Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

Убивая и воскрешая,

Набухать вселенской душой –

В этом воля земли святая,

Непонятная ей самой.

Уместно будет припомнить отношение к смерти, как к главному злу, у Вл. Соловьева, чтобы лишний раз подчеркнуть чуждость основным интуициям "пророка всеединства" некоего усердного участника общества его памяти. "И вьется, уходит в бескрайнюю даль живописная, чудесная дорога… Да, живописная, чудесная…но вместе с тем какая страшная, взлохмаченная, кровавая!.. Нужно понять и полюбить ее такою", — Устрялов любуется именно "таким", "здесь и сейчас" пребывающим миром, "непреображенным", "непросветленным", "нечистым", как любили и любят выражаться идеалистические профессора, упивающиеся в тепле уютных кабинетов возвышенными фантазиями. В последней фразе приведенного выше пассажа есть неточность: конечно же, сначала "полюбить", а потом уже "понять"… "Полюбить жизнь прежде ее смысла" — лучший ответ на: "…я мира Божьего не принимаю". Опять "аллюзии"?.. Нет, тут не литература, тут "живая жизнь", "клейкие листочки", целование земли… (14)

Из такого мировосприятия естественным образом вытекает фаталистический оптимизм: "<…>всегда жило во мне некое сверхлогическое убеждение, что "все благо"" (15). Нет, не прогрессистские благоглупости и не вера в "окончательную гармонию". Напротив, восприятие трагедии как нормы человеческого существования, от которой не избавляет никакое движение вперед, но само это движение радостно приветствуется, ибо оно причастно к творческому ритму мировых стихий: amor fati! Новое хорошо просто тем, что оно новое, от нового одряхлевший мир на время свежеет, разглаживает морщины, "набухает вселенской душой": "Прогресс — не в беспрестанном линейном "подъеме", а в нарастании бытийности, в растущем богатстве мотивами. При этом совсем не обязательно, чтобы последующий мотив непременно был "совершеннее" предыдущего. Но он всегда прибавляет "нечто" к тому, что было до него". Подобный взгляд на вещи не может не привести к примату эстетики над этикой (вполне вероятно, впрочем, что, наоборот, последний и порождает все предыдущее). Еще в ранней работе 1916 г. "К вопросу о сущности национализма" приват-доцент Устрялов четко сформулировал: " <…> начало Красоты выше и "окончательнее", нежели начало Добра". Проходят годы (и какие годы!), но профессор Харбинского Юридического факультета не перестает испытывать эстетическое наслаждение от "глубокой, страшной и прекрасной сложности жизни". Нет, конечно "соловьевством" здесь и не пахнет, здесь, коли уж говорить о влияниях, все заволокло "сумрачным германским гением" — Фридрихом Ницше. И еще одна "реакционная", подозрительная для адептов "всеединства" тень (на сей раз русская) витает над вдохновением идеолога национал-большевизма — тень ницшевского "брата-разбойника" из Калужской губернии (устряловский земляк!) — Константина Леонтьева.

Эстетов, как правило, не привлекает цивилизационный универсализм, они обожают многоцветие непохожих друг на друга культур. Изощрившийся в гегелевской диалектике, очень многим ей обязанный, Устрялов, тем не менее, не воспринял исторической однолинейности и европоцентризма автора "Феноменологии духа", примкнув к "циклической" традиции в историософии: Вико, Герцен, Данилевский, тот же Леонтьев (как "свой" был принят позднее Шпенглер). Уже в статье 1916 г. "Национальная проблема у первых славянофилов" присутствует типичное для этой традиции сравнение наций и человеческих индивидуальностей. Впоследствии, в Харбине Устрялов настаивал на том, что "жизнь человечества не может быть сведена к узкому единству отвлеченного космополитизма, ибо представляет собой своего рода радугу расовых особенностей и национальных культур", унификация мира невозможна — против нее "неотразимое сопротивление жизни". Характерен в этом смысле очерк 1925 г. "Образы Пекина", проникнутый восхищением перед силой самобытности китайской культуры и острой неприязнью к попыткам ее вестернизации: но "не превратишь старый дуб в яблоню" (афоризм явно из данилевско-леонтьевского словаря), — с удовлетворением констатирует автор. В то же время, Устрялов вовсе не отрицает интеграционные процессы XX века, он менее всего мирный "самобытнник — регионалист" a la Леви-Стросс, — дилемма универсального и национально-своеобычного снимается для него в идее великой многонациональной империи. Существование наций — не сентиментальная идиллия, а борьба за право на осуществление своих имперских идей: "Всемирная история <…> представляется нам ареною <…> постоянных состязаний государств, <…> постоянной конкуренции национальных "идей"". Поэтому великая нация возможна только в великом государстве.

Вот мы и дошли до главного, ключевого понятия мировоззрения харбинского мыслителя. Государство. Устрялов его поэт, мистик, апологет, страстотерпец. Оно имеет для него абсолютную ценность, ему посвящаются проникновенные гимны: "Государства — те же организмы, одаренные душою и телом, духовными и физическими качествами. Государство — высший организм на земле, и не совсем не прав был Гегель, называя его "земным богом". Оно объемлет собою все, что есть в человечестве ценного, все достояние культуры, накопленное веками творчества. Государство — необходимое условие конкретной нравственности, через него осуществляется в жизни Добро". И здесь Устрялов решительно противостоит полуанархическим воззрениям героев своих научных штудий — ранних славянофилов, чье наследие он в целом оценивал исключительно высоко: "<…> глубоко ошибочной должна быть признана их теория, резко отделяющая "Государство" от "Земли". Эти начала нераздельны и принципиально, и фактически. Государство есть познавшая себя в своем высшем единстве, внутренно просветленная Земля. Земля без Государства — аморфная, косная масса, Государство без Земли — просто nonsens, голая форма, лишенная всякой реальности". Великое государство реализует себя только на великих просторах. Николай Васильевич не боялся принять родину в любых, самых страшных обличиях. Только одно, кажется, пугало его по-настоящему: расчлененная Россия, — ведь она бы тогда лишилась души, — территория, полагал он, и есть душа народа.

В устряловском государственническом пафосе, несомненно, слышен отзвук германского этатизма, философски обоснованного Гегелем и Фихте, исторически подкрепленного Моммзеном и Трейчке, художественно воспетого Клейстом и Геббелем. Конкретная, "тактическая" политология лидера национал-большевизма, безусловно, густо замешана на пугающем реализме рекомендаций "великого флорентийца" Макиавелли, к коему восходит кардинальный устряловский тезис: "нравственная политика есть реальная политика" (как все это далеко от детского лепета о "христианской политике" Соловьева и Трубецкого!) Но и в русской культуре, якобы абсолютно "анархической", ему было что почерпнуть. Карамзин, Пушкин, Погодин, С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин, Катков, Р.А. Фадеев, Леонтьев, Победоносцев, — все они, при порой кричащих противоречиях, сходились в одном: единственная творческая сила в России — государство, русское же общество — аморфно, неструктурированно и потому лишено созидательного начала ("мартобрь" 1917-го дал много материала для подтверждения этой мысли). Наиболее близким по времени (и соответственно, наиболее сильным) стало влияние на молодого правоведа концепции либерального империализма П.Б. Струве ("Великая Россия"), с ее принципиальным положением о приоритете внешней политики над внутренней. Публицистика харбинского мыслителя буквально пронизана струвовскими реминисценциями, — от заглавий статей до скрытых и открытых цитат. Устрялов совершенно справедливо считал себя учеником Струве, лучшим учеником, — добавлю от себя. С последним никогда бы не согласился Петр Бернгардович, но это "обычная история": старшие всегда ставят не на тех, по остроумному наблюдению С.С. Аверинцева.

Государственником Николай Васильевич сделался еще в самом нежном возрасте, когда он страшно переживал за позорный провал России в русско-японской войне 1904–1905 гг. (не очень типичная позиция для "интеллигентного юноши" той эпохи): "Сколько горьких слез украдкой было пролито в те месяцы в порывах свежего отроческого патриотизма! Так мучительно мечталось о нашей победе! <…> Пораженческие настроения были безусловно чужды среде, меня окружавшей. Кажется, я даже не представлял себе, что они возможны" (16). В одной из первых своих статей "Борьба Годунова с Шуйским по А. Толстому", девятнадцатилетний этатист решительно встает на сторону первого, — носителя государственной идеи, хотя и нравственно весьма небезупречного человека, написав его "патетическую апологию" и "сопроводив ее размышлениями о "железных законах истории"<…>" (17). Тут, как в зерне, в сжатом виде уже присутствует вся философия национал-большевизма…

В конце концов, главное — не "влияния", а "антропология". Государственниками рождаются так же, как и анархистами, это особая порода людей, живущая не для себя, а для целого. Их не так много в России — добросовестных чиновников и офицеров, акакиев акакиевичей и максим максимычей — но без них бы все рухнуло. Именно архетип "слуги Отечества" и возвел в перл создания наш герой, недаром же среди этого слоя национал-большевизм обрел благодарную аудиторию. Если Розанов — "гениальный обыватель", то Устрялов — "гениальный "госслужащий"", создавший идеологию, в которой наконец-то выговорилась душа честного служаки. В этом "харбинский одиночка" подлинно оригинален.

ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК ВОЖДЯ

Сила есть великая, хотя и страшная вещь, и надлежит направить ее на служение добру.

Николай Устрялов

Есть дух истории — безумный и глухой,

Что действует помимо нашей воли,

Что направлял топор и мысль Петра,

Что вынудил мужицкую Россию

За три столетья сделать перегон

От берегов ливонских до Аляски

И тот же дух ведет большевиков

Исконными российскими путями.

Макс. Волошин

Парадоксальным образом, русскую революцию (в политическом ее аспекте) лучше всех понял и описал человек, абсолютно далекий от всякой революционности, в теоретике национал-большевизма "большевистского" не было ни грана. На это верно указал советский невозвращенец С.В. Дмитриевский, сам, как раз, обладавший вполне большевистским темпераментом: "Никогда не был Устрялов "фантастом". Никогда не был созвучен эпохе, создаваемой "фантастами". <…> И не революцию принял сегодня Устрялов, но только государство, вышедшее из нее, как принял бы и государство, созданное против нее. <…> Ему нужен порядок, выбитая колея, устойчивое кресло, нужно крепкое древо государственности" (18).

К этой проницательной характеристике мало что можно добавить. Да, Устрялов проник в логику русской революции как никто из его современников, но его проникновение — блестящее достижение холодного исследовательского ума, а не трепетное сопереживание любящего сердца. Человек может всю жизнь заниматься анализом причин и последствий землетрясений, но это не значит, что они у него вызывают восторг. Николай Васильевич, в отличие от многих "правых", знал, что революции в основе своей — не происки "темных сил", а неизбежное буйство исторических стихий. Но, в отличие от большинства "левых", он знал также, что социальные катаклизмы бывают гораздо разрушительнее природных, а потому, чем скорее буря уляжется, тем больше и "правых", и "левых" доживет до старости. Национал-большевизм, в сущности, это программа преодоления революции с наименьшими потерями. Другое дело, что она сочинялась не в тиши ученого кабинета, а "средь бурь гражданских и тревоги", в самой гуще политических баталий, причем ее автор стремился быть не только теоретиком, но и практиком, азартно ведя опасную игру, где на кону стояла жизнь. Для него было счастьем посетить мир в "минуты роковые", но не в качестве "высоких зрелищ зрителя", а в роли их трагического актера:

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: ответы 4 класс, готовые дипломные работы.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки