Лексикографическое описание данных социологического опроса
Категория реферата: Рефераты по философии
Теги реферата: ответы гиа, продажа рефератов
Добавил(а) на сайт: Zajcev.
Предыдущая страница реферата | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая страница реферата
Рефераты | Рефераты по философии | Лексикографическое описание данных социологического опроса
Категория реферата: Рефераты по философии Теги реферата: ответы гиа, продажа рефератов Добавил(а) на сайт: Zajcev. Предыдущая страница реферата | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая страница реферата |
Фокус-группы |
Наше основное утверждение состоит в том, что ситуация социологического опроса актуализирует дальнюю прагматику, позволяя найти именно те семантические элементы, которыми "обустроен" дискурс. Можно выделить четыре когнитивных схемы, отражающие такое "обустройство" (табл. 1). Две из них строятся на базе открытых вопросов и ориентированы, соответственно, на слушающего и говорящего. Две других — на базе протоколов фокус-групповых исследований; они имеют ту же ориентацию.
Открытые вопросы и обыденные толкования
Ответы на открытые вопросы интересуют нас как материал, позволяющий выявить обыденные объяснительные схемы, обыденные истолкования смысла слов. В этой связи мы обратимся не ко всем вопросам, а лишь к тем, в которых предлагается объяснить, растолковать нечто ("Что такое… ?"). В полученных схемах мы выделяем два момента: репертуар истолкований и инструментарий истолкований. Получение репертуара связывается нами с интерпретативными функциями словаря. Инструментарий истолкований, то есть те концепты и слова, с помощью которых объясняется смысл данного слова, будут интересовать нас в связи с риторическими задачами словаря.
Ниже мы подробно остановимся на получении, репрезентации и функциональном использовании репертуара смыслов, а также инструментария истолкований. Но сначала опишем речевую ситуацию ответа с точки зрения пригодности ее для извлечения обыденных объяснительных схем.
Опросная ситуация и обыденные объяснительные схемы (репертуар смыслов и инструментарий истолкования). Речевой акт, в ходе которого рождается ответ на открытый вопрос, выглядит с прагматической точки зрения весьма экзотически. Интервьюер задает вопрос не в связи со своими коммуникативными потребностями, а выполняя заказ социолога. Его некоммуникативные цели могут быть весьма далеки от целей коммуникативных. Респондент же не имеет собственной интенции к общению и поставлен в ситуацию, когда он вынужден отвечать.
В реальном диалоге разъяснение строится с учетом разности компетенций адресанта и адресата. Избыточные объяснения, когда такой разности нет, производят впечатление речевой неловкости. Так, один из персонажей "Швейка", полковник Циллергут, занимался тем, что разъяснял собеседникам и без того понятные им слова вроде слова "мостовая". В ситуации же опроса ответ дается "в пустоту", совершается объяснение "ни для кого". Тем самым ближняя прагматика оказывается ослабленной. Она может свестись, например, к желанию дать социально одобряемый ответ. Зато активизируется дальняя прагматика. Ответы респондента невольно смещаются в сторону метаплоскости. Отсюда очень часто в них речь идет не о реалиях, а о понятиях или даже словах. Встречаются ответы типа "Это неправильное слово", "Это пустое слово" или даже "Нужно найти другое слово". Этот "метапривкус" делает, с нашей точки зрения, ситуацию лабораторной. Некоему абстрактному человеку предлагают объяснить, что такое, скажем, интеллигенция. Респондент оказывается в роли автора словаря. Вот здесь и активизируются наиболее продуктивные объяснительные инструменты. В результате возникает нечто вроде эталонных обыденных истолкований смыслов.
Такие истолкования, если их брать в целом, а не приводить количественных данных, отражают объяснительные схемы, присущие современным носителям данной национальной культуры. А.Д. Райхштейн в работе "Лингвострановедческий аспект в устойчивых словесных комплексах" (1982 г.) вводит продуктивное понятие кумулятивной функции языка. Под ней он понимает способность языковых единиц "выражать в общеупотребительной и стабильной форме актуальное идейное достояние нации или отдельных ее классов на данном этапе развития, то есть конденсировать социально-исторический и идейно-политический опыт народа или определенных слоев" [7, с. 146 147]. Непонятным остается только целевое (прагматическое) обеспечение этой функции. Ведь прочие функции языка связаны не просто со способностью языковых единиц транслировать нечто, а с потребностями носителей языка. Вряд ли можно назвать функциями индоевропейских языков те их свойства, которые позволяют обнаружить их родство и восстановить на радость ученым желаемые праформы. Кумулятивная функция языка (скорее функция самосохранения) обеспечивается дальней прагматикой говорящих, заботящихся о языке (язык понимается здесь в широком смысле слова, то есть без противопоставления речи).
Усиление "кумулятивности" мы наблюдаем в маргинальных ситуациях, например в детской речи. Здесь загадки, скороговорки, считалки, присказки направлены как на развитие собственной языковой способности, так и на поддержание таковой в среде ровесников. А то "идейное достояние", которым располагает ребенок, охотно облекается в рифмованные и ритмизованные формулы. Автонимичность речи обратно пропорциональна усилиям ближней прагматики. В сатирической повести Радое Домановича "Страдия" есть такой эпизод: учитель пишет заявление о повышении зарплаты и получает резолюцию "Стиль неправильный". Комический эффект основан на том, что усилия ближней прагматики неоправданно перенесены на прагматику дальнюю. Обратный случай состоял бы в том, что ученик вместо того, чтобы перевести на английский язык фразу "Сколько у вас карандашей?", полез бы в портфель считать карандаши.
Ситуация открытого вопроса — это ситуация объяснения поневоле или объяснения без надобности. При очень большой и эмоциональной заинтересованности в предмете, который нужно объяснять, настроенность на дальнюю прагматику поддержана лишь самой ситуацией объяснения. Но даже в этом случае она выше, чем в обычных бытовых высказываниях. Объясняя значения слов, мы невольно придаем словам элемент автонимичности. При малой же заинтересованности предметом мы получим либо уклонение от объяснения, либо наиболее объективированное обращение к тем структурам, с помощью которых производится объяснение. Предпочтения, которые возникнут при объяснении, будут иметь скорее причину (данную когнитивную карту респондента), чем цель.
Что же угрожает здесь достоверности? Теоретически угроза связана с категорией истинности. Можно говорить об истинности отношения ответов к референтам (семантическая истинность) и к коммуникации (искренность, или прагматическая истинность). Первый аспект мало интересен. Если респондент считает интеллигенцией новых русских — это его мнение. Именно оно и интересует социолога. Искренность же складывается из соотношения подлинной интенции говорящего с теми коммуникативными намерениями, которые он демонстрирует. Скажем, под маской вежливой предупредительности (внешнее коммуникативное намерение) может скрываться ловушка (подлинное коммуникативное намерение). Так может складываться разговор следователя (например, Порфирия Петровича) с подозреваемым (Раскольниковым). Под видом дружеского участия можно дразнить и т. п. Социолога, выявляющего подлинное мнение респондента, вопрос "достоверности" (истинности), разумеется, волнует. Так, проблеме достоверности специально посвящены исследования А.Ю. Мягкова [8, 9]. Однако для выявления объяснительных механизмов вопросы искренности, достоверности так же неактуальны, как и вопросы истинности или ложности высказываемых суждений. Могут ли быть неискренними объяснения человека, не имевшего никаких намерений что-либо разъяснять, но вынужденного заниматься этим?
Предположим, респондент не считает академика Сахарова типичным интеллигентом, но на вопрос "Что такое интеллигенция?" ответил: "Сахаров, Солженицын". Каковы могли быть его подлинные интенции? Он мог предполагать, что этим ответом произведет хорошее впечатление. Он мог просто не знать толком, что такое интеллигенция и не слышать никаких имен, кроме названных. Можно ли в этих случаях считать, что его ответ исказит необходимые нам данные? Респондент в объяснительном инструментарии опирался на семантические прототипы, на прецеденты, которыми принято обозначать соответствующий класс объектов. Можно ли даже при сделанных выше допущениях считать, что его ответ исказил прецедентную структуру общественного сознания?
Иронические ответы также не в состоянии исказить картину, ведь ирония, будучи построенной на контрасте, оперирует антонимичными понятиями, а значит, сохраняет связь с исходной семой. Человек, который скажет, что Северный полюс — это место, где очень жарко, погрешит против семантической истинности, но не исказит наших представлений об инструментах, с помощью которых объясняется "Северный полюс". Яркий пример — ответы, в которых говорится, что президент — это "отец родной". Возможно, что кто-то из отвечающих высказывался в ироническом смысле, а кто-то говорил серьезно. Но как бы то ни было, концепт "отец" использовался для разъяснения понятия "президент".
Только нелепые ответы, намеренная тарабарщина могут исказить наше представление об объяснительных схемах. Но такие ответы единичны и несуммируемы. Реально нелепые ответы связаны с фонетическими ассоциациями, когда само определяемое слово воспринимается неверно и толкование дается его парониму ("семит" вместо "саммит"). Как бы парадоксально это ни прозвучало, но дефектная прагматика участников социологического опроса, стимулируя дальнюю прагматику, создает идеальные условия для выявления стандартных объяснительных схем. Во всяком случае, валидность социологического материала в отношении этих схем никак не ниже валидности того же материала в отношении тех целей, для которых он используется в повседневной практике.
Семантическая предикация и ее отражение в словаре (инструментарий толкований). Под символосферой языка будем понимать некую ядерную совокупность концептов, к которой в процессе объяснения носители языка сводят другие концепты. Таким образом, символосфера обеспечивает запас знаков, отсылки к которым позволяют осуществлять рецепцию нового, а также устраняют коммуникативные неудачи, снимая различие в языковой компетенции говорящего и слушающего. Так, в детской речи слова "дядя" и "тетя" (первоначально термины родства) используются для обозначения лиц в разных функциях, например, при описании профессий. Объяснение нового для ребенка слова и явления может звучать так: "Машинист — это такой дядя, который ведет поезд". Слово "дядя", безусловно, принадлежит к символосфере ребенка. Для научной и дидактической речи символосфера — это набор исходных понятий. Например, "геометрическое место точек" будет тем понятием, через которое может быть определена окружность или эллипс. В фольклорно-мифологическом сознании символосфера легко обнаруживает себя в ее маркированной части — персоналиях, имеющих собственные имена. Так, Ахилл становится синонимом скорости, Афродита — красоты, Афина — мудрости. То же, но в менее четких формах можно наблюдать и в обыденном языке: "Он, как Иван Грозный", "Это местный Пушкин" и т. п. В обычном словаре символосфера — это понятия, стоящие за словами, разъясняющими другие слова.
Символосфера пополняется за счет применения различных объяснительных стратегий. Объясняя что-то неизвестное или неопределенное через нечто более известное или более определенное, мы совершаем акт семантической предикации. Например, определяя президента как "аналог царя", некий респондент утверждает, что президент (субъект семантической предикации") подобен царю (предикат)2. Сама ситуация вопроса подразумевает, что понятие "президент" мыслится как нечто подлежащее разъяснению вследствие новизны и недостаточной определенности (независимо от того, ощущает ли реально эту неопределенность говорящий). Ситуация ответа предполагает, что "царь" есть нечто настолько семантически простое и определенное, что ссылка на него может служить объяснением. Концепт царя обнаруживает свою принадлежность к символосфере данного респондента, поскольку последний использовал его для объяснения.
В данном случае респондент применил одну из самых распространенных стратегий семантической предикации — метафоризацию. В основе стратегии лежит использование механизма сходства. К такой стратегии особенно охотно прибегают тогда, когда субъект достаточно нов и малоизвестен. Так, на вопрос "Кто такие талибы" респондент отвечает, что это нечто вроде басмачей. В теории тропов есть понятие вынужденной метафоры — катахрезы (от греческого глагола katacraomai , одно из значений которого — "брать взаймы" [11, с. 918]). Так ребенок, видевший ранее автобусы, но впервые увидевший троллейбус, называет его "автобусом с рожками", ибо слово "троллейбус" ему неизвестно. "Автобус" же и "рожки" входят в символосферу этого ребенка. Объяснительные метафоры тоже носят характер катахрез. Их вынужденность обусловлена семантической неопределенностью разъясняемого понятия. Мы отвлекаемся от того, воспринимает ли сам отвечающий исходное понятие как неопределенное или просто реагирует на ситуацию вопроса, инициирующую разъяснение.
Следующая стратегия, метонимическая, основана на родстве понятий. В качестве определения какого-либо явления либо называются его характерные признаки ("Справедливость — когда не лгут"), либо указываются типичные представители класса ("Интеллигенты — это Сахаров, Лихачев"). Первый путь свойственен не только перифрастическим определениям (первый пример), но и определениям научным (дефинициям), в которых обязательна ссылка на ближайшее родовое понятие, а названные признаки трактуются не просто как характерные, но и как специфические: per genus proximum et differentia specificam ("Интеллигенция — социальная группа, профессионально занятая умственным трудом"). Однако для обычного языка характернее перифрастические определения, в которых разные интенсионалы соотносятся с одним и тем же экстенсионалом [12]. Таковы, например, "украшающие определения" различных стран: Япония — Страна восходящего солнца; Китай — королевство колоколов. Таковы также дисфемистические, т.е. "принижающие, ругательные", определения продуктов: Сахар — белый яд; Соль — белая смерть и т. п.
Еще любопытнее второй путь — называние представителей класса. В этом смысле очень полезной оказывается теория семантических прототипов Э. Рош [13]. Суть теории в том, что человек воспринимает любую семантическую категорию как имеющую центр и периферию и, следовательно, представителей тех или иных классов как "более прототипических" и "менее прототипических". Так, для англичанина "воробей" и "малиновка" — представители птиц как таковых. Для современного русскоязычного ребенка, выросшего в городе, разъяснение слова "птицы" квазисинонимическим определением "воробьи, голуби, вороны" будет вполне удовлетворительным. Подобно этому респондент считает, что ссылка на Лихачева и Сахарова достаточно разъяснит понятие "интеллигент".
Возможно совмещение метафорической и метонимической стратегий в стратегии символической [14]. Собственно говоря, в теории, выдвинутой Рош, и в ее позднейших интерпретациях нет четкой акцентуации только генетической связи, так как говорится о "семейном сходстве" (family resemblance) между прототипом (воробьем) и другими представителями класса (дроздами и перепелками). Тем самым "воробей" не только характерный представитель класса (метонимия), но и похож на других представителей (метафора).
Таким образом, символосферу образуют семантические предикаты определений, построенных на основании метафорической, метонимической и символической стратегий. Очевидно, что наиболее устойчивое ядро символосферы составляют именно символические предикаты, так как их пригодность в качестве объяснительного материала мотивирована и сходством, и родством. Поэтому мы и назвали это явление символосферой. В науке подобное явление рассматривалось в трех различных аспектах: системно-культурологическом, системно-информологическом и эволюционно-культурологическом. Эволюционно-информологический аспект оказался невостребованным.
В связи с первым аспектом для характеристики картины мира, присущей той или иной национальной культуре, наряду с понятием "культурное пространство" используется термин "когнитивная база" [15]. Акцент здесь сделан на прецедентные феномены, в наших терминах — на символическую стратегию, так как прецедент, принадлежа к некоторому классу явлений, одновременно становится его репрезентантом. Считается, что когнитивная база хранит инварианты прецедентных феноменов. И в самом деле, базовые метафоры и семантические прототипы можно считать такими инвариантами. В словосочетании "когнитивная база" привлекает прозрачность термина и ориентация на специфику культур. Однако в реальном словоупотреблении "когнитивная база" ближе к понятию картины мира как таковой, чем к "когнитивному инструментарию, используемому для адаптации нового". А именно последнее значение и интересует нас.
При информологическом подходе можно говорить о "семантическом ядре", к которому сводится некое семантическое многообразие. Например, совокупность гиперонимов (слов, называющих родовые понятия) и спецификаторов образует семантическое ядро всякого терминологического словаря. Такой подход свойственен работам по искусственному интеллекту и идеографическому описанию лексики. Совокупность дескрипторов тезауруса или семантических множителей, описывающих какую-либо лексику, можно назвать символосферой в нашем значении. Здесь привлекает намерение выделить ядерные единицы и свести сложное к простому. Однако в таком случае мы получаем не всю символосферу, а лишь ее часть, так как информологический взгляд на мир не ориентирован на сохранение метафорической составляющей. Принципиальная открытость метафорического ряда (все можно уподобить всему) делает бесперспективным использование метафорических дескрипторов. Закрыть же этот ряд можно, только опираясь на культурную традицию.
На символосферу можно взглянуть и с эволюционистской точки зрения. Такой подход мы обнаруживаем в теории эволюционных рядов Э. Тайлора, распространяемой в рамках семиотики культуры не только на вещи, но и на концепты и слова [16]. Например, автомобиль (как реалия) может быть рассмотрен как результат эволюции кареты. Ю.С. Степанов, распространяющий эту теорию и на концепты, и на слова, находит в реальном автомобиле черты, означивающие его принадлежность к ряду кареты и избыточные с функциональной точки зрения [17]. Концепт автомобиля объяснялся через концепт кареты (ср. "карета скорой помощи"). Космический корабль с этой точки зрения возводится к морскому кораблю (на уровне слов "борт", "экипаж" и т. п.). В нашем случае ответ "Президент — это аналог царя" тоже может быть проинтерпретирован в духе эволюционных рядов. Интересно, что в ответах респондентов одно и то же понятие может возводиться к разным рядам. Так, например, "президент" может быть возведен не к царю, а к "вождю", притом что вождь (исконная функция — военачальник) и царь (исконная функция — сакральная) образуют две независимые линии, судьба которых в индоевропейских культурах убедительно прослежена Э. Бенвенистом [18].
Исходные точки эволюционных рядов можно считать элементами символосферы. Однако всей символосферы они не покрывают. К тому же поиски исходных точек ("архетипов") и поиски инвариантов — вещи различные. Инварианты — эксплицитно заданный когнитивный конструктор, с помощью которого строятся новые понятия, архетипы — теоретически вычленяемые конструкты. При этом может оказаться, что респонденты называют только некоторые элементы эволюционного ряда, другие же можно только реконструировать.
Отметим, однако, что при любом подходе к символосфере и смежным с ней явлениям становится явной ее функция — обеспечение гибкой стабильности при адаптации нового. В когнитивной психологии эта идея восходит еще к Жану Пиаже, выделившему в когнитивной адаптации два основных процесса: ассимиляцию и аккомодацию. Ассимиляцией он назвал процесс интерпретации индивидом действительности с точки зрения его "внутренней модели мира", основанной на предыдущем опыте. Применительно к семантическим прототипам авторы прямо пишут о механизмах гибкой приспособляемости [19, с. 274 323]. В этом же духе нетрудно интерпретировать и эволюционные ряды.
Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: доклад по обж, сочинения по картинам.
Предыдущая страница реферата | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая страница реферата