Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

Наконец, отметим, что невозможно решить проблемы, связанные с функционированием власти, без учёта её организующей силы, т. е. центральной фигуры самого правителя. Между тем, это вопрос для Хальбаха явно второстепенный (не из-за этого ли он и проглядел формы "репрезентации власти" на Руси?), и он затрагивает его мельком, отмечая, что в Киевской Руси теоретически обязанностью князя было давать суд и защищать веру, а на практике его деятельность сводилась исключительно к войне, относительно же удельного периода (приблизительно с сер. XII в.) выделяет оседлость князя и хозяйственное освоение князьями своих "вотчин" 32.

Именно вследствие изначально не совсем верно, с нашей точки зрения, выбранного угла зрения автору не удается показать именно то, что от него ожидается в первую очередь (и что отчасти им обещано) - функционирование двора как средоточия власти и её самосознания, как социально-культурной системы и идеологического центра. В книге содержится масса ценных наблюдений и тонкий анализ сущности и эволюции ряда придворных должностей и институтов, особенно, категорий младшей дружины Киевского периода, функций воеводы (которому Хальбах придаёт большое значение, называя его alter ego князя) и кормильца (упоминающегося позднее "дядькой"), истории дворян и слуг под дворским, системы "путей"; в связи с участием клириков в княжеском управлении интересно обсуждается проблема "древнерусской канцелярской системы" и мн. др. И, тем не менее, несмотря на многообещающее заглавие, в целом это традиционное терминологическое и социально-юридическое исследование (за исключением, пожалуй, описания устройства и быта дворца Киевского князя).

Более того, мне кажется, формально-юридический подход Хальбаха к освещению темы не позволил ему должным образом оценить то сопоставление древнерусского двора с дворами европейских правителей, которое он сам же проводит. Сравнивая устройство аппарата управления и систему должностей на Руси и в остальной Европе, он приходит к выводу, что древнерусский княжеский двор развивался автономно, практически не испытывая внешних влияний (в том числе византийских), сформировался как таковой только в удельный период (с "оседанием" дружины) главным образом с хозяйственным назначением, был крайне прост и незатейлив в своих формах и самосознании и, тем самым, резко отличался не только от византийского двора, но и от западноевропейских, особенно имперских (каролингской, затем германской империй) 33. Признавая простоту устройства княжеского двора в Древней Руси (что вполне естественно для эпохи татаро-монгольского ига), я не думаю, однако, что следует преувеличивать его отличия от западноевропейского. Если посмотреть не формально, с точки зрения внешних форм и терминологии, а с точки зрения принципов функционирования, то окажется, что очень многое их сближает.

Кроме того, важно сопоставлять явления стадиально и структурно близкие. Не думаю, что Хальбах прав, сравнивая трактат архиепископа Реймского Хинкмара "De ordine palatii" (IX в.) и "Поучение Владимира Мономаха" с точки зрения устройства двора: в одном случае учёный латинский монах специально излагал идеал такого устройства, ориентируясь на Римскую империю, а в другом русский князь писал о своей жизни и давал, в общем, житейские советы. Если вести речь о Западной Европе, то сравнивать надо не с тем общим образом королевского двора, что сложился к XII - XIII вв. (причём именно в германской империи), как это делает Хальбах, а с ранним средневековьем, и обратить внимание на те регионы, где меньше сказывалось наследство античности - англосаксонские и скандинавские королевства (тоже упущенные в его компаративном обзоре). В действительности, оказывается, что западноевропейские раннесредневековые королевские дворы ничуть не организованней и представительней древнерусского 34: похожая система принятия решений (на разного рода собраниях знати), такие же принципы административных, политических и прочих поручений (высшая знать имеет право на высшие посты - honores, а более низкие посты занимают vassi и несвободные княжеские слуги), такие же наказания за неисполнение обязанностей и предательство (удаление с поста, ссылка и лишение собственности) и т. д. 35

Более удачным получилось сравнение у Хальбаха древнерусских порядков с центрально-европейскими - здесь, естественно, больше близкого. Это сравнение привело его, в частности, к фиксации и описанию т. н. "служебной организации" в княжествах Северо-Восточной Руси в XIV - XV вв. Хальбах считает, что этот институт отсутствовал в Киевской Руси, когда государство не было "патримониальным" (в отличие от Пястовской Польши, Чехии при Пржемысловичах и Венгрии при Арпадах), и развился только в условиях "вотчинных княжений" (как доказывает Хальбах, административное управление "служебной организацией" осуществлялось через систему "путей") 36. Насколько эти рассуждения верны, должны показать специальные исследования вопроса 37.

В целом, несмотря на некоторые разочаровывающие моменты, книга Хальбаха представляет собой очень серьёзную работу, ставящую ряд важных проблем, в том числе в связи с применением сравнительно-исторического метода. Также очень солидно выглядит обширный труд Хартмута Рюсса. Знати в Киевской Руси в нём уделено не так много внимания, так как центр тяжести перенёсен в более позднее время - Московский период. Тем не менее, суждения его о роли дружины, складывании класса знати в XI - XIII вв., формировании боярского землевладения и других вопросах ранней истории заслуживают самого пристального внимания. Основными чертами древнерусской знати он считает мобильность, "ориентированность на город" (прежде всего, в экономическом смысле) и тесную связь с князем и княжеским двором. Боярство сформировалось не как наследственное звание, не по происхождению, а "через службу князю, т. е. через свою функциональную общественную роль", и с самого начала было "кастой воинов". Отличительными чертами именно русской знати, проявившимися уже в Киевский период, была социальная "проницаемость" и ярко выраженные военные обязанности, которые приобрели характер не "культурного времяпровождения", как на рыцарском Западе, а черты постоянной "перегрузки" 38.

Другой важный фактор, который также проявился уже с самого начала русской истории и сохранял силу весь допетровский период - это своеобразный "дружинный этос", сотрудничество, основанное на "консерватизме", во взаимоотношениях правителя и знати. Этот момент принципиален для всей концепции Рюсса, которую он противопоставляет двум основным мнениям о роли знати в допетровской Руси. Первое берет начало в теории государственной школы и не признает за знатью самостоятельного значения, так как движущей силой русской истории является государственная власть; знать была слабой и не обладала сословным самосознанием (эта концепция принята многими западными учеными). Второе представляет советская историография: знать, а точнее "класс феодалов", был изначально феодальной реакционной силой и в политическом плане в Средние века противостоял государственной централизации. Рюсс придерживается сложившегося в современных авторитетных исследованиях о роли знати в средневековой Западной Европе мнения, что "сотрудничество и напряжённость (Kooperation und Spannung) были генеральным конститутивным признаком взаимоотношений князя и знати в ранней европейской истории" 39. В до-петровской России, хотя "отличительной чертой" знати и была "служба и связанная с ней социальная и политическая ориентация на центр, а не корпоративная и антицентралистская отстраненность на сословно-региональной основе", но в то же время "знать и монарх были политически, материально, ментально и идейно теснейшим образом друг с другом скованы и друг от друга зависимы. Общая тенденция была такова, что они находились в общем контексте власти (Herrschaftskontext). Определяющим для их отношений было традиционные общинные представления о политической кооперации и сотрудничестве" (курсив мой - П.С.) 40.

Хартмут Рюсс не отвергает сравнительно-исторического метода, но дистанцируется от "односторонности, абсолютизирующей западную перспективу и поэтому часто оценивающую русские явления как 'некачественные'". Исходя из того, что есть общие принципы, "конститутивные" моменты в общественном развитии всех европейских стран, включая Россию (в том числе, он особое значение в рамках своей темы придает организующей роли княжеского/королевского двора), в то же время он настаивает на том, что "русская история представляет собой не некое перманентное отсутствие или неразвитость" явлений, состоявшихся где-то ещё, но "приняла такой ход, какой в общем и целом соответствовал и был соразмерен условиям", заданным природой, обстоятельствами и т. д. 41 Отрицание наличия "феодализма" в России 42 и признание своеобразных черт древнерусской знати не ведет обязательно и неизбежно к признанию её "особого пути" отличного от пути других европейских стран.

Плодотворность главной идеи, предложенной для характеристики отношений знати и правителя в допетровской Руси, Рюсс демонстрирует, в частности, разбирая вопрос о праве "вольного отъезда" в Киевской и удельной Руси. Его вывод следующий: "Существование абсолютного, полностью независимого от согласия князя и договора с ним права знати на свободный отъезд является с давних пор повторяемым научным мифом. Этот миф покоится на допущении когда-то существовавшего идеального состояния совершенно свободного и в любой момент реализуемого выбора знатью того или иного князя" 43. Не о вольности бояр следует говорить, по мнению Рюсса, а о свойственном дружинной организации во всех её известных европейских вариантах (прежде всего германском) "отношении верности (Treuverhaeltniss) к вождю дружины или князю, которое утверждалось клятвой верности при поступлении представителя знати к нему на службу или при его смене" 44. Известную формулу межкняжеских договоров ("а бояром и слугам между нас вольным воля") Рюсс расценивает, в виду постоянных династических переделов, как подтверждение неприкасаемости земельных владений бояр и вольных слуг и как "взаимную гарантию нерушимости служебных отношений" 45.

Работа Рюсса нова не только своим подходом к рассмотрению отношений знати и князя. Он исследует такие аспекты исторической жизни древнерусской знати, которые редко упоминались и практически не изучались: религиозность знати, роль женщины в боярском доме, "барский" образ жизни в городе и в деревне и др. В целом, книга представляет собой значительное достижение зарубежной русистики и остается только пожалеть, что она не доступна русскому читателю.

В последней части доклада я хотел бы кратко очертить ещё один "историографический компонент", который следует учитывать как при изучении древнерусской знати вообще, так и при оценке западных исследований по древнерусской истории, - современную западную медиевистику, некоторые тенденции и принятые сегодня положения которой я затрону в связи с поставленной темой. Хотя западная русистика отталкивается, в основном, от русской и советской историографии (отдавая предпочтение идеям дореволюционных и эмигрантских историков), тем не менее, естественным образом, влияние на неё западной исторической школы (и отдельных национальных историографий) так или иначе весьма ощутимо. Это касается, в частности, той же проблемы "русского феодализма". Действительно, большинство западных исследователей истории Древней Руси не признают грековской концепции и её модификаций и возражают ей по тому или иному поводу (обычными объектами критики являются тезисы о раннем зарождении "сеньории" и вассально-ленных отношений на Руси и их определяющем значении, а также о характеристике поместно-вотчинной системы и крепостного права как "феодального землевладения", основанного на "иммунитетах" ). Не надо думать, однако, что неприятие данной концепции диктуется какой-либо идеологической предубеждённостью - просто дело в том, что теория феодализма в том виде, в каком она была принята в советской историографии и до сих пор в тех или иных модификациях или осколках сохраняется в отечественной историографии, давно исчерпала свои познавательные способности и поэтому так же давно не актуальна в современной западной медиевистике.

Если в марксистском смысле говорят о феодальной формации как части всеобщего развития мировой истории от первобытнообщинного строя к коммунистическому, то на Западе ведут речь о феодальных институтах или формах (юридических, общественных, политических и т. д.) вне зависимости от общей оценки исторического развития того или иного государства, народа, цивилизации и т. д. Они могут присутствовать, а могут и нет (постоянные дебаты ведутся, например, о наличии феодальных элементов в средневековой Японии, иногда феодализм находят в древних цивилизациях), играть большую или меньшую роль (о чём спорят относительно Англии после норманнского завоевания), но в конце концов это лишь один из многочисленных факторов, определяющих общий облик данного социума.

В немецкой историографии традиционно говорят, собственно, не о "феодализме", а о "ленной системе" (Lehenswesen) в узком смысле в рамках юридическо-институционной истории (Verfassungsgeschichte), хотя и признают её фундаментальный характер для средневековья 48. Хотя предпринимались попытки (под влиянием или в пику марксизму) представить феодализм как "всеобщий социальный тип" (т. е. характерный не только для Западной Европы, но и для большинства других обществ на определённой стадии развития), но они остались совершенно маргинальными относительно генеральной линии исследований западно-европейского средневековья в целом и вассально-ленных отношений в частности 49. В англо-американской историографии в специальном смысле под "феодализмом" имеют в виду его французскую "модель", принесённую на английскую почву Вильгельмом Завоевателем, а в общем - понимают обычно политическое устройство (method of government), характерное только для Западной Европы и, с оговорками, для Японии 50.

Во французской историографии более сильна тенденция представлять феодализм определяющей чертой средневекового общества, отчасти благодаря тому, что именно во Франции, а точнее в области между Луарой и Рейном, сложился тот тип социальных отношений, который называют "классической моделью западноевропейского феодализма", отчасти благодаря неослабевающему влиянию эпохального (и до сих пор не переведённого на русский язык!) труда Марка Блока "Феодальное общество" (1 - 2 тт., Париж, 1939 - 1940). В понимании Блока феодализм сложился в результате синтеза варварского общества и позднеантичных средиземноморских традиций и охватывал время приблизительно с IX до конца XIII в. и территориально европейские страны-наследницы империи Карла Великого и Англию (не захватывая, таким образом, Скандинавию, Ирландию и Восточную Европу). Основными чертами "феодального общества" были ленная система, вассалитет и вообще многообразная система покровительственных связей и отношений зависимости и подчинения (имевшие следствием расщепление государственной власти) и наличие классов профессиональных воинов и зависимых крестьян.

Марк Блок резко возражал против отождествления или установления прямых связей между сеньориальными и феодальными отношениями: "Хотя и будучи существенным элементом феодального общества, сеньория сама по себе была институтом более древним и обречённым жить значительно дольше. В интересах чёткой терминологии важно, чтобы эти две идеи ясно различались" 51. В принципе, он допускал возможность того, что и не-европейские общества (он говорил о Японии) при наличии указанных признаков могут быть названы "феодальными". Другой авторитетный французский историк Жорж Дюби говорит о феодализме как общественном устройстве (уже только Франции) лишь с начала XI в. (и до XIII в., в соответствии с общепринятой периодизацией) - именно в то время произошла, как он выражается, "феодальная революция", которая подразумевала перемены в социальной структуре (прежде всего, развитие вассалитета), распространение замков и ослабление королевской власти, а также укрепление "сеньориального способа производства" (сеньориального, потому что слово "феод" в собственном смысле слова к экономике и способу хозяйствования никакого отношения не имеет) 52.

В целом, в западной исторической науке в послевоенное время всё более и более скептически относятся к возможности применять термины "феодализм", "феодальный" и т. д. не только к другим, кроме западноевропейского средневекового, обществам, но и к нему самому - главным образом из-за того, что они слишком насыщены идеологическими и прочими смыслами и коннотациями, далеко уводящими от сути дела, и в результате ничего не объясняют в том, что ими обозначается 53. В новейшем, одном из самых авторитетных изданий по средневековой истории о характеристике "средневекового общества" как "феодального" говорится как о "вводящей в заблуждение" (хотя, естественно, признаются и подробно описываются "феодальные институты" этого общества) 54. Известный отечественный медиевист А.Я. Гуревич, книгу которого "Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе" (1970 г.) некоторые сторонники теории "государственного феодализма" пытаются привлечь для подтверждения своих идей 55, пишет в предисловии к переизданию этой работы: "...В феодализме я склонен усматривать преимущественно, если не исключительно, западноевропейский феномен. На мой взгляд он сложился в результате уникальной констелляции тенденций развития...", а также отмечает "расплывчатость и нечёткость понятия "феодализм", которым столь широко и, позволю себе сказать, даже беззаботно, пользуются медиевисты... [Оно] в высшей степени условно, и применение его к общественному строю Запада на протяжении целого тысячелетия не могло не грешить предельной стилизацией и неоправданной генерализацией... В данном случае, как и во многих других, налицо реификация понятия, принятие научной абстракции за реально существовавший феномен" 56 (это сказано о Западной Европе - что уж говорить о России!).

Дело, однако, не только в терминах. Разумеется, их употребление должно быть ответственным и профессиональным, точным и адекватным реальным фактам и общепринятым нормам. Но важно также подчеркнуть, что в данном случае за ним стоит также принципиальный вопрос об отношении исторического развития России к европейскому. Насколько “путь” России был “особым”? Нужно ли вообще задавать этот вопрос и возможно ли познание русской истории, так сказать, “изнутри”, вне контекста истории близких и дальних соседей? Возможно ли применение компаративного метода вне глобализующих концепций типа “формационного” или “цивилизационного” “подходов”, и если да, то что, как и с чем можно и нужно сравнивать? Не предлагая, естественно, никаких скоропалительных ответов на эти вопросы, я тем не менее отмечу, что они отнюдь не праздные и их всегда следует иметь в виду при изучении даже самых мелких и незначительных (казалось бы) и далёких от компаративистики вещей. В этой связи любопытно было бы взглянуть на то, как развиваются исследования средневековой знати в западной медиевистике, особенно с точки зрения возможного сравнения с древнерусской знатью.

Приблизительно в конце 30-х годов XX в. во французской и, прежде всего, в немецкой медиевистике произошло то, что позже было названо “открытием знати”. Ранее (в частности, из неупоминания в ранних варварских правдах особой виры для знати и правового различения только свободных и несвободных) преобладало мнение об отсутствии особого класса знати в раннесредневековом обществе, и историки-легалисты, прежде всего немецкие, верили в существование гомогенного германского (франкского) класса Gemeinfreie (свободных воинов-общинников), который был единственным партнёром королевской власти в строительстве государства (Volksstaat) - только позднее высший слой “узурпировал” полученные как милость от короля политические и прочие права. Марк Блок, имея дело, правда, с более поздним периодом, из обзора всех “социальных классов” львиную долю внимания уделяет знати. По его мнению, в IX - XI вв. европейские nobiles существовали лишь как “de facto класс” (т. е. людей выделяли только богатство и военные занятия), лишь во “второй феодальный период” (с середины XI в.) развивается самосознание знати, рыцарская и куртуазная культура, и в XII в. начинается складывание особого юридического статуса знатного рыцаря. Важно, что Блок не признавал преемственности в среде nobiles - по его мнению, принадлежность к этому слою не передавалась по наследству и он был текуч и нестабилен 57.

Практически одновременно с выходом труда Марка Блока известный немецкий историк Теодор Майер, ещё в рамках Verfassungsgeschichte, отдал первенствующую роль в становлении государства знати 58. Этот тезис был развит уже в контексте социальной истории Гердом Телленбахом и его учениками 59. Телленбах показал принципиальное значение в становлении каролингского государства того слоя, который им был назван Reichsaristorkratie (имперская аристократия) - около сорока семей высшей знати, которая сложилась при императорском дворе из знати Австразии и местных элит. Этот слой пользовался исключительным правом на власть благодаря Koenigsnaehe - близости к королю; королевский патронаж был тем мотором, который мобилизовал местные элиты и контролировал движение и баланс внутри Reichsaristokratie 60.

Следующим принципиальным этапом стали работы Карла Шмида, который открыл для науки значение т. н. libri memoriales и других монастырских книг (necrologien и пр.), куда заносились имена жертвователей для поминовения 61. Ему удалось выяснить, что имена заносились определёнными группами, и в результате сопоставления имён, сгруппированных в книгах, со свидетельствами других источников он показал, во-первых, значение семейно-родовой структуры франкской (каролингской) знати и, во-вторых, преемственность салической и франкской знати. Знать империи Карла Великого и государств-наследников предстала слоем благородных (maiores natu), образующим сеть родственных ячеек, которая держится на Koenigsnaehe. С тех пор “просопографические” (т. е. генеалогические) штудии стали важнейшей отраслью немецкой историографии, а затем и французской, бельгийской, позднее и английской.

Конечно, многое в выводах Шмида подверглось уточнению и критике, что-то было отвергнуто и пересмотрено. Исследователи столкнулись с теми же проблемами, что и русские историки, пытавшиеся проследить генеалогическую преемственность по летописных упоминаниям (даже и отталкиваясь от синодиков): невозможность идентификации имен, упоминаемых в разных источниках, разграничения, кто принадлежит к знати, а кто нет и т. п. Так, например, ученик Шмида Герд Альтхофф доказал, что в поминовенные книги вносились имена не только родственных групп, но и разного рода “дружеских союзов” (pacta, amiticiae etc.), часто заключавшихся с политическими целями с участием членов королевской семьи 62. В результате, хотя и стало ясно, что структура семьи и родства в знатной среде в раннее средневековье сильно отличалась от той, что известна по высокому и позднему средневековью (более широкая, чем малая, семья, но и слишком рыхлая для того, чтобы называться кланом; родовая самоидентификация, а не по месту жительства, т. е. замку; сочетание агнатических и когнатических линий и др.), тем не менее, нерешённых вопросов в этой области очень много. Этому переломному моменту в истории знати (ок. 1000 г.) и складыванию её нового облика - рыцарского - много внимания уделяется во французской и бельгийской историографиях 63.

Жорж Дюби и Леопольд Женико, исследуя социально-экономические отношения в отдельных регионах (в Маконэ и Намюруа, соответственно), пришли приблизительно к одному выводу 64. Марк Блок был не прав, предполагая для каждой эпохи смену элиты - на самом деле знать X в. уходит корнями в предшествующую эпоху. С конца же X в. начинается сплочение довольно рыхлого слоя nobiles: появляется термин miles, который вскоре приобретет универсальное значение как обозначение рыцаря, а рыцарем должен быть обязательно всякий знатный человек. Основой сплочения разных групп знати стало её “оседание” по своим замкам и формирование нового родового самосознания в рамках так называемых “линьяжей” (больших, но сплочённых и замкнутых, семей), приобретение прав, связанных с властью над крестьянством в рамках сеньории (именно в X в. появляется seigneurie banale), и профессионализация военных занятий. В XII - XIII вв. это сплочение было юридически закреплено, образовались рыцарское сословие и особый феномен куртуазной культуры 65.

Стоит отметить особенность метода Дюби: он пытается связать социальные изменения, выявленные им на основе тщательного терминологического и просопографического анализа, с трансформацией самосознания знати, изменений в идеологии и культуре. Например, он показывает, как влияло на сплочение знати церковно-религиозное движение “Божьего мира” в нач. XI в. и как с этим связано появление знаменитой “трёхчастной” модели общества 66. Ученик Дюби Жан Флори развивает его идеи, прослеживая складывание рыцарской идеологии и этики под влиянием церкви, перешедшей от осуждения любой военной деятельности к благословению тех, кто, пусть и с мечом в руках, защищает бедных (pauperes) и побеждает неверных 67. С последним связано становление идеологии крестовых походов - явление принципиальной важности для мира средневековой знати.

В немецкой историографии накопилось тоже много исследований, посвящённых самосознанию и идеологии знати (а также изучению рыцарства как “тотального социально-культурного феномена” 68). Работы в рамках Mentalitaetsgeschichte показали, в частности, что в раннее средневековье представители знати в глазах общества обладали особой харизмой (Heil), в том числе, например, “преимуществом” в обретении святости, а также особыми признаками, которые характеризовались словами felicitas, actio и utilitas 69. Специальная этика, понятия о чести сохраняются в течении всего средневековья, в поздний период приобретает первостепенное значение “генеалогическое сознания” знати и её роль как носителя особого рода коллективной памяти 70.

Своеобразным продолжением поиска исторического синтеза, который пытается достичь Дюби, явилась книга уже упоминавшегося Герда Альтхоффа. Если Дюби ставит задачу найти связь между ментальным и материальным через сопоставление “мыслей общества о самом себе” с социальной, политической и культурной практикой, то момент, который позволяет Альтхоффу (и не только ему - есть и другие работы в этом направлении) охватить многие сферы жизни, но не упустить в то же время человека в этой жизни - это личные и общественные связи между людьми, функционирование различных групп и общностей, коллективная деятельность в самых разных формах.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: шпоры по менеджменту, шпоры по педагогике.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки