Две стратегии участия в компьютерной революции

C. К. Шардыко

Книжная форма представления научной информации давно уже перестала соответствовать темпам развития науки. Социально-технологическое явление последней трети ХХ века, известное как “информационная” или “компьютерная революция”, стимулированная интенсивным и всесторонним применением в науке, в других – практически во всех сферах деятельности общества вычислительной техники и средств связи, включая спутниковую, традиционные телефонные и оптические каналы, решительно внедрило процесс электронной коммуникации на стадию непосредственно научного исследования, проведения эксперимента, проектирования, конструирования, наблюдения. Печатные носители информации компьютерная революция жестко потеснила магнитными и оптическими носителями с лазерным нанесением и считыванием информации, и, не смотря на обнаруженные недостатки новейших носителей информации (они оказались не столь долговечными и надежными, как бумажные), продолжает вытеснять последние.

Накоплен колоссальный опыт создания на базе мощных ЭВМ и ПЭВМ информационных центров, и, в частности, таких, что связанны сетью терминалов с производителями научных данных. Они демонстрируют уникальные возможности не только сбора и хранения информации. Обрабатывая по соответствующим программам поступающие из лабораторий экспериментальные данные, подобные системы способны генерировать новую научную информацию. В перспективе банки научных данных, объединяющие широкой сетью терминалов исследовательские лаборатории разных стран и мира в целом, сделают излишней публикацию в научных журналах массы экспериментальных материалов (изменятся сами характер и форма научных публикаций), освободят время и ум исследователя для творческой работы.1

Не исключено, что пределом этого процесса, - процесса информатизации и искусственной интеллектуализации планеты Земля станет некий “коллективный интеллект”: “сеть человеческих интеллектов – своеобразных "нейронов" "коллективного мозга", объединенных с машинными комплексами, – сделается предметом специальных исследований, а может быть, и проектирования, так как откроет совершенно новый этап в познании и управлении окружающим миром”.2 Моделью такого рода глобального интеллектуального образования в 1990-е годы стала Международная Сеть – Интернет.

1. Компьютерная революция против массовой науки

Экспериментальная научная лаборатория, подключенная к автоматизированной общегосударственной или международной информационной системе, – есть элемент технологически существенно новых производительных сил, качественно меняющих материальную базу научных исследований, а вместе с ней, формы, методы и содержание научного труда. “Теперь вы, – обращался Дэвид Блекберн к тогда (в “далеком” 1988 году) еще немногочисленным счастливым пользователям таких систем, – можете запросить реферат статьи из немецкого журнала, соотнести его с американским патентом и сопоставить то и другое с промышленным изделием какой-нибудь фирмы, например в Японии. Для этого вам потребуется несколько минут работы за терминалом”.3 Раскрепощение и “рост творческой свободы мышления”4, а вслед за ним резкое – в десятки, а то и сотни раз – повышение производительности интеллектуального труда есть фундаментальное следствие свершившейся компьютерной революции.

Впрочем, многие ли из пользователей ПЭВМ поняли, что компьютерная революция качественно изменила формы и технологию взаимных отношений науки и производства, резко уменьшая характерное время разработки и внедрения идеи. Сегодня, писал еще в начале 80-х годов лауреат Нобелевской премии Кеннет Г. Вильсон, “никто уже не имеет двадцати лет на р[азработку] и в[недрение], а всего лишь от трех до пяти лет. Изделие "живет" три-пять лет, а потом опять "возвращается на чертежную доску". Такие условия означают, что р[азработка] и в[недрение], опирающиеся на хорошо изученные явления, уже не современны”.5 Эти условия означают также коренное изменение роли науки и социального статуса ученых в обществе, изменение которого связано, в частности, с тем, что “научные работники должны быть в гораздо большей степени связаны с производством”.6

Прошло, однако, десятилетие7, затем еще почти десять лет, и мы констатируем почти полную неподготовленность нашей страны к освоению выработанных компьютерной революцией технологически новых производительных сил. Причину этой неподготовленности мы видим в необходимости осуществить крупномасштабные качественные изменения всей совокупности производительных сил общества - техники, технологий, но, главное, - человека, включенного в производство (и в научное производство, в первую очередь). Эти изменения не сводятся только к освоению компьютеров, созданию на их основе информационных систем и баз данных. Речь идет ни много, ни мало, как о радикальном отказе от индустриальных форм научной работы, соответствующих ей форм представления научных результатов (впрочем, изменяется и само представление о научном результате), индустриальной организации научного труда - социального института индустриальной науки.

Качественно, т.е. на уровне самих основ технологии, понимаемой нами вслед за К. Марксом, как способ активного отношения человека к природе, как “непосредственный процесс производства его жизни и проистекающих из них духовных представлений”8, изменить материальную базу научных исследований – это и значит создать в обществе условия максимально способствующие резкому повышению производительности научного труда. Всем своим прошлым не подготовлены мы – советские/российские ученые – к тому, чтобы, отрешившись от индустриальных форм организации научной деятельности, принять необходимые условия, освоить новый характер труда, сломать все еще господствующие в науке и порядком закостеневшие производственные отношения. Новейшие формы организации теоретического знания, а именно, синтетические формы знания, устанавливающие связи между существенно различными, порой очень друг от друга далекими, областями научной работы, практической деятельности, общественной жизни, культуры, все еще существуют по преимуществу в виде самых общих пожеланий. А главное – многие из нас и не подозревают, что действительную перестройку науки составит лишь изменение качественного состава сообщества “советских/российских ученых”.

Задачи науки не исчерпываются созданием новых теорий или проверкой существующих, хотя такая формулировка цели научной работы весьма привлекательна для наименее одаренных исследователей, такой работой не занимающихся.9 Массового научного сотрудника современная наука ориентирует на производство новой информации, представляемой на суд научного сообщества в виде отчетов, статей, таблиц, графиков, которые сами по себе не являются научным знанием. У нас, сокрушался академик Б.В. Раушенбах, “наука построена так, что важна не работа, а бумажный отчет о работе”.10

Из тех, кто профессионально причастен к мировому научному процессу, не более пяти процентов, по Н. Винеру11, собственно и производят оригинальную научную продукцию. В СССР, по оценкам отечественных науковедов, “даже в академических институтах активной творческой работой занято лишь 20 % научных сотрудников”.12 Впрочем, действительных генераторов идей, которых и имел в виду Винер, еще меньше – не более 1-2 %, а во многих исследовательских коллективах их просто нет.13 Остальные 95-99 процентов, причастных к научному производству, нарабатывая основной массив научной информации, выполняют в коллективном научном процессе консервативную или охранную функцию, направленную на освоение новых идей, взглядов и теорий других, их трансляцию и сохранение выработанных обществом систем научного знания, - систем, существующих как бы независимо друг от друга. Противоположная ей – креативная или творческая функция принадлежит сегодня активному меньшинству научного сообщества.

Современная наука - это плод промышленной революции. Именно массовое производство вещей и людей, выработанное и освоенное цивилизацией в XIX века, предопределило появление и особого типа интеллектуального производства - современную массовую науку. Ее условием, писал еще в начале XX века Хосе Ортега-и-Гассет, стали либеральная демократия и техника, родившаяся “от соития капитализма с экспериментальной наукой”.13 Экспериментальная наука обеспечила технике способность казалось бы “бесконечно развиваться”.

В конце ХХ века, работая в условиях принципиально отличных от тех, что застал Х. Ортега-и-Гассет, мы не могли не заметить предела техники, более того, - фундаментальной ограниченности индустриальных методов организации общества, производства человека и его жизни.14 Любая иная техника, не имевшая представления о науке, например, китайская, а также - “месопотамская, египетская, греческая, римская, восточная”, не была и не могла быть индустриальной техникой по той “не-обходимой” причине, что ни одна из этих техник не была реализацией феномена машины, именно поэтому, она, достигнув “определенного рубежа, который не могла преодолеть, и едва касалась его, как тут же плачевно отступала”.15 Но и современная техника, воспроизводящая собой метаобраз машины, можно сказать уже завершила свое “бесконечное развитие”. Однако наука, - явление, глубоко связанное с техникой, но и независимое от нее, обеспечила условия, при которых современная техника - индустрия - породила принципиальное иное, радикально отличное от техники явление, - она породила - постиндустрию, явленную в 60-е годы доктриной Даниила Белла16, а в начале 1990-х - принципиально неиндустриальными трансформациями российского социума.17 Образ этих трансформаций уже не машина, и они еще ждут своего пристрастного исследователя, способного работать в принципиально ином интеллектуально-культурном контексте - в контексте постиндустриальной науки.18

“Массовое производство. Массовое распределение. Массовый отдых. ...Массовое образование”.19 И в этом ряду – массовая наука. “Если бы инопланетянин посетил Европу и, дабы составить о ней представление, поинтересовался, кем именно она желает быть представленной, Европа с удовольствием и уверенностью указала бы на своих ученых”20 Массовой наука стала не только, потому, что вовлекла в научный процесс массы работников разной квалификации21, но еще и потому, что производство идей приобрело черты массового производства вещей. “Вековая традиция к повышению массовости и серийности производства была связана с экономией на масштабах: рост количества однотипной продукции позволил снижать ее трудоемкость и себестоимость. В последней четверти ХХ столетия этот фактор перестает быть важнейшим источником экономии на производстве”.22 Он отчетливо обозначил себя, создал реальную угрозу для самого существования огромной массы массовых производителей, в том числе, и для “производителей” нового знания, но он все еще не преодолен. А потому, и науке – “производству идей”, как всякому массовому производству все еще в полной мере присущи стандартизация и централизация, максимизация и гигантомания, дезинформация, специализация и синхронизация. “Пришельцы с Марса, – иронизирует О. Тофлер, – обнаружили бы повсюду одно и то же”.23 Во всяком индустриальном обществе они нашли бы “сильное социальное, политическое и культурное давление – к единообразию, к тому, чтобы все люди становились одинаковыми”.24 Это давление есть непременное условие существования индустриальной цивилизации. В нашей стране оно задано жестким сценарием советской индустриализации. Именно индустриализация сформировала современный тип науки, основанный на операциональном разделении и предельной специализации научного труда.25 Оно, как и разделение труда в массовом производстве вещей, приводит к отчуждению человека в процессе научного производства. Это отчуждение “находит свое выражение в том, что массовое "научное производство" порождает такого же "частичного работника", как и на крупных промышленных предприятиях”.26 Цели массовой науки, жестко формулируемые ведомствами, несшими в Советском Союзе ответственность за выработку и проведение научной политики, не совпадали с устремлениями и интересами наиболее одаренных работников науки. Противоречили они и логике развития научного познания. Сегодня, однако, мы понимаем, что это была не худшая ситуация, после 1991-го она ухудшилась настолько, что нынешнюю российскую науку трудно даже сравнивать с отечественной наукой советского периода.

Однако многое и именно не лучшее сохранилось. Сохранился господствовавший в советской науке стандарт поведения, предписывающий автору научного труда максимально обезличенную форму изложения новых концепций и теоретических моделей, якобы основанных на предварительно полученных результатах эксперимента. Вот этот-то стандарт, в немалой степени способствующий устранению личности из научного поиска27, эффективно отчуждает массы исследователей от действительного творчества, поскольку в действительности в научном процессе все делается в обратной последовательности. Крупный результат “представляется скорее достижением концептуального и спекулятивного характера, чем результатом эмпирических и строго контролируемых действий”.28 “Обобщение” экспериментальных результатов не может быть методом создания теории. Фундаментальные, да и прикладные теории не строятся методом “стогования” фактов (В.И. Корюкин). Но именно стандартные действия и эмпирические процедуры поддаются максимальной формализации и могут быть переданы машине. На долю же исследователя остается действительно творческая часть научного процесса: формулирование основополагающих идей и представлений, выдвижение гипотез, конструирование моделей, проектирование экспериментов и разработка экспериментальных процедур, создание теорий, т.е. интеллектуальные спекуляции.

Происходящим сегодня изменениям есть поучительные исторические аналоги. К концу XIX столетия делопроизводство в промышленно развитых странах приобрело такие масштабы, что потребовало массового освоения принципиально нового вида издательской техники – пишущей машинки. “Пишущая машинка, – писал в декабре 1888 года журнал "Scientific American", – стоит в одном ряду важнейших изобретений века. ...Пишущая машинка дала хорошо оплачиваемую и приятную работу тысячам мужчин и женщин. Она оказалась великолепным "педагогом", поднявшим уровень письма. С ее помощью удается объединить в одном лице автора, наборщика, печатника и корректора”.29 Спустя столетие происходит нечто подобное, но в неизмеримо больших масштабах. Распространение по миру ЭВМ и персональных ЭВМ, появление и развитие суперкомпьютеров производит глубинные преобразования содержания, структуры и социальной роли интеллектуального труда. Выход в Интернет дал потрясающий эффект: повысился “уровень обучения и образования студентов, которые из пассивных пользователей Интернета превратились в писателей, издателей, репортеров, приобретя творческие и индивидуальные качества и навыки для самостоятельного роста”.30

Машинные методы сбора и хранения научных данных, их обработки и обмена информацией переворачивают представления о квалификации интеллектуального труда. Автоматизация производства информации, как и автоматизация любого другого производства, вытесняет из него не человека вообще, а неквалифицированного, “частичного работника”-специалиста, поскольку только его труд может в массе быть заменен интеллектуальными автоматами. Именно массовые формы научной работы, осуществляемые сегодня подавляющим большинством научного сообщества, профессионально обесценивается компьютерной революцией. “...Именно рутинная работа, – предупреждает О. Тофлер, – исчезнет быстрее всего”.31 Этот процесс аналогичен образованию структурной безработицы, возникающей, по О. Тофлеру, при переходе от индустриальной технологии к нетрадиционной демассифицированной технологии “третьей волны”.32 Это наиболее опасный вид безработицы, и обеспокоенность людей, осознавших на себе ее угрозу, давно уже хорошо просматривается, а их все более упорное сопротивление новым уже не индустриальным (постиндустриальным) демассифицированным способам научного производства проявляется в разнообразных, порой совершенно неожиданных формах.

2. Компьютерная контрреволюция как стратегия участия в компьютерной революции

Сопротивление натиску компьютерных технологий – это естественная стратегия участия в информационной революции людей, занявших ключевые посты в руководстве научным процессом не в силу выдающихся личных способностей, широкого образования и высокой культуры, но волей случая и конъюнктуры. Именно такая конъюнктура сложилась на гребне индустриализации науки. От этих людей мы слышали и все еще слышим категоричные утверждения об отставании СССР, а сегодня России (что бесспорно!) в создании электронной вычислительной техники, о том, что мы - а, будем точны, - они “проморгали” начало компьютерной революции на Западе и Востоке. Это отставание они аргументируют отсутствием у нас собственной современной элементной базы для массового производства конкурентоспособных отечественных ЭВМ - наша страна не производит микропроцессоры потребного качества. В Бразилии и Сингапуре, на Тайване и в Южной Корее элементная база производится, а в стране, открывшей эру космическую и эру “мирного атома”, нет. А не потому ли и нет, что люди, наделенные властью принимать решения, не были и тогда, да и сейчас не заинтересованы в наступлении на СССР/Россию компьютерной революции?

Наше отставание от мировой компьютерной революции фундаментально. Дело даже не в элементной базе, которая при желании и масштабах советской экономики давно уже была бы создана. Мы потому и отстали в этом ключевом направлении научно-технического развития от Запада, да и от Востока, что позволили монополизировать науку узкому кругу сверхспециалистов.33 А те не замедлили отгородить ее от “гущи жизни”, где и сегодня в виде исключений, в зачаточной, неразвитой, потенциальной форме, в виде случайных отклонений от признанной научным сообществом парадигмы, а поэтому и в головах людей, сознательно ставящих себя вне парадигмы, выкристаллизовываются действительно революционные идеи. Но за очень редким исключением, все более-менее значительные теоретические, философские и мировоззренческие концепции, а среди них и те, что сформулированы нашими соотечественниками, как и образцы, действительно творческой научной деятельности, мы вот уже не одно десятилетие импортируем с Запада, а устойчивая тенденция к сокращению числа открытий (так еще в 1971-1985 годах в СССР зарегистрировано в 4,7 раза меньше открытий, чем в 1956-1970 годах) есть результат изощренного и особо эффективного в нашем отечестве подавления инициативы снизу.

Если поступками людей движут их собственные интересы, то в чем, собственно, состоит интерес сверхспециалистов - руководителей и “стратегов” массовой, т.е. индустриальной науки, надежно отгородивших и себя, и нас от компьютерной революции? На Западе, Востоке, в странах третьего мира компьютеризация, как и вообще формирование наукоемких производств (аэрокосмических отраслей, робототехники, радиоэлектронной промышленности, малотоннажной химии и др.) осуществляется молодыми, как правило, людьми, не связанными с традиционным бизнесом, владельцами “молодых” денег, и до начала современного этапа НТР еще только искавшими выхода своей предприимчивости. “На Западе вычислительная техника развивалась не только в крупных фирмах типа IBM, и не столько, может быть, в них, а в значительной мере "снизу". Маленькие предприятия, готовые идти на риск, способствовали накоплению идей, создавали предпосылки для технологического прорыва”. Они работали “вопреки господствующему мнению крупных фирм и ученых...”34 Чужой опыт поучителен для того, кто желает извлечь из него урок. Но извлекаемые уроки неоднозначны.

Для одних этот урок свидетельствует, что, при формировании новых научных направлений и при организации связанных с ними отраслей общественного производства, следует ориентироваться на новое поколение работников. И не надо думать, что в Советском Союзе это обстоятельство не понималось. Официальный орган ЦК КПСС журнал “Коммунист” писал, что жизненные установки поколения, родившегося после 1950 года, его “требования к производству, представления о хорошем и плохом, желательном и недопустимом... определяют "стандарты", которые постепенно становятся обязательными для всех... Молодежь порой кажется неподготовленной к трудностям жизни, не настроенной на упорный, добросовестный труд. Однако вместе с достижениями научно-технической революции приходит ясное понимание закономерности, а главное глубокой прогрессивности молодежных ориентаций. Меняется представление о том, по какой логике должна строиться трудовая жизнь, деловая карьера. Во все времена ценность работника определял опыт. Следовательно, и авторитет, и право на интересную, самостоятельную работу, и повышенный размер материального вознаграждения приходит к человеку лишь с годами. В нынешних условиях эта связь ломается. Во множестве видов деятельности новичок может оказаться не менее ценным работником, чем его более опытный коллега, благодаря нерастраченной силе молодого ума, более высокой способности адаптироваться к новым задачам”.35

Иной, прямо противоположного смысла урок извлекли из социального опыта научно-технической революции люди, “взвалившие на себя бремя” лидерства в научно-техническим прогрессе нашей страны. Мы потому и покупаем вычислительную технику и программное обеспечение “за кордоном”, что лица, принимающие решения (ЛПР), принявшие и осуществившие в 1970-е годы это решение, предвидели опасное и неприемлемое для себя выдвижение на руководящие посты в общественном производстве, в Академии, в правительстве, в партийном и государственном аппаратах когорты новых в социальном отношении людей, профессионально связанных с развитием этого ключевого направления научно-технического прогресса. Новые люди в руководстве науки были возможны лишь как персонификация принципиально новых производственных отношений, допускающих конкуренцию идей и мнений, становление которых сделало бы совершенно бессмысленным существование многих нынешних социальных образований, успешно сохраняющих себя в структуре официальной российской науки и после августа 1991-го. Приход к руководству людей, выдвинутых компьютерной революцией, грозит сделать не нужными давно уже бесперспективные, но продолжающие функционировать в науке типы работников: начиная с лиц, вырабатывающих “стратегические” решения, с высших руководителей академической иерархии и заканчивая массой “частичных работников”, сложивших свои призвания и жизни в основание “большой науки”.

Состоявшаяся в свое время передача НИИ, разрабатывающих проблемы информатики и вычислительной техники, из Академии в промышленность - это не просчет, как хотел бы думать об этом решении академик Е.П. Велихов.36 Это хорошо отрефлексированная политика тогдашнего политического руководства страны, нацеленная на сохранение стабильности социальных структур, в которой не было места государственной стратегии развития вычислительной техники собственными силами. Творцы этой политики не отождествляли себя с такими силами, им и не нужна была инфраструктура для развертывания в стране этого принципиально нового производства. Имея институт, специально созданный для решения технических проблем вычислительной техники, наша страна покупает персональные компьютеры в тех странах, где “вообще нет институтов по данной проблеме, но есть желание сделать бизнес”.37

Если успех новых технологий на Западе обеспечен самой стратегией: “создаются условия, способствующие укреплению и развитию той или иной отрасли, в том числе связанной с производством ЭВМ”38, то отказ от стратегии действительного участия государства в компьютерной революции делает безнадежными любые усилия отдельных организаций или частных лиц включиться в этот мировой процесс. В стране, где желание и инициатива подменялись решениями “директивных органов”, неизбежны были нелепые ситуации, когда новое дело поручалось исполнителям, не имеющим к нему ни малейшего предрасположения. С. Андреев привел в свое время характерное высказывание одного из авторов “известной в кругах научных работников” концепции развития информатизации нашего общества: “Концепции нет. Но ее примут (?! – С.Ш.), выделят средства и начнут претворять в жизнь. Последует провал. Тем временем общество, бог даст, осознает важность проблемы, дозреет до нее. А до той поры все напрасно”.39 Тем временем, в стране случились две контрреволюции: антикоммунистическая 1991-го и антисоветская 1993-го40, и надежды на собственную концепцию информатизации страны растаяли как бриллиантовый дым. Российский “парламент” на слушаниях 23 ноября 2000 г. на тему “О государственной политике в области развития информационных технологий” рекомендовал Правительству РФ разработать и утвердить программу информатизации России до 2010 года. Однако такой программы все еще нет. Нельзя же считать ею “Доктрину информационной безопасности Российской Федерации”, подписанную президентом В.В. Путиным 9 сентября 2000 г.

Сторонний наблюдатель - знаток советских реалий, сенатор Гэри Харт, усмотрел в реакции нашего государства на мировую революцию в информатике и связи проявление устойчивой российской традиции. “...Практически по всем наиболее важным достижениям прогресса западного мира на протяжении пятисот лет, научно-техническая революция не смогла пробиться через самодержавно-коммунистический занавес, защищавший Советскую Россию от ветров перемен. Вплоть до 1985 года ее авторитарные правительства предпринимали все возможное, дабы защитить советский народ от освобождающего, раскрепощающего влияния современных технологий. Когда персональные компьютеры стали на Западе привычным предметом домашнего обихода, советское правительство все еще тщательно контролировало доступ к пишущим машинкам. По крайней мере, до конца 80-х годов для советских людей не существовало ни информационного, ни коммуникационного взрывов”.41 Самодержавно-коммунистический занавес рухнул, домашняя персональная ЭВМ перестала быть редкостью, а положение дел лишь катастрофически ухудшилось, чему, кстати, способствуют и обрушение занавеса, и персональная ЭВМ дома и на работе.

На “местах” - в научных лабораториях компьютерная революция была встречена демонстративной активностью на, так сказать, “домашинном” уровне работы с информацией. Руководители этой работы, профессионально обесцениваемые компьютером в первую очередь, концентрировали усилия своих подчиненных на формирование массивов первичной информации в рукописных, иногда печатных формах (отпечатанных на пишущей машинке, а сегодня - на лазерных принтерах).42 Максимально они загружали этой работой тех своих молодых коллег, кто проявлял наибольшую предрасположенность к овладению новыми методами работы. Этим они выиграли время, в зачатке подавив любую возможную конкуренцию со стороны тех, кто, используя новейшую технологию, мог бы совершить непредсказуемый и лично для них опасный рывок в будущее. Активной псевдонаучной суетой создавали они у ЛПР иллюзию собственного высокого профессионального ранга и высокой общественной значимости собственных своих “достижений”. Парадокс этой ситуации состоит в том, что иллюзорность и “высокого” профессионального ранга и “особой значимости” этих сверхспециалистов, а в действительности псевдоспециалистов очевидна и для ЛПР. Да и сами “саботажники” компьютерной революции понимали, что начальство их правильно понимает. Но ситуация десятилетиями копившейся метастабильности не давала первым принять действительно ответственные решения, да и сложившаяся затем ситуация всеобщего распада вселяла уверенность, что “война все спишет”.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: контрольные по математике, реферат на тему жизнь.



1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки