[pic]

Зощенко Михаил Михайлович [29.7 (10.8).1895, Петербург, - 22.7.1958,
Ленинград), русский советский писатель-сатирик. Будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, ушел добровольцем на фронт 1-й мировои войны 1914 - 18. Был ранен и демобилизован в чине штабс- капитана. В 1918 вступил добровольцем в Красную Армию. Печататься начал в
1922. Принадлежал к литературной группе " Серапионовы братья ". Первая книга 3ощенко " Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова" (1922) и последовавшие за ней рассказы принесли автору широкую известность. В них от лица героя рассказчика повествуется о мещанах, пытающихся освоиться в новых условиях, уверенных в том, что революция совершилась, чтобы обеспечить им беспечальное существование. Часто автор противопоставляет глупости, грубости и эгоизму своих "героев" мечты о светлом дружелюбии и душевной тонкости, какими будут проникнуты отношения между людьми в будущем
(рассказы "Страдания Вертера", 1933, "Огни большогоб города", 1936, и др.).

Значительное место в творчестве 3ощенко занимают фельетоны, в которых писатель непосредственно откликается на реальные события дня. Зощенко принадлежат также крупные произведения, разнообразные по жанру и манере повествования; повести " Мишель Синягин " (1930), " Возвращенная молодость
" (1933), " Голубая книга " (1934), " Керенский " (1937), " Тарас Шевченко
" (1939), а также пьесы сатирического характера: " Парусиновый портфель "
(1939) и " Пусть неудачник плачет " (1946). Некоторые произведения Зощенко
(повесть " Перед восходом солнца ", 1943, и др.) подверглись резкой критике в печати. Перевел повести финского писателя Майю Лассила " За спичками " и
" Дважды рожденный ". Книги 3ощенко многократно переиздавались, переводились на иностранные языки. Награжден орденом Трудового Красного
Знамени и медалями.

На долю Михаила Михайловича Зощенко выпала слава, редкая для человека литературной профессии. Ему понадобилось всего лишь три- четыре года работы, чтобы в один прекрасный день вдруг ощутить себя знаменитым не только в писательских кругах, но и в совершенно не поддающейся учету массе читателей. Журналы оспаривали право печатать его новые рассказы. Его книги, одна опережая другую, издавались и переиздавались чуть ли не во всех издательствах, а попав на прилавок, раскупались с молниеносной быстротой.
Со всех эстрадных подмостков под восторженный смех публики читали Зощенко.
Свой первый рассказ Зощенко опубликовал в 1921 году, а уже через десять лет, когда он был еще на далеком подходе к своим главным книгам, дважды успело выйти шеститомное собрание его сочинений.

Слава ходила за Зощенко по пятам. И нередко в самом прямом смысле.
Почтальон приносил ему пачки писем. Ему названивали по телефону, не давали проходу на улицах. Его узнавали в трамваях, осаждали в гостницах. Его мгновенно " засекали " везде, где бы он ни появлялся, и, что- бы уберечь себя от назойливых почитателей, он, выезжая из Ленинграда, был вынужден подчас скрываться под чужой фамилией. (В то же время Михаилу Михайловичу рассказывали и писали, что по дорогам страны бродит несколько граждан, выдававших себя за писателя Зощенко.) Да, слава Зощенко была небывалой для нашей литературы. Но чем ее объяснить? Чем объяснить, что на книги Зошенко, по выражению К. Чуковского, с каждым годом все возрастал и возрастал " ненасытный читательский спрос " ?

Односложный ответ здесь не годится. Он должен слагаться из целого ряда моментов, касающихся как самого писателя, так и времени, когда Зощенко начал писать.

Он родился в Петербурге, в семье небогатого художника-передвижника
Михаила Ивановича Зощенко и Елены Иосифовны Суриной, за домашними заботами успевавшей писать и печатать рассказы из жизни бедных людей в газете "
Копейка ". С раннего возраста, а особенно после смерти отца (мальчику было
12 лет), когда Елена Иосифовна, страдая от унижения, обивала пороги присутственных мест с просьбой о пособии для своих восьмерых детей, будущий писатель уже отчетливо уяснил, что мир, в котором ему довелось родитъся, устроен несправедливо, и при первой же возможности отправился этот несправедливый мир изучать. Он еще гимназистом мечтал о писательстве - и вот за невзнос платы его выгнали из университета; нужен ли более веский предлог для ухода из дома - " в люди " ?

Контролер поездов на железнодорожной линии Кисловодск - Минеральные
Воды; в окопах 1914 года - командир взвода, прапорщик, а в канун
Февральской революции - командир батальона, раненый, отравленный газами, кавалер четырех боевых орденов, штабс-капитан; при Временном правительстве
- начальник почт и телеграфа, комендант Главного почтамта в Петрограде; после Октябрьской революции - пограничник в Стрельне, Кронштадте, затем добровольцем пришедший в Красную Армию командир пулеметной команды и полковой адъютант на Нарвском фронте; после демобилизации (болезнь сердца, порок, приобретенный в результате отравления газами) - агент уголовного розыска в Петрограде, инструктор по кролиководству и куроводству в совхозе
Маньково Смоленской губернии, милиционер в Лигове, снова в столице - сапожник, конторщик и помощник бухгалтера в Петроградском порту.

Вот перечень того, кем был и что делал Зощенко, куда бросала его жизнь, прежде чем сел он за писательский стол. Этот перечень необходим. За сухими строчками зощенковской анкеты проглядывается время, которое сегодня мы справедливо считаем неповторимо возвышенным и великим, но которое для многих живущих тогда людей было временем неслыханных испытаний, временем голода, тифа и безработицы.

Зощенко видел этих людей, варился в самой их гуще. Он хотел узнать, как живет и чем дышит прошедший через многовековое рабство его народ, и он это узнал: за несколько лет скитаний он увидел и услышал столько, сколько в спокойное, неторопливое время никогда бы не увидел и не услышал даже за пятьдесят лет. Он был на редкость восприимчив к чужому образу мыслей, что не только помогло ему разобраться в разных точках зрения на происходящую в стране социальную ломку, но и дало возможность постичь нравы и философию улицы.

И не он ходил по людям с карандашом. Сами люди, расталкивая друг друга, наперебой рвались к нему на карандаш. Эти люди станут героями его литературы. Он будет учить их смеяться над самими собой и этим смехом отстраняться от себя прежних, Но сейчас они были его учителями. И ни учили его от них не отстраняться.

Зощенко был человеком с больной, не знавшей покоя совестью. Его преследовали страшные видения, вынесенные им из жизни улицы, и, хотя он, казалось бы, не должен был чувствовать перед нею вины, он мучился от сознания, что виноват уже тем, что родился на чистых простынях. Он принял в свое сердце эту великую боль и посчитал себя мобилизованным на служение " бедному " (как позже он его назовет) человеку.

Этот " бедный " человек олицетворял собой целый человеческий пласт тогдашней России. Веками возводимый несправедливый социальный уклад, из недр которого вырвала этого человека революция, духовно его обокрал, обделил, обеднил его пониманием происходящих в жизни процессов. На его глазах революция предпринимала титанические усилия, чтобы покончить с послевоенной разрухой. Она не только лечила раны на измученном теле страны, но уже мечтала залить города и села электрическим светом. Чтобы осуществить эту мечту, необходим был сознательный труд миллионов людей, а " бедный " человек все силы свои и энергию зачастую тратил на борьбу с разного рода мелкими житейскими неурядицами. Он не понимал, что, занятый своими личными интересами, не приближает время той жизни, о которой мечтал, а отдаляет его.

Его спина прогибалась под грузом морально отживших, но еще не утративших силу пережитков сметенного революцией прошлого. Однако свалить с себя этот груз сам он не мог. По меткому определению В. Шкловского,
Зощенко писал о человеке, который " живет в великое время, а больше всего озабочен водопроводом, канализацией и копейками. Человек за мусором не видит леса ".

Ему надо было открыть глаза. В решении этой задачи и увидел
Зощенко свое назначение... К началу двадцатых годов поход за отправным для литературного труда материалом подошел к концу: Зощенко владел знанием жизни, забот, духовных и бытовых интересов своего будущего героя. И, что особенно важно, владел его языком.

Этот язык, словно прорвав веками державшую его плотину, затопил тогда вокзалы и площади, присутственные места и рынки, залы для театральных представлений и только что учрежденные коммунальные дома. Это был неизвестный литературе, а потому не имевший своего правописания язык. Он был груб, неуклюж, бестолков, но - затыкай или не затыкай уши - он существовал. Живой, непридуманный, сам собою сложившийся, пусть скудный по литературным меркам, а все-таки - тоже! - русский язык.

Далеко не каждый, даже очень хороший писатель, познавший жизнь простого народа и задавшийся целью своим трудом принести ему реальную помощь, способен спуститься с литературных высот и заговорить с людьми, о которых и для кого он пишет, на их повседневном, понятном им языке и в той же тональности, в какой говорят они между собой в обыденной для себя обстановке: в семье, на работе, в трамвае.

Зощенко был наделен абсолютным слухом и блестящей памятью. За годы, проведенные в гуще " бедных " людей, он сумел проникнуть в тайну их разговорной конструкции, сумел перенять интонацию их речи, их выражения, обороты, словечки - он до тонкости изучил этот язык и уже с первых шагов в литературе стал пользоваться им легко и непринужденно, будто этот язык - его собственный, кровный, впитанный с молоком матери.

По слогам читая зощенковские рассказы, начинающий читатель думал, что автор - свой, живущий такой же, как и он сам, простой жизнью, незамысловатый человек, каких " в каждом трамвае по десять штук едут ".

Об этом ему говорило буквально все в сочинениях писателя. И место, где " разворачивалась история " очередного рассказа; жакт, кухня, баня, тот же трамвай - все такое знакомое, своё, житейски привычное. И сама " история ": драка в коммунальной квартире из-за дефицитного ежика, ерунда с бумажными номерками в бане за гривенник, случай на транспорте, когда у пассажира чемодан " сперли", - автор как будто так и торчит за спиной человека; все-то он видит, все-то он внает, но не гордится - вот, мол, я знаю, а ты нет, -- не возносится над окружающими. И главное - " грамотно " пишет, не умничает, все чисто русские, " натуральные, понятные слова ".

Это последнее окончательно успокаивало читателя. В чем другом, а вот тут - взаправду умеет человек по-простому разговаривать или только подлаживается - он всегда разберется. И он разобрался: Зощенко положительно свой, подвоха здесь нет. Веками сложившееся недоверие " бедного " человека к стоящим выше на общественной лестнице получило здесь одну из самых ощутимых своих пробоин. Этот человек поверил писателю. И это было великим литературным достижением Зощенко.

Не сумей он заговорить на языке масс, не знали б мы сегодня такого писателя.

Зощенко писал о своем языке: " Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным. Может быть, поэтому у меня много читателей ".
Сжатое письмо, короткая фраза - вот, оказывается, в чём секрет небывалого успеха его литературы. Не мало ли для такого успеха? Не мало. Если принять во внимание тот " воздух ", который содержат эти короткие фразы.

Что же понимать под воздухом, который, как говорил Зощенко, он в свою литературу? Вопрос сложный, достойный особого исследования. Но применительно к нашему разговору ответ можно уложить в несколько строк. "
Воздух " - это громадная работа Зощенко над переводом просторечного говора в русло литературного языка.

Этот язык был собирательным; он вобрал в себя все самое характерное, самое яркое из простого языка масс и в отжатом, концентрированном виде вышел на страницы зощенковских рассказов. Тогда-то и стал он литературным языком - неповторимым сказом народного писателя Зощенко. Но для начинающего читателя все это было до безнадежности сложно да и, по сути, не важно. Зощенко писал на понятном ему языке. Вот что было для него важно!

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки