Экономическая модель сознания

Ю.Р. Селиванов

Сознание не есть нечто, принадлежащее отдельному человеку, а всегда проявляется в общении с другими людьми. Общение людей можно разделить на общение в ходе обмена вещами и на общение "духовное", передачу сообщений или обмен ими, то есть собственно коммуникацию. Обратим внимание на то, что и в последнем случае общение невозможно чисто духовным образом, а происходит с помощью знаков, всегда опосредовано некоторыми материальными вещами. Опосредованность материальными вещами сближает коммуникационный обмен сообщениями с процессами товарообмена. В одном случае посредниками выступают деньги, в другом случае - знаки. Это позволяет нам говорить об экономической стороне процессов коммуникации.

Экономическая составляющая коммуникации не сводится к товарно-денежным отношениям, в которых сообщение функционирует как обычный товар. Подобные экономические отношения складываются, например, между писателем и читателем, один производит и затем продает книгу как товар, другой её покупает. Процесс коммуникации между писателем и читателем как процесс обмена сообщениями предполагает также совершенно иную роль текста или книги. В одном случае книга или текст как товар и как вещь участвует в экономических отношениях между различными товарами. В отношениях же между писателем и читателем текст выступает в особой роли средства обращения сообщений. Помимо текста или книги точно таким же образом могут функционировать и другие носители сообщений, продукты так называемого духовного производства: музыкальные диски, компьютерные дискеты, видеокассеты, кинофильмы, картины, любые другие произведения искусства. Для нас как покупателей это обнаруживается тогда, когда мы не можем обменять или вернуть купленную книгу или музыкальный диск в магазин, если они нам не понравились, и получить свои деньги обратно. Кинофильмы или видеокассеты свою функцию с успехом выполняют и в процессе проката. По этой же причине авторское право в рамках обычного экономического процесса постоянно нарушается, и производитель духовных продуктов терпит ущерб от производителей их материальных оболочек, а обычный покупатель всегда может в свою очередь нарушить права производителя, сделав собственную копию продукта или использовав его в целях проката. Таким образом, носитель сообщения участвует в человеческом общении в двух ролях: товара и одновременно средства обращения.

Опосредованность "идеального" процесса общения или коммуникации двух сознаний материальным носителем, аналогичная процессам товарообмена, позволяет нам говорить о нем в экономических терминах. Материальная оболочка текста служит эквивалентом для идеального сообщения, и любое сообщение должно обернуться некоторым текстом для того, чтобы вступить в процесс коммуникации. Будучи средствами обращения, носители сообщений не выпадают из процесса обращения, как это происходит с обычными товарами при потреблении, а остаются в обращении до тех пор, пока сохраняется их материальная форма. Таким образом, текст или любой другой носитель является средством обращения сообщений в акте коммуникации. Тогда оказывается вполне естественным, что формула денежного товарообмена и формула акта коммуникации совпадают: Товар - Деньги - Товар' и Отправитель - Сообщение - Получатель. В первом случае единство всего движения будет основываться на таком экономическом понятии как стоимость, во втором - на понятии сознания. При товарообмене стоимость проходит через форму сначала одного товара, потом денег и затем другого товара, точно так же, как нечто, называемое "сознанием" или "знанием", в процессе коммуникации переходит из головы или сознания одного участника в сообщение языка и затем оседает в голове другого участника. Главное здесь то, что отношения двух сознаний, как и двух товаров или стоимостей, невозможны непосредственным образом, а только и исключительно опосредованно. Неважно, какая именно вещь, какой товар выступает в роли посредника в деле обнаружения сознания или стоимости, важно то, что такое невидимое свойство как сознание людей или стоимость вещей обнаруживает себя для нас в материальном посреднике.

Из этого мы можем заключить, что сознание, как и стоимость, выступает для нас в процессе коммуникации в двух формах: в относительной форме сознания и в эквивалентной форме сознания. Сознание отправителя будет представлять сознание в относительной форме, а получатель выступать в форме эквивалента сознания. Если получатель это просто эквивалент, то язык в коммуникации это всеобщий эквивалент сознания. Каждый участник коммуникации раскрывает для нас и для всего мира себя как сознание только через эквивалент этого сознания - языковое сообщение, точно так же, как товар доказывает свою стоимость и свою принадлежность миру товаров через свой денежный эквивалент. Таким образом, роль языка в человеческом общении аналогична той роли, которую играет денежный посредник, всеобщий эквивалент в отношениях между товарами.

Следует подчеркнуть, что носитель-посредник, являясь средством обращения, по необходимости есть также некоторый товар, некий продукт, следовательно, он может быть в свою очередь рассмотрен через противоречие потребительной стоимости и стоимости. В каждом языковом выражении или тексте мы можем усматривать помимо его коммуникационной, потребительной стоимости еще и чисто стоимостную сторону, выражающую экономический характер процессов коммуникации вообще или процессов обращения сознания. Процессы движения этой стоимости, как нам представляется, должны будут иметь немало общего с обычными экономическими процессами. Тем не менее, совершенно очевидно, что эта сторона дела находится вне обращения товаров как вещей и вне денежного обращения.

Обнаружение нами в сознании двух форм (относительной и эквивалентной) свидетельствует о том, что сознание несет в себе некоторое внутреннее противоречие, которое не позволяет ему оторваться от своей материальной оболочки и замкнуться в себе как в чистом самосознании. Наоборот, сознание вынуждено обнаруживать самое себя в своей противоположности, в некотором материальном эквиваленте. Сознание, таким образом, в своей деятельности или, можно сказать, в своем существовании всегда вынуждено опираться на знаки или на нечто противоположное ему самому. Сознание не существует в отрыве от другого сознания, равным образом как оно и не существует в отрыве от материального эквивалента. Этот тезис мы высказали в начале работы, его нельзя назвать оригинальным, и в современной мысли он может присутствовать в качестве общего места, указывающего на общественную природу сознания. Именно такую картину сознания изображает нам уже гегелевская "Феноменология духа", описывающая ситуацию взаимодействия двух самосознаний в качестве истины формы сознания. Эта всем известная ситуация выливается, как вы помните, в отношения господина и раба. Не менее известна и марксовская формулировка, которая гласит, что: "Человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой во всей его Павловской телесности становится для него формой проявления рода "человек""[587]. В ней как раз отношения людей или сознаний развертываются через противоречие относительной формы и эквивалентной: Павел является эквивалентом сознания или человека для Петра, который со своим сознанием выступает в относительной форме, как холст является эквивалентом для сюртука. У Маркса это соображение используется только в качестве иллюстрации и не получает дальнейшего развития. Мы же должны истолковать эту относительность человека у Маркса или относительность сознания как результат противоречия в самом сознании, противоречия одновременно более высокого порядка, чем отношения двух чистых самосознаний у Гегеля, и одновременно настолько грубого или вещественного, что оно может сопоставляться с отношениями двух товаров, нуждающихся в особом идеально-вещественном посреднике (деньгах), как это сделал Маркс.

Отношения двух сознаний требуют материального посредника, как мы убедились выше. Следовательно, в отношениях двух сознаний мы должны обнаружить особое предметное противоречие и особого предметного посредника. Такого посредника мы можем найти уже в гегелевском анализе отношений господина и раба. Это вещь, обработанная трудом раба, которая служит посредником в отношениях господина и раба к природе или жизни и которая помимо этого еще является важным фактором в отношениях сознаний господина и раба.

Напомним, что каждое из самосознаний первоначально выступает для себя как исключительно чистое, никак не связанное с жизнью и какой-либо предметностью, тогда как его напарник представляется ему в виде некоего предмета. После борьбы, когда самосознания господина и раба поделили между собой неравным образом эту чистоту, они оказываются уравненными в некотором другом отношении, а именно в отношении жизни. Теперь они оба в равной степени оказываются не чисты, то есть вынуждены принять в себя некоторую предметность. Для нас это первоначально проявляется через появление в отношениях самосознаний некоего третьего звена, а именно материального посредника в виде вещи.

Крайне важно заметить, что характер вещи или предметности теперь существенным образом меняется. Вещь, если можно так выразиться, теперь полноправный участник отношений самосознаний и присутствует там не простым, вещественным образом, а уже как нечто причастное сознанию. Происходит это именно потому, что после борьбы предметность (или вещность) оказывается внесенной уже в само чистое самосознание и, следовательно, вырастает до самосознательности, существуя именно как предметность самого чистого самосознания, и связь с этой предметностью как раз и делает прежде чистое самосознание уже не вполне чистым на своем собственном уровне. Прежде чистое самосознание опускается до предметности, а предметность вырастает до сознания. Следовательно, предметность должна войти в самое чистое самосознание. С другой стороны, предметность должна принять в себя сознание и образовать некое новое внутреннее, предметное противоречие в характере существования сознания.

Взаимодействие самосознаний на уровне борьбы приводит к тому, что появляется нечто среднее между самосознанием и вещественностью или предметностью, теперь для каждого из самосознаний присутствует не просто тело соперника и не просто его чистое самосознание, а как бы смесь того и другого. Это результат взаимного проникновения самосознания и вещественности. Так в вещь, обработанную трудом раба для другого, проникает сознание, и она становится живой вещью, не в смысле живого организма, но в смысле самостоятельности существования. Вещь как бы выживает в промежутке между ее созданием и потреблением и благодаря разрыву между создателем и потребителем "живет" самостоятельной жизнью, оказывается большим, чем просто вещь, чем-то независимым как от господина, так и от раба - товаром как идеально-вещественным образованием.

Аналогичным образом вещественность проникает в чистое самосознание, в нем появляется момент вещественности или предметности. Эту новую предметность, затрагивающую самое сущность чистого самосознания, мы определим как предметность взгляда другого самосознания, которая становится теперь собственной принадлежностью самосознания. Именно в борьбе этот противостоящий чистому самосознанию взгляд другого обнаружился как нечто, входящее в саму жизнь чистого самосознания. Поэтому еще одним результатом борьбы самосознаний, уравнивающим их обоих в одном отношении, мы можем признать то, что оба они теперь соглашаются жить под взглядом другого самосознания, который теперь входит в собственную жизнь самосознания как его внутренняя собственная предметность. Это именно предметность, то есть нечто отличное от чистого самосознания, но одновременно это не что-то грубо вещественное, а прозрачная предметность "взгляда". Ведь взгляд - это что-то бесплотное, то, на чем покоится или, точнее, из чего проистекает взгляд - это не глаза, а само самосознание, которое отделено, тем не менее, от себя как другое, поэтому это взгляд другого. Самосознание сталкивается в самом себе с другим, этот другой есть и другой и оно само, поскольку взгляду другого не нужно опираться на тело другого или на чистое самосознание, как раз в промежутке между ними и возникает как самостоятельная инстанция "взгляд другого".

Каждое из самосознаний может не замечать эту прозрачную пленку и уйти обратно в себя или утвердиться во внешней предметности тела, поэтому в первую очередь эта предметность обнаруживается для нас. Для самих самосознаний она обнаруживается как раз в дальнейшем и уже по необходимости опосредованно. Вещи, в которых теперь присутствует момент сознания, общаются как товары в товарообмене посредством денег, в которых эта предметность обнаруживается более явным образом: только для товара или взгляду товара открывается другой товар как эквивалент его стоимости. Точно такая же ситуация складывается и в отношениях самосознаний, в каждом из которых теперь присутствует момент предметности. Они также вступают в опосредованные отношения уже с помощью языка.

Если в отношении чистого самосознания вхождение этой предметности в его жизнь представляется как некий переход внутрь прежде чистого самосознания, то от нас не должен ускользнуть и тот момент, который обнаруживает предметность взгляда другого и на другой стороне, а именно на стороне предметности или самой вещи. Та вещь, которая участвует в отношениях двух самосознаний, также представляет теперь собой нечто большее, чем просто вещь. Если чистое самосознание оказывается испачканным жизнью предметности, то и вещественность или предметность жизни теперь оказывается одушевленной в одном отношении и выступает в отношениях самосознаний с ними на равных как некое сознание. Это сознание есть та же самая предметность взгляда другого, только рассмотренная с другой, предметной стороны. Именно поэтому она обнаруживается не только внутри чистого самосознания, но с не меньшим основанием она проявляет себя как сознание на уровне самой вещественности.

Появление новой предметности в отношениях двух самосознаний требует повторения их встречи дважды или двояким образом. В одном случае это будет встреча двух самосознаний как не вполне чистых и требующих для вступления в отношения некоего вещественного или материального посредника. В другом случае это будет встреча двух вещей, которые также не вполне чисты как вещи и требуют для установления отношений некое овеществленное самосознание.

Товары как вещи, наделенные сознанием, сначала разделяются между собой в самом процессе труда, а затем должны встретиться снова в акте товарообмена с тем, чтобы подтвердить друг для друга и для нас то, что они являются столько же вещами, сколько и самосознательными, живыми сущностями, то есть стоимостями.

Два товара встречаются как два самосознания уже не в борьбе за жизнь, но в борьбе за признание. Причем этого признания товары добиваются как для самого себя, так и для другого. Насколько взгляд или сознательность товара есть сознательность предметности взгляда другого, погруженная целиком в предметность, то товары не встречаются своими взглядами. Каждый товар как бы смотрит мимо другого на предметную и несамосознательную сторону другого, что и приводит к разделению форм стоимости для каждого из товаров на относительную и эквивалентную. Именно поэтому каждый из товаров столько господствует над другим, обладая для другого его сущностью, сколько и раболепствует перед своим напарником, поскольку находит свою сущность в нем.

Вместе с тем, каждый из товаров получает признание не непосредственно от другого товара, а опосредованно через еще один особый товар, который служит всеобщим эквивалентом или своеобразным опосредованным воплощением самосознания стоимости. Именно поэтому такой товар как деньги, умирая для потребления, добивается для себя максимальной чистоты и власти над всем остальным миром товаров. Поэтому в деньгах товары обнаруживали для нас свое самосознание и свою истину, тогда как сами вынуждены были заплатить за это признание своей сознательной сущности ценой собственной жизни. Товару приходилось жертвовать собой ради мгновенного признания в качестве стоимости и тем самым передавать свою жизненную силу деньгам. В этом заключается ограниченность той формы сознания, которую получали в свое распоряжение вещи-товары. Только деньги уже оказывались способными на вполне самостоятельную жизнь как особые живые вещи, обладающие устойчивым существованием. Эта устойчивость опять-таки объясняется тем внутренним сознанием, тем внутренним Я, которое заложено в деньгах. Как говорит Гегель: деньги есть "нечто исключительно внутреннее… это внутреннее есть само Я, и это Я есть само наличное бытие духа. Облик внутреннего не есть мертвая вещь: деньги; он равным образом есть Я".[588]

Самосознание любит деньги, поскольку видит в деньгах свое собственное отражение. Совокупная жизненная сила товаров, воплощенная в деньгах, придавала им такую силу самосознания, которая выступала в качестве практически неодолимого искушения для не вполне чистого самосознания, ибо инстинкт самосознания обнаруживал в деньгах как раз эту притягательную для себя чистоту самосознания, которую оно само уже не могло ощутить в самом себе.

Наиболее точное портретное изображение человека вообще или предметное изображение самосознания вообще мы можем обнаружить именно в деньгах. По этой же причине чистое самосознание столько же любит деньги, сколько и не может согласиться с тем, что именно деньги выражают ее собственную сущность, и поэтому предпочитает говорить о "духовности".

Различие между процессами коммуникации и товарообмена на первый взгляд заключается в том, что в одном случае крайние позиции занимают некоторые самосознания, тогда как в другом на полюсах отношений находятся вещи. Однако и в том, и в другом случае эти отношения оказываются опосредованными некими материальными предметами: деньгами или языковыми сообщениями. Эта близость объясняется как раз тем, что каждая из сторон, будь то товары или самосознания, уже заключает в себе как предметность, так и самосознание. Самосознание также глубоко проникает в сущность товара, как и предметность оказывается сросшейся с прежде чистым самосознанием.

Различие в характере посредника на первый взгляд состоит в том, что в акте коммуникации отношения самосознаний опосредуются неким материальным посредником, тогда как в товарообмене отношения вещей опосредуются самосознанием, тем внутренним Я денег, о котором было сказано выше. Однако и там, и там нам предстает некий материальный предмет, который вполне способен жить собственной жизнью. И в том, и в другом случае этот материальный посредник демонстрирует свою склонность истончаться, как бы освобождая место самим участникам, и с не меньшей настойчивостью вновь возникает в их отношениях, испаряется и затем снова конденсируется из воздуха, замутняя чистоту и непосредственность отношений обязательностью своего присутствия, соперничая в устойчивости своего существования с вполне материальными предметами. Языковое сообщение вновь и вновь напоминает о своей материальности, тогда как деньги вновь и вновь уходят из внешности в своё внутреннее Я. Каждая из крайних сторон в этих отношениях столько же дотягивается до сущности своего партнера с помощью посредника, сколько и промахивается в том, чтобы поразить самое эту сущность. Каждый раз товар или самосознание перебегает с место на место и вновь оказывается за спиной у своего противника.

Как бы близко ни подходили посредничающие самосознания-предметности в своем движении друг к другу, они все равно в последний момент отворачиваются друг от друга, предоставляя каждому самоутверждаться лишь в роли посредствующей инстанции. Слово и деньги так никогда и не сходятся вместе, хотя именно язык является не чем иным, как "деньгами духа", если воспользоваться выражением Маркса по поводу гегелевской логики. С другой стороны, если слово может быть измерено деньгами, то верно и обратное. Деньги, как показывает их эволюция, также склонны к замещению своей вещественности чем-то существующим исключительно в процессе обмена. Тем самым со своей стороны процесс товарообмена стремится к слиянию с процессом коммуникационным. Деньги становятся такой же бумагой с текстом, как и сообщения, их стоимость зависит от доверия к их сообщению. Мы можем говорить о некоей экономике коммуникации, теснейшим образом связанной с обычным экономическим процессом.

Материальный посредник, возникающий в отношениях двух самосознаний, несет в себе то же самое противоречие предметности взгляда другого. И именно поэтому всеобщий эквивалент сознания или язык представляет собой двойственную сущность. С одной стороны он представляет некое самосознание, существующее вне обоих участников общения, а с другой стороны есть некое внутреннее противоречие, раскрывающее нам сущность самого процесса общения самосознаний. Можно сказать, что для нас язык или языковое сообщение есть также некое самосознание и, как следствие, некоторое внутреннее единство, тогда как для самих самосознаний языковое сообщение есть некоторое противоречие.

В языке с его внешней стороны мы обнаруживаем прежде всего противоречие: противоречие между идеальным и материальным, чувственным и нечувственным, формой и содержанием, означающим и означаемым. Последнее противоречие представляет собой то, что принято понимать в лингвистике под понятием знака. Ф.Соссюр в "Курсе общей лингвистики" определяет знак как "двустороннюю психологическую сущность", состоящую из понятия и акустического образа, и предлагает "сохранить слово знак для обозначения целого, заменив понятие и акустический образ соответственно на означаемое и означающее".[589] Определив знак таким образом, лингвисты впоследствии расходятся во мнениях по поводу характера связи знака с его объектом. Соссюр считает правильным говорить о произвольном характере этой связи: "Связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна, или, иначе говоря, поскольку под знаком мы разумеем целое, вытекающее из ассоциации означающего и означаемого, мы можем сказать проще: языковой знак произволен".[590] Э.Бенвенист, наоборот, утверждает, что в основе внутренней связи знака лежит необходимость: "Связь между означаемым и означающим не произвольна; напротив, она необходима".[591] Так лингвистическая идея знака сначала помещает в знак некое противоречие, а затем придает ему некое внутреннее единство и целостность, либо за счет психологической ассоциации, существенно произвольной, либо за счет внутренней логики самого знака. В обоих случаях, знак не обладает собственной самостоятельностью. Знаку сначала приходится разрываться между общающимися сторонами и собственными моментами, а затем возмещать свою самостоятельность, замыкаясь на самом себе. Это подтверждает как раз то обстоятельство, о котором мы говорили выше. Мы также отметили, что знак не только находится во внутренне противоречивом состоянии, но и вступает во внешнее отношение с участниками или сторонами процесса коммуникации.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки