Цели живого существа.

Константин Фрумкин

Похожа ли машина на живое существо? Не очень, и, кроме прочего, между ними есть одна существенная разница: у машины есть конкретная функция, у нее есть задача, которую она выполняет. Вопрос о целях существования живого существа решается мягко говоря неоднозначно. Живой организм «просто» существует, существует на первый взгляд бесцельно, в то время как все бытие технического устройства ограничено его назначением. Но этим техническое устройство похоже на один из органов живого тела. В отличии от организма в целом, об органе – так же как и о машине, можно сказать, что он предназначен для… Если у какие-то органы еще представляют собой загадку для медицины и физиологии – то это значит, что ученым пока окончательно не ясны функции этих органов, и нахождения этих функций было бы вполне достаточно для определения их природы. Да и не стоит удивляться сходству между органами и техникой – ведь вообще человеческие орудия родились как продолжения органов человеческого тела, прежде всего рук. Таким образом мир техники напоминает мир отдельных органов тела, не собранных в целостные организмы, и поэтому понятно, почему многим техника представляется чем то уродливым, неорганичным и противоестественным. В каком то смысле мир техники – это мир растерзанной, расчлененной жизни.

Впрочем, «растерзанной» техника выглядит, лишь поскольку мы рассматриваем ее отдельно от человечества. Машины не объединяются в некое подобие организм, поскольку объединяющим началом для мира техники является человек, машины являются проекциями его органов, его деятельности и его желаний. Человек обеспечивает чтобы техника работала как взаимосвязанная система, когда надо он включает одни машины и выключает другие, весной он приводит на поля трактора с плугами, а осенью – уборочные комбайны, то, что перемешано миксером он ставит на электроплиту. Поэтому мир техники есть лишь часть в едином организме человеческой цивилизации, и в нем он обретает свою целостность. У техники в целом есть цель – она обслуживает человечество. Но у человечества, как и у человека, как и в всякого иного живого существа его на первый взгляд нет.

Живые организмы, в отличии от явлений неживой природы часто называют «целесообразными» или «целеустремленными» системами, но в описаниях их целеустремленности царит замечательная недоговоренность. «В живом организме каждый орган выполняет свою функцию и все они вместе служат общему благу». Но что значит «общему»? Общему всех этих органов? Но органы – это не индивидуальности, которые образуют организм как люди – государство, они образованы как инструменты для обслуживания целостности, но идея этой целостности неясна.

Рассмотрения организм человека и высших млекопитающих может породить теорию, что все органы служат лишь для обслуживания мозга и нервной системы, кои являются престолом сознания. Но во-первых и мозг, и сознание и нервная система вообще появляются в процессе эволюции сравнительно поздно, многие живые существа спокойно обходятся без них, а во-вторых высшую нервную систему вполне можно истолковать как орган общей координации и управления, то есть только как «правительство» организма. Во многих государства тоже иногда кажется, что все население служит лишь для обслуживания правительства, и все же это не мешает нам видеть в правительствах не более чем органы координации государственных организмов. Ну а злоупотребления властью возможно и на уровне страны, и на уровне организма.

И именно поэтому феномен жизни видится нам непреодолимой загадкой. Нам не понятно, чем руководствовался тот божественный механик, который сконструировал живые существа. Если он не имел цели, для выполнения которой живые существа должны были служить, то с чего он начал свое конструирование, от чего оттолкнулся, почему он выбрал такую «форму существования белковых тел»?

Все рассуждения о различии между живым и неживым как правило кончаются глубокомысленной констатацией, что точной границы между живым и неживым нет, поскольку все феномены, считающиеся отличительными особенностями живого, такие, как движение, питание, рост и т.п. имею свои аналоги в неорганическом мире: кристаллы в купоросе тоже как бы питаются и растут и так далее. Кстати, примерно тоже самое можно сказать и о границах между растениями и животными. Между тем совершенно очевидно, что всякий живой организм обладает совершенно специфичной, сложной, динамической, и не имеющей аналога в минеральном царстве структурой. Беда лишь в том, что словами очень трудно выразить суть этой структуры, и тем более свести ее к нескольким компактным критериям отличия живого от неживого. Определение Энгельсом жизни как формы существования белковых тел не так уж и глупо , чтобы там не говорили рьяные антикоммунисты, поскольку оно, в отличие от рассуждений о «критериях живого и неживого», содержит в себе слабенькое указание на качественную определенность реально существующих живых организмов: белок есть химическая основа живой материи, а многосмысленное слово «форма», кроме прочего, содержит намек на ту сложную структуру, которая составляет подлинную основу специфичности жизни.

Эта специфическая структурность была зафиксирована еще Аристотелем, в его знаменитом и таинственном понятии «энтелехия». В трактате «О душе» Аристотель сказал: душа есть энтелехия тела. Впоследствии о смысле этого определения велось много споров. Существует даже легенда, что некий средневековый схоласт был готов подать душу дьяволу ради того, чтобы тот ему открыл, что Аристотель понимал под энтелехией. Между тем тест Аристотеля довольно прозрачный. Во первых душа есть форма тела. Во вторых она является причиной его движения. То есть энтелехия есть форма (устройство, структура), являющаяся причиной того, что тело движется и функционирует. С позиций научной биологии это две стороны энтелехии кажутся естественными. Ведь биология как раз считается, что тело живет и движется потому что оно ТАК устроено. Но вот как ТАК- это очень трудно однозначно сформулировать.

Один из самых сложных вопросов эволюционной биологии - почему организм или тот или иной орган приобрел именно такую конкретную форму, а не другую. Биологи, могут объяснить функции органов, но в конченом итоге не могут ответить, почему эти функции выполняются именно такими органами, именно такой формы, единственны ответ на это- так сложилось, но почему именно так? Кто и почему выбрал именно эти формы? Вопрос этот кажется продолжением и проекцией сформулированного Хайдеггером основного вопроса метафизики - почему есть нечто, а не наоборот, ничто. И именно загадочность вопроса о конкретной таковости биологических тел делает осмысленным вопрос о задачах их функционирования, ибо эти задачи, это Смысл существования, может пролить свет на вопрос о происхождении их формы, форма может в какой то степени вытекать из Цели.

Для мышления, которое рассматривает органы тела как средства, служащие неким задачам, живой организм не должен существовать, ибо нет того изначального повода, для которого он должен быть построен. Не означает ли это, что у функционирования живого организма все-таки есть какой-то скрытый общий смысл? Чем живые существа отличаются от машин?

Допустим, смысл машин мы понимаем потому, знаем как и для чего они функционируют в нашей цивилизации. Не будет ли в чужой, не знающей назначения машин культуре наша техника производить впечатление самодовлеющих существ? Но представим себе, что наш паровоз перенесен в некое зазеркалье, где люди никогда не знали железных дорог. Более того, в этом зазеркалье паровоз лежит кверху колесами, и никто не видит, что он может ездить. Если жители Зазеркалья преступят к анализу локомотива, если они смогут разобраться в его устройстве и во взаимоотношении его частей, то анализ смысла и назначения паровоза для них сведется к анализу смысла его вращающихся колес. Все остальное ясно: печь нужна для нагревания воды, вода- чтобы превращаться пар, пар- чтобы давить на поршни, поршни вращают колеса, а вот колеса уже не делают ничего, просто крутятся впустую. Чтобы понять смысл всего механизма, нужно только понять смысл его завершающего звена. Именно потому, что колеса паровоза для самого паровоза бессмысленны, и для его функционирования не необходимы - именно поэтому они являются его ключевой деталью, обеспечивающие его выход вовне, его связь с создателями и с пользователями. Жители Зазеркалья могут не разгадать что паровоз есть средство транспорта, и что он должен ехать по «железным палкам», но они поймут главное: что паровоз – это машина, вращающая свои колеса. Паровоз можно заставить крутить мельницу или карусель, его колеса можно превратить просто в предметы культа как символы вечного колеса сансары, но неизменным остается главное: все подсистемы паровоза представляют собой функционально взаимосвязанную цепочку, и на колесах эта цепочка обрывается – далее человек должен сам думать, что делать с точкой обрыва, и как ее можно использовать.

Итак: во всякой машине есть нечто, что не является ее подсистемой, что не относится к ее функционированию, но что определяет сам смысл этого функционирования, и исходя из чего машина сконструирована именно в данной форме. Для транспорта это груз или пассажиры, которых требуется перевезти, для станков это детали, которые надо обточить, для часов – это осмысленность цифр, которые они показывают, сами не понимая и читать не умея. Иногда эта «цель» не воплощается ни в каком материальном «предмете труда», но представляет собой просто идеальную задачу, связанную с взаимоотношением машины со средой – как например у экскаватора или дрели.

Машины служат человеческим целям, схема взаимодействия частей в машине завершается некой ценностью, которая уже не имеет смысла для функционирования машины, но имеет смысл для человека, использующего эту машину. Машина существует только потому, что существует эта ценность, и схема машины «выросла» исходя из этой ценности. Живое существо ничему не служит, цели не имеет, поэтому, сточки зрения принципов машинного мышления, сточки зрения принципов целесообразного функционирования оно существовать не должно. Конечно, стоит признать, что мы ведем разговор основываясь на принципах довольно таки наивной «функционалисткой» герменевтики, главный закон которой – все, что функционирует, должно иметь цель функционирования. И будучи философами или богословами, мы радостно и уверенно скажем априори, что живые существа этим принципам не подвластны, что жизнь – не зачем, а потому, что… Но беда в том, таком случае никакого подробного анализа живого организма для нас не возможно, ибо по другому мы мыслить не умеем. Об этом безысходном функционализме человеческого мышление хорошо сказано Юрием Бородаем: «С одной стороны, схема (Бородай говорит о кантовском понятии схемы, как формы человеческих представлений-К.Ф.) может быть отражением лишь нашей субъективной деятельности, ибо она показывает не «что», предмета, а лишь «для чего» и «как» он нами делается. Но, с другой стороны, именно поскольку становится возможным впервые получить устойчивый образ и самого «что» предмета. Правда, это «что» может предстать перед нами лишь в формах нашей деятельности, т. е. лишь в формах «зачем» и «как». То есть конкретная таковость предмета, «что» его формы вытекаю из «зачем и «как». Особенно ясно это в отношении рукотворных, культурных вещей. «Например ребенок спрашивает: «Что такое дом?» В ответ мы объясняем, «для чего» строится дом, а тем самым и «как» он должен быть построен…мы в нем видим само всеобщее – наше идеальное понятие-цель, мы видим в данной эмпирической вещи нечто, предназначенное служить укрытием от снега и дождя, т.е мы заранее ищем глазами в данной вещи крышу.» Итак, для дома есть его «зачем», но что будет, если мы рассмотрим не дом, а скажем собаку? «С какой «целью», кем и как она была «сделана», мы не знаем. Но пытаемся догадаться – понять ее идеальный «проект». Это значит, что также, как и схема искусственных наших собственных произведений (наших домов, топоров, самолетов), мы пытаемся строить в воображении гипотетические представления об окружающих нас непонятных «спроектированных не нами» «вещах в себе». Ну, а поскольку сконструировать живое существо человеку все таки невозможно, то именно поэтому для человека в собаке всегда останется «за пределами самодельных наших схем их понимания обязательно остается в них что-то иррациональное», и «сотворенная по неизвестному нам проекту собака навсегда в какой-то мере останется «вещью в себе».

Впрочем, не означает ли все это, что человек с его обычными подходами к вещам просто не может понять феномен жизни? Именно на этом настаивал в свое время Анри Бергсон, который, вполне признавая, что «интеллект, рассматриваемый в его исходной точке, является способностью фабриковать искусственные предметы, в частности орудия для создания орудия, и бесконечно разнообразить их изготовление», категорически отрицал какое бы тони было сходство между жизнью и орудиями и таким образом делал вывод, что «Интеллект характеризуется естественным непониманием жизни.»

Впрочем, посмотрим все же, что можно сказать о жизни с точки зрения орудийно ориентированного интеллекта. К тому же, говорить о смысле существования живого организм можно хотя бы еще и потому, что во всех частях, органах и подсистемах живого существа мы находим целесообразное функционирование, и лишь их целостность существует, вопреки своей бессмысленности. Все органы тела работают осмысленно, и лишь будучи сложенными в единый организм они куда то теряют свою осмысленность. Не потому ли, что взаимодействующие органы образуют замкнутую саму на себя цепочку? Органы работают для существования тела, а тело, есть не более, чем совокупность органов. Смысл тела схлопывается тавтологией. Если каждый из органов определяется своим «для того, чтобы», то будучи замкнутыми в круг, эти «для того» образуют также и круг логический. Тело есть тавтология.

Могут возразить: но неужели такая уж редкость – системы, которые не имеют полезных функций и работают только на самообслуживание? Чего далеко ходить – возьмем туже бюрократию! Если верить либеральным публицистам, то чем грандиознее бюрократическая система, тем меньше она обращает внимания на окружающий мир, и занимается решением исключительно своих внутренних проблем.

Писатель-фантаст в свою очередь скажет: в неком будущем машины объединятся в единую систему, которая будет работать без участие человека, человек ей станет не нужен, эта система будет самообучающейся и самовоспроизводящейся, и однажды и даже уничтожит человечество как ненужную деталь. Что тогда скажет "функционистское" мышление о такой планете машин?

Ответ на эту фантазию элементарен: да, планета машин может существовать без человека, но она не может возникнуть без человека.

С точки зрения работы уже существующей машины Цель есть конечный этап ее функционирования. Но с точки зрения создания машины Цель есть ее начало. От цели «пляшет» конструирование машины.

Даже в фантазии фантастов самодостаточная цивилизация машин существует лишь постольку, поскольку она является преемником мира машин, служивших человеческим целям. Кончено, самодостаточные машины могут развиваться в неизвестном направлении, и через века их эволюции кто-то , взглянув на них уже не узнает бывших слуг людей, в их схемах не останется «ничего человеческого», ничего служебного. Но эволюция началась лишь потому, что у нее был исходный материал, у которого была плоть и конкретная форма, и у этого исходного материала был а единственная функция – служить человеку. А какая функция была у исходного материала биологической эволюции?

В рассуждениях о вещах любого рода самым таинственным является вопрос об их происхождении. Происхождение жизни – величайшая из загадок. Происхождение машин чуть яснее: они созданы людьми, и созданы исключительно как средства к достижению человеческих целей. Из бесконечного числа возможных вариантов, из бесконечного числа потенций, таящихся в бытие творцами машин была выбрана их конкретная форма, и этот выбор был прежде всего подчинен задаче достижения определенных целей. Если бы не было человеческих целей, задаче достижения которых служат машины, то и речь бы не зашла и о мире машин, и тем более о его гипотетическом самодостаточном этапе.

Можно поверить, что в процессе эволюции машин сначала погибнут люди, а затем отомрут за ненадобностью те части машин, которые непосредственно обслуживали людей: автомобили будут без кабин и салонов, компьютеры – без клавиатур и экранов. Но нельзя поверить, что машины сразу возникли без таких частей, ибо эти части были главным, все остальное к ним достраивалось. Возникновение бессмысленной машины непредставимо, ее невозможно спроектировать, ибо непонятно с чего начинать, и от чего отталкиваться, для ее проявления из мира потенций нет повода. Всякая представимая человеку система, что живет абсолютно автономно, есть система с отмершими целевыми функциями, но ни в коем случае не возникшая сразу без них. Тоже самое нужно сказать и о бюрократии: можно представить ее как утратившую полезные функции, но нельзя представить себе ее как сразу возникшую без функций. Нельзя себе представить, чтобы когда-то было учреждено Министерство Ничего и с большим штатом. Человек может мыслить самодостаточное существование лишь как инерцию существования целесообразного.

Скажут: но как же государство? Государства не служат ничему конкретному, а просто существуют – и в тоже время состоят из множество функциональных подсистем. Недаром государства сравнивают с живыми организмами! Все это правда, но для существования государства есть основание, кое древнее самого государства. Это основание – сам человек. Человек жил, когда не было государств, и возможно будет жить, когда государств не будет. Человек может жить без государства, но государств без людей не бывает. В сущности государство есть лишь форма сосуществования множества людей. И целевая неопределенность государства есть лишь проекция целевой неопределенности человеческой жизни. Если бы люди в силу некоего врожденного фанатизма считали бы себя лишь средствами для некой цели, то и государство бы из самодостаточного механизма превратилась бы в «машину для…». Если бы люди считали целью своей жизнью строительство пирамид, государство стало бы большим строительным трестом. Если бы люди считали себя лишь игрушками и машинами Бога войны, государство бы превратилось в армию. Но поскольку люди не ведают точно своих целей, то государство – это и армия, и строительный трест и много чего еще. Если бы вопрос о целесообразности живых организмов мог бы быть решен также просто, как вопрос о целесообразности государства! Для этого надо в человеке найти элемент более древний и более самодостаточный, чем сам человек. Надо представить человека как государство клеток, или – по Циолковскому – как государство атомов. Но, к сожалению, нет никаких оснований рассматривать клетки многоклеточных организмов в качестве чего-то большего, чем их структурные элементы, чем их микроорганы, ну, а что до атомов – то предоставим дело фантастам.

Проводя аналогию между живым организмом и машиной, можно утверждать, что для того, чтобы найти в живом организме нечто, что определяет цели, которые вкладывал в него его предполагаемый творец, необходимо найти в нем нечто на первый взгляд бессмысленное, то есть не нужное для функционирования живого организма, но зато зависимого от самого организма, и потому могущего являться средством связи живого существа с некими внешними ему ценностями. С этой точки зрения аппендицит или волосяной покров человека могут в большей степени претендовать на роль главных смыслонесущих органов, чем почтенный мозг, который все таки можно истолковывать как орган общей координации и стратегической адаптации организма к среде. Впрочем, и для мозга не все потерянно, не все в мозгу рационально и осмысленно – не забудем, что человеком для его нужд используется только 10% его «серого вещества». Поскольку мозг не может существовать интенсивного кровоснабжения, то для содержания этих оставшихся 90% как раз может понадобиться весь оставшийся организм. Плохо одно: эти 90% пока что не как не действуют, и если дело действительно в них, то, образно говоря, наши паровозные колеса пока что не вращаются, а ждут своего часа.

Но у жизни есть еще и другие достаточно бессмысленные для нее побочные эффекты – взять, хотя бы осадочные породы, известняки – результаты существования моллюсков. Было бы куда проще решить вопрос о смысле живого, если бы мы предположили, что жизнь была создана на земле некой инопланетной цивилизацией, которая рассчитывает через миллиарды лет вернуться и черпать оставшиеся от жизни миллиарды тонн переработанного минерального сырья – уголь и нефть, кораллы и мел, почвы, и прочие покрывающие поверхность земли биогенные материалы- вплоть до металлолома в руинах человеческих городов. Для того, чтобы получить эти миллиарды тонн, нужно было придумать систему, которая, перерабатывая неорганические вещества в органические, самовоспроизводится в течении сотен миллионов лет – исходя из этой задачи можно было бы спроектировать всю биосферу. И нас не должно смущать, что производство мела – лишь незначительный побочный эффект существования жизни, когда речь идет о столь значительных временных масштабах, большая часть энергии живой системы уйдет на самовоспроизводства, да и «настоящие» машины тоже не всегда эффективны, КПД паровоза, как известно – 5 процентов, но для создателей паровоза важнее было то, что он все таки едет куда надо, то есть был бы результат. Плохо одно: нет никаких теологических или хотя бы эстетических оснований считать побочные последствия существования жизни ключевыми для ее понимания.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки