Акты, фиксировавшие иммунитетные права феодалов и переход земель из рук в руки (жалованные, указные, купчие, данные, меновые, деловые, мировые, правые грамоты), имеют важное значение для изучения многих проблем социально-экономической истории Русского государства XV–XVI вв, особенно феодального землевладения. Их всестороннее использование стало непременным правилом в современных исследованиях по истории России XV–XVI вв. Однако до сих пор не решены многие важные источниковедческие проблемы, касающиеся этого рода актов. Пожалуй, основная из них – их репрезентативность, т. е. вопрос о том, насколько сохранившиеся источники отражают основные черты всей совокупности реально существовавших документов этого рода. Отсюда вытекает возможность или невозможность делать выводы исходя из сохранившейся совокупности источников данного типа, или привлечение их к исследованию чисто иллюстративно.

Настоящая статья не ставит своей задачей решить эту большую и сложную проблему. Ее цель скромнее – лишь наметить возможные пути ее решения и высказать некоторые предварительные соображения по этому поводу.

Следует подчеркнуть, что репрезентативность источников существует не сама по себе, а лишь относительно к целям исследования. Сохранившиеся источники могут оказаться достаточно представительными для решения одной группы вопросов и недостаточно репрезентативными – для другой. Но в любом случае репрезентативность связана, во-первых, со степенью сохранности дошедших до нас материалов, во-вторых, с тем, насколько возникшая в результате естественная выборка приближается к случайной, т. е., говоря языком статистики, насколько были равновелики шансы у всех членов не дошедшей до нас генеральной совокупности попасть в выборку.

Начнем с проблемы степени сохранности дошедших до нас актов феодального землевладения. В литературе наметились различные точки зрения на этот вопрос.

Более тонкие образцы изучения писцовых книг и пользования ими мы найдем у
А. С. Лаппо-Данилевского. В своем первом крупном труде «Организация прямого обложения» А. С. Лаппо-Данилевский много уделяет места писцовым книгам, в этом труде определяется и отношение его к писцовым книгам как к историческому источнику. Первое, что бросается в глаза, это двойственность в его оценке. С одной стороны, «недостатки писцовых книг лишь в незначительной мере умаляют то громадное значение, какое они имели в XVI веке. «Вообще можно сказать, что народные переписи, производившиеся в
Московском государстве с XV века до второй половины ХVII, за немногими исключениями, едва ли имели равные им правительственные предприятия в Зап.
Европе в тот же период времени». С другой стороны, на десятке страниц перечисляются недостатки писцовых книг как исторического источника, и делается вывод: «писцовые книги не могли служить вполне точным и удовлетворительным источником сведений».

Лаппо-Данилевский—националист и патриот. XVII век выбран Лаппо-
Данилевским для изучения как эпоха наиболее резкого развития национальных особенностей русского государственного строят. Этим он напоминает К. С.
Аксакова; сходятся они и в восторженной оценке московских переписей. Но в то же время Лаппо-Данилевский историк-государственник, продолжатель
Чичерина и Соловьева, сделавший от них еще шаг вперед в возвеличении роли государства.

В противоположность Соловьеву и Чичерину для Лаппо-Данилевского писцовые книги—один из важнейших источников, что, однако не мешает ему выдвигать длинную цепь аргументов против достоверности массового материала писцовых книг. Но время Лаппо-Данилевского в истории иное. Новое время выдвигает новые задачи. «Историческая наука, как мы понимаем ее современные задачи, ставит на очередь изучение материальной стороны исторического процесса, изучение истории экономической и финансовой, истории социальной, истории учреждений»— так определяется это новое Милюковым. Под влиянием этих выдвинутых временем, новых задач «государственник» Лаппо-Данилевский занимается вопросами истории государственного хозяйства. Отсюда и неизбежность обращения к писцовым книгам.

Писцовые книги он рассматривает как нечто цельное, более или менее законченно отражающее состояние хозяйства и положение населения Московского государства в различных его частях. Для него особенно ценны не отдельные показания, а общая картина. Для буржуазной историографии 90-х гг. единичные показания, которые так ценили Соколовский и др. его современники, мало убедительны, убеждают лишь общие данные, выраженные в средних отвлеченных единицах. Так, Лаппо-Данилевский считает крупным недостатком работ А.
Никитского, что последний «метод средних величин и числовых отношений оставляет без всякого употребления ...»

«Изучение истории экономической, финансовой, истории социальной...» ставит по-новому вопрос об источниках. Ищут источник по экономике прошлого, источник с массовыми цифровыми показателями, которые в глазах буржуа придают необходимую солидную внешность научному исследованию.

В 70-х гг. в крупнейшем Московском университете не 6ыло профессоров- историков, осведомленных в вопросах экономических. В 90-х гг. мы этого уже не наблюдаем.

В связи с этими новыми требованиями писцовые книги среди исторических источников для эпохи ХУ—ХУП вв. не имеют конкурентов. Они являются неисчерпаемым источником для всякого рода цифровых показателей, писцовые книги становятся статистическим материалом.

В предисловии к Писцовой книге Н.-Новгорода, написанном А. Лаппо-
Данилевским несколько позднее отзыва о работе Никитского, мы находим и прямое указание на то, что именно писцовые книги могут послужить необходимым для получения средних величин статистическим источником.
Отмечая, что «по количеству довольно точных и разнообразных данных наряду с писцовыми книгами едва ли можно поставить какой-либо другой из современных источников», А.Лаппо-Данилевский указывает на важную для историка возможность, которую дают писцовые книги—«не довольствуясь одними примерами, из массы наблюдений выводить средние величины, обнаруживающие, хотя и более отвлеченные, но за то и более общие черты изучаемых явлений».
В своих работах он, правда, нечасто пользуется материалами писцовых книг, сводя их в таблицы, которые обычно служат иллюстрациями к разбираемым автором явлениям.

В оценке писцовых книг как исторического источника к А. Лаппо-
Данилевскому примыкает И. И. Миклашевский. Он согласен с отрицательной оценкой Лаппо-Данилевского, но в то же время видит возможность широко использовать этот источник. Миклашевский пишет: «Для изучающего писцовые и переписные книги теперь, так сказать, ретроспективно, эти недостатки значительно умаляются в своем значении. Для изучающего хозяйственный быт какой-либо части государства в XVII в. писцовые и переписные книги остаются главным и наиболее ценным источником сведений». Подобная оценка становится как бы формулою в большинстве работ буржуазной историографии по писцовым книгам. Диссертация И. Н. Миклашевского о хозяйстве южной окраины целиком построена на материалах писцовых книг. Основной прием — подсчет показаний писцовых книг в разных направлениях. Характер поселений, категории населения, численность и движение его, характер землевладения, обложение
Зависимого населения—все это дается И. Н. Миклашевским в форме таблиц; на основе их и строится картина хозяйства изучаемой автором области. Однако привлечение богатого материала, огромный труд, потребовавшийся для составления таблиц, не привели автора к разрешению каких-либо важных, с точки зрения историка, проблем. Труд И. Н. Миклашевского «представляет нечто среднее между исследованием и статистическим описанием»— таков вполне справедливый вывод его рецензента Д. И. Багалея.
Нам важно отметить, что единичные показания отошли у Миклашевского на задний план.
Признание бесспорной необходимости оперировать сводными цифровыми показателями находит выражение в работах, специальная задача которых состояла в переработке малопоказательных сырых материалов писцовых книг в таблицы. Таковы работы Е. Щепкиной и И. Лаппо,^ появившиеся в начале 90-х годов.
Развивающаяся мысль заставляла и буржуазных историков с большей осторожностью решать общие вопросы методологии истории и отдельные методологические проблемы, выдвинувшиеся в 90-е годы на первый план. В таком направлении идет работа и над нашим источником. Впервые резко ставит вопрос о приемах разработки писцовых книг и их научной ценности Н. А.
Рожков в статье «К вопросу о степени достоверности писцовых книг».
Появлению этой статьи сопутствовали занятия в архивах в период работы над книгой «Сельское хозяйство в XVI в.» Это тот период, когда Рожков, по собственному признанию, развивался в сторону марксизма. Н. А. Рожков выступает при поддержке некоторых молодых ученых, объединившихся в
Археографической комиссии Московского Археологического общества. При постановке вопроса о достоверности писцовых книг Н. А. Рожков указывает, что он думает «о научной обновленности в сфере статистики с появлением земско-статистических комитетов», а не о фактической казенной статистике первой половины XIX в. Это характеризует симпатии Н. А. Рожкова. Его постановка вопроса полностью направлена против Лаппо-Данилевского и
Миклашевского; заключительное замечание Н. Рожкова «о легких, но сомнительных победах над „невежеством" древнерусских писцов» указывает на остроту разногласий с указанными авторами. В противоположность им Н. А.
Рожков находит в писцовых книгах все качества, чтобы расценивать их как достоверный статистический источник. Он отмечает ясность и простоту программы древне-русских описаний,—употреблявшиеся меры обладают, по его мнению, необходимым для точности качеством — определенностью. «Писцовые книги в достаточной мере удовлетворяют точности отдельного наблюдения, выставляемого современною статистическою теориею». «В общем писцовые книги достаточно достоверный источник» —продолжает Рожков.— «Их отличительные особенности... большая узость задачи, обеспечивавшая за то больший успех выполнения, ...и отсутствие правильной научной обработки собранного материала... дают нам надежную точку опоры в нашей работе». «Не будем же с излишним скептицизмом относиться к одному из важнейших источников нашей истории...» Работа Н. А. Рожкова «Сельское хозяйство Московской Руси XVI в.» является практическим приложением установок, выдвигаемых в статье. Мы видим в этой работе самое широкое использование материалов писцовых книг.
Сведенные в таблицы, они служат опорою при доказательстве многих совершенно новых в то время точек зрения по отдельным проблемам истории Московского государства.
Бросается в глаза нагромождение таблиц, ссылок и цифровых показателей в процентах и абсолютных величинах. Но аргументация Рожкова, основанная на писцовых книгах, довольно часто не обладает достаточной убедительностью.
Так напр., толкование термина «наезжая пашня», как показателя отхода от правильного севооборота, приводит автора к неправильному истолкованию цифр в таблицах, характеризующих сенообороты. В этих же таблицах термину
«перелог» придано значение признака переложной системы, на этом строятся важные выводы автора об упадке земледелия и о переходе к переложной системе. Источник же говорит о большом количестве селений, превратившихся в пустоши, и писец эти запустевшие земли пишет в перелог до тех пор, пока эта земля не зарастет «лесом в бревно» или «лесом в руку» Запустение, сопровождающееся полным исчезновением населения в деревнях и селах, нет никаких оснований толковать как переход к переложной системе, этого не хочет говорить писец, он только, соблюдая интересы фиска, не перечисляет
Запустевшую землю в разряд навсегда заброшенных. В другою месте Рожков уже сам дает правильное толкование этому явлению Показательным, но не в пользу
Рожкова, является и прием при решении вопроса о системе хозяйства в пользу земледельческого или скотоводческого. В основу взято соотношение площади посева к площади сенокоса, как 10:1. У Рожкова как будто есть и документальные основания, устанавливающие норму подобного соотношения, но указ 1550 г., служащий этим основанием, истолкован Рожковым с привнесением произвольных пояснений, дополненных таким же необоснованным расшифрованием показаний писцовых книг о сенных покосах. Достаточно изучения небольшого числа данных писцовых книг о закосе, чтобы отвергнуть возможность какого- либо приближения к абсолютным цифрам,^ независимо от интереса к «угодьям», а практические возможности учесть «полянки», «росчисти», «россечи»,
«пожснки» и т. п., в угодьях сенокосных следует признать несравнимо меньшими, чем для учета и описания запашки, а отсюда необходимость особого обоснования тому, чтобы пользоваться соотношениями пашни и закоса.

Приведенные примеры отмечают отсутствие критики источника и его показаний. У А. Лаппо-Данилевского критика писцовых книг направлена к тому, чтобы выбросить этот источник, преодолеть его как преграду и очистить путь для поисков источников другого типа. В противовес такой критике, отрицательного свойства, должна быть противопоставлена критика, устанавливающая методы пользования источником. На основе оценки эпохи и окружения, создавших документ, на основе определения классовой его целеустремленности и отраженных в нем задач текущего момента, должен устанавливаться способ истолковании и понимания документа. Именно такая критика больше всего необходима в отношении писцовых книг. Н. А. Рожков в своей статье тоже говорит о критике писцовых книг— «надо обращать внимание на конкретные условия, под влиянием которых сложились дошедшие до нас отдельные списки разных писцовых книг», но он ограничивает содержание понятия «критики» внешнею критикою—происхождения документа, подлинности, доброкачественности его списков и т. п. При таком способе оценки источника, избавляющем исследователя от необходимости какой либо поверки его данных,
Рожков оказывается в одном ряду с Соколовским.

Исследуя подход Рожкова к цифровому материалу, хочется напомнить яркие слова М. Н. Покровского: «Каленым железом нужно выжечь представление, будто материалистическое объяснение истории есть ее цифровое объяснение...
Цифрами можно охарактеризовать лишь наиболее элементарные экономические процессы,... обобщения более высокого порядка даже непосредственно в истории хозяйства требуют уже анализа». Такого анализа цифр мы не находим у
Н. А. Рожкова. Случаен и подбор его цифр. Количественные показатели внешнего порядка загромождают книгу; таблицы, цифры в тексте и вереницы ссылок, не определяют разрыва Рожкова с прошлым русской историографии.
Признание решающей роли экономического фактора в историческом процессе, апелляция к показателям массового порядка и защита таких показателей, как единственно достаточных для исторического исследования, не могли не вызвать решительного отпора со стороны представителей реакционной и буржуазной историографии. В этом направлении и ставится вопрос об изучаемом нами источнике, и работа Рожкова подвергается резкой критике.

«В интересах науки и последователей г. Рожкова, число которых весьма значительно», выступает с подобной критикой В. И. Сергеевич. «Он (Рожков.) по мнению Сергеевича— не довольствуется обыкновенными способами исследования, он стремится достигнуть более точных результатов и выражает свои выводы в цифрах. Ему мало указать на нескольких примерах, каковы были, например, размеры господских запашек, он желает определить их абсолютные и относительные размеры».

В. Сергеевичем признание высокой ценности писцовых книг. Писцовые книги, по характеру освещаемых вопросов, оценены и признаны буржуазной историографией, но в то же время ее тревожит то, что разработка их может итти не только по линиям, приемлемым для буржуазных историков. Такую тревогу и недовольство Рожковым мы должны отметить и у крупнейшего из русских историков — В. О. Ключевского. Два случая имел Ключевский, чтобы более или менее полно высказаться о писцовых книгах,—это отзывы о работе
Чечулина «Города Московского государства XVI в.» и о работе Н. А. Рожкова.
Двенадцать лет отделяют друг от друга два эти высказывания.

В первом отзыве В. О. Ключевский признает большую ценность писцовых книг как исторического источника и отмечает необходимость особых приемов в изучении их материала: удачному выбору приемов разработки, искусству исследователя придается решающее значение. Тема о городах и городском населении заставляет признать недостаточность одних писцовых книг, чтобы получить ответ па все возникающие в данном случае вопросы. Ключевский особо подчеркивает необходимость использования числовых показателей, необходимость сведения в таблицы всех существенных данных писцовых книг:
«Состав самых таблиц должен быть соображен с цельным составом писцовых книг, следовательно основан на изучении последних в полном их объеме.

Чечулину далеко не удалось овладеть богатым материалом писцовых книг, и труд его является малозначительным по результатам. В Ключевском это вызывает лишь желание подчеркнуть особые заслуги автора в преодолении трудностей при разрешении ряда частных, но важных вопросов по истории городов.

Иными настроениями веет от рецензии В. О. Ключевского на работу Н. А.
Рожкова. Неоднократно указывая на то, что автор приступал к работе над источниками «с готовой схемой, построенной из общих политико-экономических и сельскохозяйственных представлений». Ключевский не одобряет общих ее установок я отмечает предвзятость и необоснованность выводов автора. «Автор усиленно искал осуществления этой (готовой, заранее созданной) схемы... вообще шел не от данных к выводам, а от предположений к данным».

Осуждение Н. А. Рожкова связано у Ключевского с изменениями его оценки писцовых книг как исторического источника. Давая достаточные указания по более простым вопросам, писцовые книги, по мнению Ключевского, оказываются неспособными отвечать на сложные проблемы истории. В писцовых книгах и отдельных грамотах, уцелевших от XVI в., исследователь сельского хозяйства находит дефектные, отрывочные данные, недостаточные для полного изучения предмета, и принужден рассматривать явления сквозь этот тусклый просвет, не дающий им всестороннего освещения».

Мы видим, как по сравнению с рецензией на работу Н. Д. Чечулина суживается здесь роль писцовых книг.

Эволюция во взглядах В. О. Ключевского на писцовые книги в сторону сужения их ценности и сведения ее до раскрытия лишь мелких частных подробностей народного хозяйства, требование более строгой критики писцовых книг и оправдания приемов пользования ими—говорят о тревоге за возможность слишком широких выводов на том, сравнительно новом, пути в разработке писцовых книг, по какому пошел Н. А. Рожков.

Более полная и законченная оценка методологических приемов, выдвинутых
Рожковым постановкою вопроса о статистическом методе в применении к писцовым книгам, раскрывается в последующие годы. Рожков не был одинок.
Рядом с ним вопрос о приложении статистического метода в истории поднимается и другими историками, при чем некоторые из них апеллируют к авторитету западно-европейской историографии.
Логическим завершением такого рода постановки вопроса о статистическом методе служит работа Н. Нордмана «Статистический метод в исследованиях древне-русского хозяйственного быта». Н. Нордман начинает с заявления о недостаточности существующих методов в исторических исследованиях о народном хозяйстве. «Неточности выражений,—заявляет Н. Нордман— и отсутствие указания «относительного веса» выводов и склонность распространять выводы за пределы рассматриваемого материала, без предварительного обследования этого приема, ведут к неточностям и противоречивым выводам... Уничтожить эти недостатки возможно лишь путем массового исследования данных обработки их статистическим методом».
Статья Г. А. Максимовича «К вопросу о степени достоверности писцовых книг». Выводы этой статьи ставят под сомнение все данные писцовых книг о сенных угодьях, а за ними и вообще данные об угодьях. Так порождаемая глубоко-критическим отношением к источнику непрерывная цепь мелких частных вопросов исключает возможность положительной работы над ним. Так, Н. Е.
Носов говорит о «бедности и отрывочности имеющихся в нашем распоряжении грамот» и настаивает на том, что «нельзя характеризовать дошедшие до нас акты как основной комплекс действительно существовавших актовых материалов». Близко к этой точке зрения стоит Л. В. Черепнин, писавший, что до нас дошли (при отсутствии копийных книг) лишь «разрозненные остатки собраний подлинных актов». Принявший участие в обсуждении этой проблемы В.
В. Дорошенко в основном поддержал Носова, считая, что невозможно изучать историю иммунитетных привилегий светских феодалов по сохранившимся грамотам.

Иные позиции занимает С. М. Каштанов. В своих многочисленных работах по истории феодального иммунитета он постоянно исходит из того, что до нас дошел не случайный конгломерат грамот, а комплекс, дающий возможность изучать определенные закономерности в выдаче иммунитетных грамот. С ним согласен А. А. Зимин, утверждающий, что «уже сейчас ясно, что до нас дошел не случайный комплекс актовых источников, а основная масса земельных актов, выданных монастырям-вотчинникам» –. С известной осторожностью подошел к этому спору С. О. Шмидт, ограничившись замечанием, что акты феодального землевладения «неравномерно распределены» между феодалами и территориями.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки