Политическая философия К.Н.Леонтьева

Категория реферата: Рефераты по философии
Теги реферата: решебник класс, курение реферат
Добавил(а) на сайт: Домна.

В гибнущих, деградирующих обществах, по наблюдению Леонтьева, меняется психология людей, гаснет энергия жизнедеятельности, падает пассионарность. Империи гибнут при внешне благополучных условиях, при какой-то расслабленности властей и народа.

Философ чувствовал приближение грозы над Россией, хотя и знал, что ей еще далеко до исчерпания своего срока жизни. Возраст России он, как и впоследствии Л.Н. Гумилев исчислял от Куликовской битвы, от года объединительной миссии преподобного Сергия Радонежского.

Но особенно полной для осознания мировоззрения философа является его статья "Грамотность и народность", написанная в 1869 году и опубликованная в "Заре" в 1870-м году. Чем же можно объяснить отсутствие этой работы в многочисленных переизданиях Леонтьева, относящихся к 90-м годам XX века? Видимо, пугающим представляется необычное содержание статьи. Он в ней указывает, сколь разрушительное воздействие может оказать просвещение (даже в простейших, "ликбезовских" формах) на культурно-исторические устои, хранителем которой является народ.

Один из путей спасения России Леонтьев связывал и с разрешением Восточного вопроса и занятием Константинополя. Именно с этим городом были сопряжены заветные, "безумные мечты" той части русского общества, которая видела Россию наследницей Византии. Он, также как и Ф.И. Тютчев, разделяет "староримский" и "византийский" тип, подобно тому, как поэт разделял Римскую и Византийские империи.

Захват Константинополя должен был явиться ключевым моментом для осуществления проекта Леонтьева. Его суть состояла не только в изгнании турок из Европы, не столько в эмансипации, сколько в "развитии своей собственной оригинальной славяно-азиатской цивилизации". Фундаментом нового культурно-государственного здания должно было стать формирование восточно-православной политической, религиозной, культурной, но ни в коем случае не административной конфедерации славянских стран. Именно эта конфедерация должна была обеспечить "новое разнообразие в единстве, все славянское цветение" и в тоже самое время стать оплотом против западного европеизма.

В ходе разработки конкретных планов, ситуаций и конкретных результатов будущей войны за Царьград Леонтьевым ставятся и анализируются многочисленные проблемы, так или иначе связанные с устранением угрозы со стороны "космополитического рационализма" (революционизма) и с условиями осуществления идеального славизма.

Его рассуждения и мысли о Константинополе нельзя воспринимать только с узкоутилитарных позиций. Здесь важна сама идея, позволяющая оценить характер его эстетических, исторических и философских взглядов. Россия же, как считал Леонтьев, еще не достигла периода культурного рассвета. Поэтому влияние западных уравнительных идей может оказаться для России смертельным ядом, который погубит ее прежде, чем она сумеет найти самое себя.

В этой связи философ бесстрашно защищает суровые меры государства, становится "апологетом реакции", воспевает "священное право насилия" со стороны государства. Он отмечает: "Свобода лица привела личность только к большей безответственности", а толки о равенстве и всеобщем благополучии - это "исполинская толщина всех и все толкущая в одной ступе псевдо-гуманной пошлости и прозы".

Следует подчеркнуть, что Леонтьев был глубоко верующим человеком, свято преданным православию. В этом отношении он шел дальше славянофилов. Если те рекомендовали России вернуться к традициям московского быта, то философ обращался к первоисточнику православия, к древней Византии, культуру которой он высоко ценил и считал ее образцом для России и стал продолжателем идей Ф.И. Тютчева.

В развитии мировоззрения Леонтьева отталкивание от Европы сыграло огромную роль, но это было не только отталкивание от европейской культуры, здесь действовало ясное сознание и политической противоположности Европы - Востоку.

Как никто другой, мыслитель знал: русская интеллигенция, а вместе с ней и все, кто читает книги, слушает лекции, буйствует в дискуссиях, свернули с дороги цельной веры отцов, критицизм и нигилизм все более поглощали души. "Самих себя, Россию, власти, наши гражданские порядки, наши нравы мы (со времен Гоголя) неумолкаемо и омерзительно браним. Мы разучились хвалить; мы превзошли всех в желчном и болезненном самоуничижении, не имеющим ничего, заметим, общего с христианским смирением", - с горечью замечал философ. Однако в другом месте у него появляется и надежда о будущем России: "Я верю, что в России будет племенной поворот к православию, прочный и надолго. Я верю этому потому, что у русского душа болит".

В русской прозе этот мотив "душа болит" зазвенит во всей силе у Василия Шукшина. Леонтьев же почувствовал спасительную для русской культуры, для ее веры основу. Русские не смогут стать утилитаристами, не смогут жить только выгодой, наживой, сиюминутностью, ибо душа болит.

Всегда находились на Руси люди, в коих верх брали либо безудержная стихия языческого буйства, либо беззаветное следование святоотеческим преданиям. Константин Николаевич удивительным образом проявил и силу языческих страстей, и светлое стремление к монастырю. Такое соединение противоречий высекало не искры, а пламя душевных терзаний. Это душевное противоречие определило напряжение жизни, в которой было все: распутство, творчество, монашество.

Во многом, путь русского народа от язычества к православию - это и путь Леонтьева, и от того, что этот путь был сжат тугой пружиной, каждый шаг его жизни таил немыслимое напряжение. Он ждал от жизни чего-то несбыточного, верил в свой литературный гений, в свои провидения. Бывало, что ждал признания своих талантов, страдал от бесчувственности и недомыслия современников, но бывало, что успех у женщин радовал его больше, чем успех литературный. Однако, наступало время, когда писатель становился безразличен и к тому, и к другому. Его импульсивность, непостоянство, замешанные на романтизме, соединенные с элитарным скепсисом, как бы предвосхищают умонастроения многих молодых сегодняшнего дня.

Сам стиль его историософского мышления воздействовал не только на философское, но и на художественное сознание деятелей серебренного века (во многом также как и в случае с Ф.И. Тютчевым). В 20-е годы историософия Леонтьева, в особенности его "морфологическое" обоснование национальной самобытности, воздействовало на концепцию русского евразийства. В ходе событий XX века все больше внимания привлекает футорология Леонтьева.

Еще задолго до нашумевшей книги О. Шпенглера "Закат Европы" русский философ установил диагноз болезни. Главная беда - обезличенность жизни при всех разговорах о личности, свободе, демократии, прогрессе. Нарастает единообразие, унификация, "бесцветная вода всемирного сознания". "Практику политического гражданского смешения Европа пережила, - писал Леонтьев в "Византизме и славянстве", - скоро, может быть увидим, как она перенесет попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового, окончательного упростительного смешения!... Она стремится посредством этого смешения к идеалу однообразной простоты и, не дойдя до него еще далеко, должна будет пасть и уступить место другим!"

Всматриваясь в гибельные для России идеи, он то и дело срывается почти на мольбу, уговаривая соотечественников остановиться, одуматься и противодействовать гниению, исходящего из Запада.

Нелегко было Леонтьеву найти единомышленников при жизни, нелегко ему достучаться и до наших современников, опьяненных идеями либо социализма, либо рыночного процветания. Он обнажил шпагу перед самыми безусловными ценностями цивилизованного, но малокультурного мира: прогрессом, равенством, свободой, всеобщей образованностью. Поэтому он и оказался одиноким, непонятым, забытым.

Жизнь Леонтьева пришлась на период ломки традиционного уклада жизни. Научный образ мышления вытеснил веру с доминирующих позиций в массовом сознании в Европе и всерьез конкурировал с ней в России. Демократия наступала на сословность и аристократизм в общественном устройстве и культуре. То, что уже рухнуло в Европе, начинало трещать по всем швам и в Российской империи. Республика уничтожила монархические устои Франции, Германии, Италии. И в итоге, уже после смерти философа, вся планета, а не один лишь московско-петербургский уголок Евразии, оказалась под политическим и духовным влиянием агонизирующей цивилизации. Пройдя путем, во многом предсказанным Леонтьевым...

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки