История английского языка по книге Bill Bryson The Mother Tongue

Категория реферата: Рефераты по философии
Теги реферата: диплом государственного образца, республика реферат
Добавил(а) на сайт: Пишенин.

Структура книги и метод реферирования

Книга состоит из 16 глав, каждая из которых посвящена тому или иному аспекту темы. Просматриваются два сквозных принципа, заставивших автора расположить главы в определенном порядке, – вначале историческом
(становление английского от эпохи общечеловеческого языкового «рассвета» до эпохи его преобладания в мире, гл. 2–4), затем в традиционном для лингвистических описаний режиме: произношение, написание, лексика, идиоматика и т.п. (см. гл. 6, 8, 13–15). Завершается книга довольно дискуссионным (как, впрочем, любая футурология) вопросом: будущее английского языка (гл. 16). В соответствии с такой структурой мы выбрали метод реферирования по основным главам, что позволяет дать представление о логике авторских рассуждений. (Некоторые из названий глав переведены в соответствии с содержанием соответствующей главы, так как собственные их названия представляют собой размытую публицистическую метафору – например,
«Global Language».) В силу ограничений, накладываемых на объем реферата, обзор последних девяти глав сведен в дайджест.

Мы не ставили своей целью подстрочный перевод каких-либо ключевых мест первоисточника (хотя в отдельных случаях такой пофразовый перевод оказывался необходимым, и эти случаи отдельно оговариваются); основной принцип реферирования, использованный нами, – свободное изложение авторской концепции с акцентом на наиболее любопытных, с нашей точки зрения, моментах. Ссылки на соответствующие места в книге приводятся непосредственно в тексте реферата в скобках с указанием страницы.

Реферативные обзоры глав

Международный язык

В этой главе автор констатирует тот неоспоримый факт, что английский язык в наши дни является общепризнанным языком международного общения. Он используется на 157 национальных авиалиниях (из 168 существующих в мире), на нем говорят и пишут сотни миллионов людей разных национальностей
(например, только в Индии на английском выходят до 3 тысяч газет). Это язык современного бизнеса, науки, делопроизводства, информационных технологий.
Билл Брисон не пытается углубляться в причины такого положения вещей, – он лишь указывает на фактическую сторону дела. Забавный эпизод: когда в 1977 году компании Франции, Италии, Германии и Швейцарии образовали совместное предприятие (“Iveco”), то языком делопроизводства был выбран английский, причем один из основателей аргументировал это решение следующим образом:
«Этот язык поставит всех нас в одинаково невыгодное положение» (12). Даже во Франции, где традиционно не приветствуется общение граждан на каком-либо ином языке, кроме французского, война против вторжения английского была, в сущности, проиграна. Доказательством этому может служить решение, принятое в 1989 году всемирно известным институтом Пастера: публиковать свое знаменитое медицинское обозрение на английском, так как только немногие могли читать его на французском (13).

В силу такого своего положения в мире английский язык стал, по выражению автора, чем-то вроде громадного предприятия (13). «Английский – точно такой же большой бизнес, как экспорт промышленных товаров» (профессор
Рандольф Квирк, Оксфорд; там же). Одна из возможных причин распространения английского, – причин, о которых, во всяком случае, часто говорят, – богатство словаря (около 600.000 слов, по данным Оксфордского словаря, не считая специальной технической лексики) и большой процент интернациональных понятий (до 200.000 слов). Автор полагает, что сюда следует присовокупить богатство синонимических рядов, которое позволяет носителям английского различать оттенки значений, якобы недоступные носителям других языков (13).
Так, он отмечает, что в русском языке будто бы нет эквивалента английскому have fun (14) – «веселиться», «развлекаться». Несмотря на продемонстрированную в ряде случаев очевидную слабость аргументации (вроде только что указанной), Билл Брисон пытается все же следовать и объективным лингвистическим данным, сплошь и рядом смешивая эти данные с собственными весьма произвольными суждениями. Например, он указывает на отсутствие рода в английском языке как на своего рода удачу («English is mercifully free of gender» – 18), что понятно для нерадивого ученика, но по меньшей степени странно для публициста, претендующего на взвешенность и даже некоторую научность оценок.

Видимо, ощущая этот перекос в оценках и желая отмежеваться от крайне англоцентристских точек зрения, Брисон цитирует удивительное по напыщенности высказывание профессора Роберта Барчфилда («Как источник интеллектуальной силы и занимательности английская проза не знает себе равных в мире») и здесь же замечает: интересно, сделал ли бы уважаемый профессор столь «великодушное» заявление, если бы его угораздило родиться в
России, Германии или Китае (18). Вопрос закономерный и, кстати, вполне могущий быть поставленным в отношении самого автора, когда он, к примеру, вопреки простой очевидности утверждает, что к числу пусть «спорных», но все же преимуществ английского относится «относительная простота орфографии и произношения» (сравнения почему-то подобраны из сферы таких экзотических языков, как гаэльский или языки швейцарских кантонов) (16). Вообще, рассыпанные там и сям в этой главе и в других замечания автора об
«относительных» преимуществах английского заставляют отнестись к его начальному дипломатичному утверждению – «Не существует способа для измерения качества или эффективности какого-либо из языков» (там же) – как к обычному либеральному словоупотреблению, которое прикрывает столь же обычные, но уже вовсе не либеральные предпочтения.

Завершается первая глава «вечным» (enduring) вопросом: откуда же, в самом деле, берется язык как таковой (20)?

Рассветный час языка

Во второй главе автор обозревает несколько расхожих концепций, связанных с проблемой возникновения языка. В частности, он упоминает теорию врожденных языковых навыков (25–30), теорию протоиндоевропейского языка
(24–25) и т.п. Немалую часть этой главы занимает сравнение гипотетического языка неандертальцев и языка homo sapiens (22–23). Для широкого читателя, безусловно, могут быть интересны сведения о сходстве числительных в большинстве современных языков, о сходстве пиджин и креольских языков с детской речью и т.п. Затем дается картина распада некогда единого индоевропейского языка на ряд языковых групп: кельтскую, германскую, греческую, индо-иранскую, славянскую и проч. Далее автор знакомит читателя с классификацией германских и романских языков, уделяя особое внимание истории латыни, пережившей в Средние века ряд метаморфоз (33–34). Падение флективного строя в вульгарной латыни, по мысли Брисона, идентично тем процессам, которые позже произошли в английском языке (34).

Положение языков в современном мире

Брисон открывает главу афоризмом: «У всех языков одна цель – коммуникация, и, однако, они достигают этой цели самыми разными способами»
(35). На примере ряда языковых меньшинств (гаэльского и других европейских диалектов) он приходит к выводу, во-первых, о не поддающейся рациональному объяснению судьбе реликтовых языков («Все свидетельствует о том, что обособленные диалекты увядают и расцветают в непредсказуемые сроки» – 44) и, во-вторых, о ясно обозначившейся тенденции к глобализации нескольких языков, в современном мире – прежде всего английского. Политика языковой дискриминации (например, по отношению к уэлльскому диалекту) сменилась в современных условиях политикой культурного патронажа, но перемена отношения не остановила деградацию и умирание целой группы европейских «малых» языков
(minority languages). «Мы можем горько сожалеть об упадке этих языков, – пишет автор, – но это не трагедия в точном смысле слова» (45). Чтобы утвердить нас в этой мысли, он указывает на тот факт, что многие виднейшие мастера английской литературы (Джойс, Свифт, Шоу и др.) были ирландцами по происхождению: если бы они писали на своем родном языке, то были бы теперь столь же мало известны, как исландские и норвежские авторы (!).

Создается впечатление, что Брисон и в этой главе не смог удержаться от более или менее проявленных сравнений в пользу английского языка. Так, он утверждает, что так называемые «литературные языки» есть не что иное, как вчерашние диалекты, на которых говорит в лучшем случае половина населения страны (пример Италии, где литературный язык образовался на основе флорентийского и тосканского диалектов и где на нем говорят далеко не все итальянцы). Из примеров явствует, что среди «больших» языков английский находится в наилучшем положении, так как он легко выдерживает конкуренцию со слабыми и почти умершими диалектами (вроде корнуэльского или того же уэлльского). Причем статистика в отношении других языков в ряде случаев представляется тенденциозно подобранной или даже фальсифицированной:
Брисон, к примеру, пишет, что в бывшем Советском Союзе, где бытовало до 149 языков, почти половина сельского населения страны говорила на иных, нежели русский, языках, а четверть населения не говорила по-русски вовсе (источник данных, как водится, не указан) (39).

Первое тысячелетие

В четвертой главе автор переходит к истории собственно английского языка, а именно к истории первого тысячелетия его существования и развития: от саксонской колонизации Британских островов (5 в.) до эпохи Шекспира
(рубеж 16–17 вв.). Являвшийся на ранней поре своего исторического бытия одним из многочисленных западногерманских диалектов (в северо-западном углу нынешней Европы, область Angeln, до сих пор можно услышать речь, которая, по мнению исследователей, близка первоначальному типу протоанглийского диалекта – 46), английский пережил несколько сильнейших видоизменений, причем самые ранние из них вряд ли объяснимы: «Никто, разумеется. не может объяснить, почему английский стал обособленным языком, столь разительно отличающимся от германских диалектов материковой Европы» (50). Ряд влияний со стороны скандинавов (викинги) и датчан, контролировавших острова в эпоху раннего Средневековья, обусловил целый ряд лексических и грамматических особенностей английского. Так, местоимения they, them, their являются скандинавскими по происхождению (53).

Особое внимание Брисон уделяет эпохе норманнского вторжения (1066 г.), так как именно она спровоцировала самое решительное видоизменение языка
(речь идет прежде всего о языке благородных сословий) практически во всех сферах. «В ближайшие 300 лет, – замечает автор, – ни один из английских королей не говорил по-английски» (54). Интересно, что норманны не были носителями парижского диалекта французского языка: вполне утратив свой собственный (германский), они говорили на разнообразных сельских наречиях, которые были весьма далеки от литературного французского (там же). Ситуация сословного двуязычия продолжалась вплоть до 1399 года, до вступления на престол Генрих IV, чьим родным языком был английский. Такое долгое влияние обусловило заимствование целого массива французских по происхождению слов
(около 10 тысяч, по сведениям автора), причем почти все эти слова имели отношение к сфере государства и права, а также аристократического досуга, что понятно, так как социальная практика их носителей осуществлялась именно в этих областях. До конца 14 столетия французский оставался официальным языком парламента, еще дольше – языком судопроизводства (57).
Справедливости ради нужно сказать, что французы не понимали тот французский, на котором говорили в Лондоне (Чосер в «Кентерберийских рассказах» ехидно замечает, что некая дама-пилигрим говорила на французском, который был непонятен жителям Парижа, равно как ей был неизвестен язык парижан): состоятельные англичане посылали своих детей во
Францию учить подлинный французский.

Англия в конце концов вернулась к своему языку (психологически и практически этот процесс завершается к рубежу 15–16 вв.), но это, разумеется, уже не был Old English донорманнских времен: старый язык был уже вполне непонятен, скажем, тому же Чосеру, как он непонятен для современных носителей языка. Среди других лексико-этимологических групп англосаксонская группа ныне включает в себя не более 4,5 тысяч слов, что составляет около 1% общего лексического запаса (58). Волны лингвистических влияний практически смыли оригинальную основу языка…

В сельской местности в 14–16 веках дела с языком обстояли едва ли лучше: на относительно небольшой территории невероятно размножились диалекты, что крайне затрудняло взаимопонимание. Брисон рассказывает анекдот той поры о моряке, который по-английски спрашивал на постоялых дворах яичницу, но не был понят: содержатели дворов, по их собственному признанию, «coude speke no frenshe» (59). В то же время в собственно английском происходили важнейшие для его будущей судьбы перемены: именно во времена Чосера язык практически утратил категорию рода (точнее, формальные показатели рода) и падежные окончания. В эту эпоху начинается становление литературного английского, которое продлилось до века Елизаветы включительно. Одним из величайших признаков и двигателей литературной кодификации стало творчество Шекспира.

«Никто ни в каком из наречий не был таким величайшим игроком в сфере языка» – пишет Брисон о Шекспире (64). Он отчеканил более 2000 слов и бесчисленное число выражений, ставших идиомами: vanish into thin air, play fast and loose, to be or not to be, to be cruel to be kind и т.д. В монологах его персонажей метафоры буквально теснятся, выпирая из текста:
«to take arms against a sea of troubles» («Гамлет»). Правда, мы не можем сейчас судить, какова была оригинальная орфография Шекспира, так как уже его первые издатели (фолио 1623 года), предположительно, внесли многочисленные изменения в тексты драматурга. Со времен Шекспира в английском произошло много изменений, например, усложнились глагольные формы: оттенки длительности и оттенки временной последовательности были незнакомы аскетичному языку шекспировской эпохи. Но это, как справедливо замечает автор, «вряд ли затруднило бы его», столкнись Шекспир с современным английским (66): столь революционные, принципиальные перемены были произведены им в языке. Образно говоря, был изготовлен крепчайший каркас, который держит язык до сих пор.

Все это не означает, что язык Шекспира возобладал в Англии 17 века окончательно. Он стал общеупотребимым языком Англии и нижней Шотландии, но еще только начинал проникать в области Уэльса, верхней Шотландии и островов, а также Ирландии. Процесс распространения литературного языка растянулся на несколько веков: еще в 20 веке на пост премьер-министра был избран человек, родным языком которого был уэлльский (Ллойд Джордж). Не следует забывать и о том, что языком школы и университета вплоть до 18 века была латынь, что также сдерживало процесс. Ньютон писал и издавал свои
«Начала» на латыни. Историк Гиббон и вовсе предпочитал французский.
«Употребление английского при обучении было откровенным экспериментом» (там же). Ученый Ричард Малкастер в конце 16 века меланхолично заметил:
«Английский язык незначителен, он имеет распространение только на нашем острове и более нигде» (там же). Последняя фраза дает повод автору для торжествующего вмешательства: «Он не знал, что менее, чем через поколение, английский станет языком Нового Света, откуда он начнет свое беспримерное восхождение к роли самого передового из мировых языков» (там же).

Откуда берутся слова

Эта часть книги посвящена некоторым странностям английского языка, которые при определенном взгляде на вещи могут обернуться достоинствами.
Избыточность синонимических рядов (так оценивает ситуацию с синонимами в английском автор книги) сочетается с тенденцией «наполнять отдельное слово бесчисленными значениями» (69). Брисон приводит слова fine, sound, round и другие, чьи значения, в самом деле, весьма многочисленны (в Оксфордском словаре словарная статья на слово round занимает 7 с половиной страниц и состоит из 15000 слов – 70). Подобная полисемия, по мысли автора, может доходить до абсурда, когда одно и то же слово начинает выражать противоположные значения. Так, слово sanction означает как разрешение, так и запрещение (там же). (В этом случае, добавим мы от себя, речь все же должна идти не о достоинствах или недостатках английского языка, а о курьезах, связанных с историческим бытованием интернациональной лексики, так как sanction произведено от латинского sanctio, что в римском праве означало «закон» и одновременно «оговорка к закону». То, что в быту европейцев 20 века это слово начнет выражать смыслы разрешения и запрещения, – разумеется, связанные с первоисточником, но жестко им не мотивированные, – римляне, конечно, предусмотреть не могли.)

Опираясь на иронические слова Ясперсена о том, что слова в большинстве случаев образуются либо путем добавления, либо как итог вычитания, либо вследствие конструирования, либо в результате отсутствия каких бы то ни было воздействий, – Брисон рассматривает каждый из этих случаев отдельно, добавляя для разнообразия некоторые свои пункты сверх ясперсеновских.

Слова, образованные в результате ошибки. Классический пример – типографская ошибка вроде той, которая была допущена в одном из изданий солидного Merriam-Webster Dictionary (изд. 1934 г.): в качестве синонима к слову density читателями было воспринято никогда не существовавшее в английском слово dord – результат испорченного чтения “D or d” (то есть
«пишется с заглавной или со строчной D») (71). Брисон уверяет, что в английском существует (и используется!) около 350 слов, появившихся таким образом.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки