Наименьшее число суицидальных намерений и попыток
самоубийств наблюдается, как видим, в областном центре, наибольшее — в деревнях
и селах Ивановской области. И хотя обнаруженные различия не столь велики, чтобы
их можно было считать статистически значимыми, общая тенденция вполне очевидна.
При этом чем мельче населенный пункт и меньше численность проживающих в нем
жителей, тем выше риск совершения самоубийства.
Данная ситуация, характерная, по-видимому, и для других
регионов России, на первый взгляд полностью расходится с классической теорией
самоубийств. На самом деле глубинные источники девиации, указанные классиками
социологии, в принципе остались прежними. Они лишь сменили свою локализацию, переместившись из крупных городов в провинцию под влиянием тех
трансформационных процессов, которые сопровождали коренную ломку общественного
и экономического строя в нашей стране в конце 1980-х и особенно в 1990-е годы.
Хроническая безработица на селе, постоянная ее угроза в малых и средних городах
области, прогрессирующая бедность, углубление материального и социального
неравенства, наиболее остро затронувшие провинциальную молодежь, блокирование
возможностей достижения желаемых социальных позиций при отсутствии четких и всеми
соблюдаемых правил игры в экономической и политической жизни общества вызвали
общее разочарование, чувство незащищенности и тем самым способствовали
распространению образцов самодеструктивного поведения в молодежной среде.
Следовательно, есть основания утверждать, что в российской глубинке сегодня
сложился тот же самый "ситуационный синдром"10, который столетие
назад стимулировал драматический рост самоубийств в крупных городах и
мегаполисах. Вместе с тем, материалы исследования показывают, что тип локальности
и размеры населенного пункта — это вторичные факторы по отношению к социальным
и экономическим.
Факторы суицидальности
Безработица. Многие исследователи, начиная с Э. Дюркгейма, особо подчеркивали роль безработицы в детерминации самоубийств. Потеря работы —
сильный психотравмирующий фактор и первичный источник стресса, "запускающего" механизм суицидального поведения. По мнению Б. Янга, безработица ведет к ослаблению индивидуальной идентичности, являющейся функцией
трудовых ролей, к разрыву фундаментальной связи человека с обществом и в
конечном счете — к социальной дезинтеграции [31, р. 89]. Утрата прежнего
социального статуса способствует также формированию психологического
"комплекса неудачника" у мужчин в связи с невозможностью выполнения
ими традиционной роли главы семьи, усиливает социальную изоляцию индивидов [4, р. 61]. Поэтому безработные традиционно считаются "одной из самых
суицидоопасных социальных групп" [5, р. 443].
Безработица, отмечают П. Маккол и К. Лэнд, влияет на
уровень самоубийств среди молодежи через создание конкуренции на рынке труда, обусловленной ростом удельного веса молодежной когорты в общей структуре
населения [4, р. 62–63]. По данным Д. Фримана, однопроцентное увеличение числа
безработных результируется в усилении суицидальной активности молодежи на 0,17%
[3, р. 193]. Д. Эштон оценивает данную зависимость как еще более трагичную:
рост безработицы на один процент, полагает он, ведет к увеличению самоубийств
на 4,1% (см.: [32, с. 90]). Тесная прямая корреляция между этими переменными
зафиксирована и в целом ряде других эмпирических исследований, проведенных как
в нашей стране [30, с. 104], так и за рубежом [31, 33].
В ходе опроса выяснилось, что доля лиц, имеющих
суицидальный опыт, в группе неработающих и неучащихся не превышает среднего
значения по массиву. На первый взгляд, этот факт кажется совершенно нелогичным, поскольку не укладывается ни в общероссийскую, ни в мировую закономерности и
противоречит результатам предыдущих исследований. Однако многое становится
ясным, если отдельно проанализировать ответы тех людей, которые недавно
потеряли работу и на момент опроса продолжали ее искать. В результате
оказывается, что все 100% из числа опрошенных нами респондентов, состоящих на
учете в центрах занятости и являющихся, таким образом, официально
зарегистрированными безработными, ранее уже совершали попытки самоубийства.
Кроме того, в этой группе наблюдается и более выраженная суицидальная
готовность по сравнению с теми, кто в настоящий момент учится и работает, а
также теми, кто давно уже бросил учебу и никогда не работал: 14,7% молодых
людей этой группы, в отличие от 10,3% второй и 8,7% третьей из указанных
категорий, в принципе не исключают для себя возможности повторения
аутоагрессивных действий. Это еще раз подтверждает правомерность известного
вывода о том, что источником суидицального поведения в конечном счете выступает
не безработица как таковая, а понижение социального статуса человека и
наступающая в связи с этим трудовая и социальная дезадаптация [20; 3, р. 190].
Специальные исследования свидетельствуют, что суицидальные тенденции начинают
активно формироваться тогда, когда иные способы приспособления личности к
экстремальной жизненной ситуации уже исчерпаны [34, с. 139–140]. В этих случаях
самоубийство оказывается закономерным следствием фрустрации значимых
потребностей и эмоционально-психологического срыва, наступающего в результате
воздействия социально-экономических стрессоров. "Самоубийца отрицает не
саму по себе жизнь, а ее нежелательный вариант, предлагаемый судьбой" [22, с. 55].
Уровень жизни и материальное благосостояние. Это еще
один "структурный" фактор, часто обсуждаемый в связи с проблемой
самоубийств. Уровень доходов опосредует влияние экономики на суицидальное
поведение. Однако характер и направленность этого влияния до конца не выяснены:
результаты эмпирических исследований на эту тему довольно противоречивы.
В теориях социальной интеграции традиционно считается, что "нужда — главная конкретная причина самоубийства" [27, с. 113].
Анализируя источники суицидальности, Р. Коски, в частности, приходит к выводу, что подростки из бедных семей в большей мере подвержены риску самоубийств, чем
их материально обеспеченные сверстники [35]. Б. Янг в своем исследовании
выяснил, что однопроцентный рост доходов на душу населения приводит к
уменьшению числа молодежных самоубийств на 0,11%. Усиление же бедности, снижающее социальную и экономическую интеграцию, негативно влияет на
суицидальную ситуацию в обществе [31, р. 91]. Крайне редкие и немногочисленные
российские исследования также свидетельствуют, похоже, о существовании
обратной, хотя и не очень уверенной корреляции между этими переменными: чем
беднее регион, тем чаще там совершаются самоубийства [30, с. 103–104].
Между тем низкий доход сам по себе вряд ли может
считаться фактором повышенного суицидального риска. Многие слаборазвитые
страны, как показано в работе К. Жирара, имеют более низкие уровни самоубийств, чем индустриальные [11, р. 569–572]. Эмпирические тесты Д. Хамермеша и Н. Сосса
показали, что уровень самоубийств в молодежных группах положительно коррелирует
с уровнем их доходов, а потому молодые люди, живущие в семьях с высоким
достатком, более склонны к суицидам [36]. Д. Фриман, в отличие от Б. Янга, пришел к заключению, что рост доходов на один процент приводит к такому же
увеличению уровня самоубийств в молодежной среде [3, р. 191].
Изучение данного вопроса в рамках нашего исследования
не дало однозначных результатов. В целом по группе обследованной молодежи, как
выяснилось, материально-экономический фактор не обладает большой
дифференцирующей силой. Молодые люди, живущие в материально обеспеченных и в
депривированных семьях, примерно в одинаковой мере склонны к совершению
суицидальных действий. Однако в обеих этих группах наблюдается более выраженная
установка на суицид по сравнению с категорией среднеобеспеченных, где
показатель суицидальной готовности значительно ниже (табл. 8).
Таблица 8
Суицидальные установки в различных возрастных группах
молодежи в зависимости от уровня благосостояния, %