон - бог всех сил, творящих образами. Аполлинизм - это полное чувство меры, самоограничения, свобода от диких порывов, мудрый покой бога - творца образов. Как один из видов этого чувства меры Аполлону свойствен "принцип индивидуации". Религия Диониса противоположна аполлинизму. Вместо успокоительной стройности и мерности аполлинийских созерцаний здесь мы находим сомнение в них. "Чудовищный ужас, который охватывает человека, когда он усомнится в формах познаваемых явлений" , характерен для дионисических состояний. Но вслед за этим дионисизм теряет и то отъединение, которое существует между человеком и окружающим его миром. Человек тут переживает восторг и блаженство самозабвения и выхода из размеренного и узаконенного мира, когда наступает нарушение "принципа индивидуации": "...просыпаются те дионисические чувствования, в подъеме которых субъективное исчезает до полного самозабвения... Бывают люди, которые от недостаточной опытности или вследствие своей тупости с насмешкой или сожалением отворачиваются, в сознании своего собственного здоровья, от подобных явлений, считая их "народным болезнями"; бедные, они и не подозревают, какая трупья бледность лежит на этом пресловутом здоровье, как призрачно оно выглядит, когда мимо него вихрем проносится пламенная жизнь дионисических безумцев. Теперь раб - свободный человек, теперь разбиты все неподвижные и враждебные границы, установленные между людьми нуждой, произволом и "дерзкой модой". В пении и пляске являет себя человек сочленом высокой общины; он разучился ходить и говорить и готов в пляске взлететь в воздушные выси... в человеке звучит нечто надприродное; он чувствует себя богом... Человек уже больше не художник, он сам стал художественным произведением". .

Греческий дух есть эти две стихии, их борьба и их соединение. Гомер - преобладание Аполлона. С Архилоха начинается более самостоятельная дионисийская стихия; тут основа органического сращения начал аполлинийского и дионисийского. Наивысший же синтез дионисийства и аполлинизма содержится в аттической трагедии. Трагедия возникает как аполлинийское зацветание дионисийского экстаза и музыки. Дионис не может существовать без Аполлона: "На основании всего нами познанного мы должны представлять себе греческую трагедию как дионисический хор, который все снова разряжается аполлоновским миром образов".

Однако есть одна сторона в концепции Ницше, которая делает ее слишком современной нам и слишком действительно модернизирующей древность. Аполлон и Дионис Ницше несут на себе печать новоевропейского мироощущения, от которой их, правда, легко можно освободить. Их природа существенно романтическая. Тут слишком много нервов, энергии, "воли", слишком много блужданий, исканий, безысходной тоски, напряжения, неопределенности. Античность спокойнее, беспрерывнее, сосредоточеннее, определеннее, телеснее, ограниченнее. Надо понять Диониса и Аполлона "классически", а не романтически - и тогда завоевание Ницше станет на совершенно твердую почву. Останется целиком вся характеристика Аполлона и Диониса, но сразу переменится культурно-исторический коэффициент.

Вячеслав Иванов: Эллинская душа нашла самое себя только с обретением Диониса. Дионисийство одно дало эллинству то, что впервые сделало его эллинством: маску. Прежде маски возлагались на лица усопших и оберегали их облик в царстве теней: Дионис живых научил надевать маски и терять свой облик. Тогда мир был понят как драма превращений. Тогда политеизм в принципе уже был преодолен: божество осознано как многоликое единство. Бога страдающего извечная жертва и восстание вечное - такова религиозная идея Дионисова оргиазма. "Сын божий", преемник отчего престола, растерзанный Титанами в колыбели времен, он же в лике "героя" - богочеловек, во времени родившийся от земной матери, "новый Дионис", таинственное явление которого было единственным возможным чаянием эллина - вот столь родственный нашему религиозному миропониманию бог античных философем и теологем. Непосредственно доступна и близка нам мистика Дионисова богопочитания. Она вмещает Диониса жертву, Диониса воскресшего, Диониса утешителя.

Ницше возвратил миру Диониса - и отшатнулся от Диониса. Ницше почти не разглядел бога, претерпевающего страдание. Он знал восторги оргийности, но не знал плача и стенаний страстнуго служения. Страшно видеть, что только в пору своего уже наступающего душевного омрачения Ницше прозревает в Дионисе бога страдающего вне и вопреки всей связи своего законченного и проповеданного учения. В одном письме он называет себя "распятым Дионисом". Это запоздалое и нечаянное признание родства между дионисийством и так ожесточенно отвергаемым дотоле христианством потрясает душу, подобно звонкому голосу тютчевского жаворонка, неожиданному и ужасному, как смех безумия, - в ненастный и темный, поздний час.

Дионис, "зажигатель порывов", равно низводит "правое безумствование", как говорили древние, и неистовство болезненное. "Правое безумствование" тем отличается от неправого и гибельного, что оно не парализует, напротив, усиливает спасительную и творческую способность и потребность идеальной объективации внутренних переживаний. Дионисийский экстаз разрешается в аполлинийское видение. Эта объективация - этический принцип культуры. В случаях "неправого" безумствования душа не истекает наружу, не творит, но не может и выдержать заключенной, запертой в ней силы. Она разбивается; конечное безумие - ее единственная участь.

Ницше думал, что религия возникла из неправой объективации всего лучшего и сильнейшего, что почуял и сознал в себе человек. Это принципиальное отрицание религиозного творчества замкнуло его душу в себе самой и ее разрушило. Напрасно он прибегал к последней казавшейся ему возможною объективации своего "я" в Сверхчеловеке: его Сверхчеловек - только сверхсубъект. В учении о "Сверхчеловеке", преподанном из уст "дионисийского" Заратустры, роковая двойственность в отношении Ницше к Дионису созревает до кризиса и разрешается определенным поворотом к антидионисийскому полюсу, завершающимся конечною выработкою учения о "воле к могуществу". Ничто не может быть более противным дионисийскому духу, как выведение порыва к сверхчеловеческому из воли к могуществу: дионисийское могущество чудесно и безлично - могущество, по Ницше, механистически-вещественно и эгоистически-насильственно.

Трагическая вина Ницше в том, что он не уверовал в бога, которого сам открыл миру. Он понял дионисийское начало как эстетическое и жизнь - как "эстетический феномен". Но то начало прежде всего - начало религиозное.

Николай Бердяев: Дионисийское веяние прошло по России. Эрос решительно преобладает над Логосом.

Вячеслав Иванов: В России Дионис опасен: ему легко явиться у нас гибельною силою, неистовством только разрушительным.

Василий Розанов: Ницше почтили потому, что он был немец и притом страдающий (болезнь). Но если бы русский и от себя заговорил в духе "падающего еще толкни" - его бы назвали мерзавцем и вовсе не стали бы читать.

Приятно стоять "выше морали" и на просьбы кредиторов по-наполеоновски размахнуться и гордо ответить: "Не плачэ". Но окаянно, когда мне не платят; а за "ближними" есть должишки. Перебиваюсь, жду. Не знаю, как выйти из положения. Не обращаться же к приставу, хоть и подумываю (философия Ницше).

Николай Бердяев: Рядом с Ницше может быть поставлен лишь столь отличный от него и столь похожий на него Достоевский.

Вячеслав Иванов: В "Бесах" мы связаны с целым миром. Достаточно указать на то, что Ницше вышел из "Бесов".

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: новшество, реферат география на тему.



1  2  3 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки