Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата

Итак, над камином чередуются три половинки окна, почти стык в стык, соответственно располагаясь (слева направо): левая половина — как есть, правая — как есть, и еще раз — зеркально. Поскольку шкаф стоит в самом углу комнаты вплотную к краю окна, то обе правые половинки оказываются разделены лишь узкой стойкой шкафа, которая могла бы сойти за деревянный переплет (правая стойка левой дверцы примыкает к левой стойке правой). Во всех трех половинках окна над занавеской, закрывающей его до середины, видны голые деревья в саду.

Окно занимает таким образом все пространство зеркала, где отражаютсяя потолочный бордюр и верх зеркального шкафа.

В зеркале над камином видны еще два манекена: один — перед первой, самой узкой створкой окна,

расположенной с левой стороны, а второй — перед третьей (той, что справа). Они не стоят лицом к лицу: правый повернут правым боком, а левый, что чуть поменьше, — левым. Однако с первого взгляда это трудно определить, так как оба изображения смотрят в одну и ту же сторону и кажется, что они повернуты одним и тем же боком — видимо, левым.

Все три манекена выстроились в ряд. Средний, тот, что справа в зеркале, ростом повыше одного и пониже другого, располагается ровно на линии кофейника, стоящего на столе.

В сферической части кофейника блестит искаженное отражение окна — некоего четырехугольника с дугообразными сторонами. Прямая, образованная деревянными стойками между двумя створками, резко расширяется книзу, мутноватым пятном, А может, это тень манекена.

Комната очень светлая, поскольку окно невероятно широко, только с двумя створками.

Вкусный запах горячего кофе исходит от кофейника, стоящего на столе.

Манекен — не на своем месте: обычно его ставят в угол у окна напротив шкафа. Зеркальный шкаф туда задвинули, чтобы удобнее было двигаться во время примерки.

На подставке изображена сова с громадными страшноватыми глазами. Но в данный момент ничего не разобрать из-за кофейника».

Ну вот, ничего не убавилось — так, что же мешает нам прибавить к описанию не один, а несколько кофейников.

Любопытно и то, что «состоит» так или иначе обозначает дробление. А иллюзия единичности вещи очерчивается через ее раздробление. То есть дробление и аналитическое расчленение вещи расширяет масштабы ее присутствия в описании и не препятсявует при этом ее синтезу в единичность.

И все же, задает ли подобное описание идентичность вещи, задает ли оно ее единичность? Всегда ли идентичность вещи провоцирует и продуцирует ее единичность; и напротив, способна ли единичность вещи гарантировать и

свидетельствовать об ее идентичности себе? Ведь даже когда мы говорим, что ничего в описании не изменилось, если бы кофейников было несколько, мы каждый из этих кофейников воспринимаем как единичность, идентичную себе. Грубо говоря, из описания этого кофейника нельзя разобрать различия между идентичностью и единичностью вещи. Хотя очевидно, что это это не одно и тоже, поскольку существуют множества, идентичные себе (например, в математике, социологии или астрономии), но как ухватить идентичность единичной вещи? Подчеркну, что эта проблема интересует меня в связи именно с языком и языковыми операциями присвоения этой идентичности, например в описании единичного предмета.

Но, как мы уже заметили, в этом описании идентичность вытеснена и примысливается к вещи, и поэтому расслаивает при пристальном рассмотрении ее единичность. Идентичность вещи не дается через очевидность, не является какой бы то ни было очевидностью (здесь я против феноменологического прочтения идентичности и очевидности). А скорее, является ускользающей очевидностью.

Почему же она ускользает, из за чего и почему это происходит? Стоит отметить и то, что единичность вещи не задается и через прикосновение (вспомните притчу про семь мудрецов и слона, которого они ощупывают), значит ли это, что и идентичность вещи не достраивается до полноты через прикосновение, и что тогда удостоверяет прикосновение, которое, по-видимому, должно как раз удостоверять идентичность вещи? Но ведь и языковое описание строится на механизмах касания и уверения в идентичности вещи. Поиск идентичности распыляет смысл прикосновения. Скорее, удостоверение идентичности это и есть смысл, навязанный касанию. Что якобы касание должно удостоверять идентичность вещи и в этом его смысл. От схожей зависимости страдает и языковое описание (симуляция идентичности как постоянное воспроизводство вещи в описании). Но ведь именно благодаря этому страданию язык и может говорить. Поскольку идентичность вещи дается в молчании. Но разве она дается через молчание? Исполнение идентичности происходит и не в говорении, и не в молчании, ни в претерпевании вещи, ни в действиях

с ней, ни в прикосновении к вещи. Это есть область тотального вытеснения и трансляции. Путь вещи транслируется по различным каналам ее вытесненной идентичности (будь то описание, прикосновение, медитация или галлюцинации). Поиск идентичности это как раз и есть бытие вещи. Поиск идентичности вещи есть ее жизнь. Апофатика и суггестия равно как и желание тоже транслируют это вытеснение, то есть дают вещи пребывать. Таким образом, пребывание вещи есть странствие ее идентичности. Как идентичность может быть обсуждаема? Возможно, что никак. У меня есть отчетливое подозрение в том, что это может быть сделано, и поэтому продолжаю через вопрос:

Как можно оценить вещь, избегая ее идентичности?

Путь идентичности образует возраст вещи (инвестиции в магический план ее пребывания). Но это не значит, что возраст вещи развивается через цепочку вытеснений ее идентичности. Вытеснение не образует возраст, оно как раз скрадывает его в отличии от магии, которая его обнаруживает. Дело здесь разворачивается не по поводу удостоверений и уверений (тактильный и языковой планы соответственно). Вещь обладает своим возрастом скорее в противовес этим замещениям и вытеснениям, сберегающим место для проявления ее идентичности. Возраст вещи не нуждается в месте и имении места. Поэтому-то имя вещи и не имеет возраста или, скорее, это возраст не тот о котором говорю я. Имя вещи протяженно, возраст вещи — нет. Более всего возраст вещи зависит от того, что я бы назвал цветом времени. Не в смысле, конечно же, времени суток (утро, вечер, белизна дня). Происходит так, что цвет времени струится через вещь, не затрагивая при этом ее идентичности, в отличии от именований. С точки зрения времени, имена вещи не имеют цвета и замутнены, немы, единичны, не образуют континуума. Списаны в вечность — единственное время, не имеющее цвета. Вечность здесь — это бесцветная точка на поверхности вещи, окружающая ее имя. Поэтому молчание окружает скорее именование, чем искомую идентичность вещи. Цвет времени имеет мало общего со светом и тьмою. Тьма, так же, как и свет, обволакивает имя.

Поэтому имя мерцает. «Мир мерцает, мышь мерцает» когда встречаются свет, имя и вечность. Это и позволяло Хармсу так выказываться о чуде [3]. Но нас интересует то, подле чего они встречаются, — это вещь и ее идентичность. Нас интересует их ближний мир, поэтому меня и привлекло описание кофейника у Грийе. И именно поэтому я не беру за основу истолкования этого текста Грийе его название — «Манекен», толкование текста этого описания через маненкен или манекены (а их в описании три) разрушило бы то, о чем пытаюсь говорить я применительно к этому описанию.

Вернемся к тексту.

Что заставляет меня каждый раз при обращении к тексту его перепечатывать? Я именно не вставляю текст Грийе в свой текст, а именно впечатываю его. Прочтем теперь его целиком. Идентичность вещи заставляет прочесть текст этого описания целиком. Не нужно только сосредотачиваться на смысле и коннотациях слова «заставляет» (а то мы набредем на репрессивную природу идентичности, а мне бы этого не хотелось), скорее, нужно сосредоточиться на слове «целиком» при чтении этого текста.

Кофейник стоит на столе.

На круглом столе о четырех ногах, покрытом клеенкой в красную и серую клетку на каком-то непонятном желтовато-белом фоне: раньше это был то ли цвет слоновой кости, то ли белый. Посредине лежит кафельная плитка взамен подставки; рисунка на ней совсем не видно, его не распознать, потому что сверху поставлен кофейник.

Кофейник — из коричневого фаянса, состоящий из шара под циллиндрическим фильтром, а сверху — крышка с пупочкой. Носик — как слегка изогнутая буква S, пузатенькая снизу. Ручка, если так можно выразиться, в форме уха или, скорее, его внешней кромки, хотя тогда оно оказалось бы нескладным, чересчур круглым ухом без мочки, напоминающим «ручку от кастрюльки». Носик, ручка и пупочка на крышке — кремовые. Все остальное — ровного, светло-коричневого цвета и блестит.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: онегин сочинение, реферат підприємство.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки