Феофан в Москве

Категория реферата: Рефераты по культуре и искусству
Теги реферата: мировая экономика, отчет по производственной практике
Добавил(а) на сайт: Gorev.

В Московском Кремле еще стояли старые соборы, расписанные в середине XIV века. Феофан мог видеть в них отмеченное в летописи соревнование греческих мастеров, работавших для митрополита Феогноста, с русскими мастерами, работавшими для великого князя. Хотя сам Феофан работал для великого князя, но атмосфера, царившая в Кремле, почтение, которым были окружены работы его соотечественников, — все это могло внушить ему уверенность, что здесь больше всего оценят каноническое, византийское искусство. Москва была в то время более тесно связана с Константинополем, чем Новгород. Москвичи постоянно посещали византийскую столицу, оттуда приезжали греки, привозили произведения искусства и книги. В Москве тогда были и представители южнославянской культуры. Митрополит Киприан только утвердился. За год до выполнения икон Благовещенского собора Лазарь Сербии украсил часами кремлевскую башню. Русские путешественники восторженно описывали царьградские святыни. Описание Игнатием коронования императора Мануила — прекрасный образец художественной прозы (Полное Собрание русских летописей, Спб., 1897, XI, стр. 101. ). Летописцы отмечали как событие общегосударственного значения привоз в Москву византийских икон. Есть основания думать, что Феофан знал, какую высокую честь оказывали москвичи этим привозным святыням. После того как в Москве появилась отмеченная в летописи икона Спаса-белоризца (Христа не в традиционной пурпурной одежде, а в белой одежде, как апокалиптических старцев), Феофан в своем Спасе Благовещенского собора (едва ли не единственный случай в то время) также представил его как белоризца (Полное Собрание русских летописей, Спб., 1897, XI, стр. 101. ).

Все это — только предпосылки работы Феофана в Москве. Но решающее значение при их оценке имеет рассмотрение того, что было создано Феофаном в Москве. Два изображения Иоанна Предтечи — в Преображенском соборе и в Благовещенском — это два глубоко различных образа. В первом случае перед нами тип аскета в короткой власянице: голые тонкие ноги, развевающийся плащ, взволнованный взгляд и поднятая десница. Это проповедник, призывающий людей к покаянию и к отречению. Во втором случае Иоанн в длинном хитоне, поверх которого наброшен еще более длинный, спускающийся до земли плащ. В его облике больше благообразия, поза его выражает покорность, смирение и степенство. Ноги поставлены ступня со ступней. Различие между двумя Иоаннами можно объяснить тем, что в одном случае Иоанн стоит в ряду с пророками и праотцами. В другом случае — это чин иконостаса, он противостоит здесь богоматери в ее длинном мафории. Но этот довод не имеет решающего значения, так как в более позднем рублевском чине из Успенского собора во Владимире, а также в чине Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры Иоанн, несмотря на его принадлежность к предстоящим, имеет облик аскета с тонкими обнаженными ногами. Таким образом, можно считать чертой искусства Феофана, что в Москве он отошел от типа взволнованного экстатического Иоанна, отшельника и аскета, а придал ему тот характер благообразия, торжественности и покоя, каким он часто наделен был в константинопольских мозаиках и слоновых костях.

Две другие фигуры из чина Благовещенского собора, которые заслуживают внимания, — это Иоанн Златоуст и Василий Великий. В облике этих отцов церкви и церковных иерархов полнее всего сказались изменения в характере искусства Феофана Грека в Москве. В. Лазарев ограничивается тем, что в фигуре Василия Великого находит „фанатизм", а в Иоанне Златоусте — „высокую принципиальность". Между тем обе фигуры очень сдержанны, торжественны, в них нет ни одной черты, которая позволяла бы думать, что одна из них „фанатична", а другая отличается „принципиальностью", к тому же „высокой". Такие морально-психологические определения изображений людей в иконописи всегда выглядят как домыслы зрителя.

Если исходить из того, что можно непосредственно увидеть в самих памятниках, то нужно в первую очередь отметить, что голова Иоанна Златоуста передана почти как в позднеантичной живописи с характерными элементами феофановской лепки. Надбровные дуги, тонкий, крючковатый нос, мелкие черты лица противопоставлены высокому лбу. Все заострено и выпукло. В целом голова эта живая, как голова Иоанна Златоуста в фреске Кахрие Джами (M. Alpatov, Die Fresken der Kachrie Djami in Konstantinopel. - „Munchener Jahrbuch der bildenden Kunst", Bd. VI, 1928, Lief. 4, рис. 19.).

Но самое главное это то, что в противовес к очень живому лицу фигура его образует высокий стройный столб, который несколько сужается кверху. Контраст между напряженным, выразительным, энергично моделированным лицом и столбообразным туловищем составляет основу драматизма этого образа. Фигура святителя включена в ряд других икон с такими его напряженно стоящими фигурами, но живое, остропортретное лицо утверждает его индивидуальность, обособленность. Тонко моделированная рука служит связующим звеном между лицом и туловищем. По поводу Иоанна Златоуста Феофана трудно сказать, что он „принципиален" или нет. Но можно сказать, что это существо особого рода: он наделен живым характером и вместе с тем почти превращен в столб и как таковой участвует в процессии по сторонам от трона Вседержителя.

Что касается Василия Великого, то это тоже очень характерная и вместе с тем торжественно-величавая фигура. Но у него не так обнажена мимика лица, как у Иоанна Златоуста, волосы закрывают лоб, борода окладистая, лицо менее напряженно. И в этой фигуре подчеркнут контраст между небольшой головой и крестчатыми ризами. Для того чтобы ближе подойти к пониманию живописного языка Феофана, поучительно сравнить его Василия Великого с другими аналогичными фигурами в живописи того времени. В Кахрие Джами в фигуре Григория Богослова можно заметить резкий контраст между психологической напряженностью лица (отчасти близкого к новгородским фрескам Феофана) и черными крестами его риз. Но этот контраст грубо обнажен, вертикальные полосы ризы как бы пригвождают фигуру к месту, подавляют ее внутреннюю жизнь. В иконе Григория Богослова из Васильевского чина контраст почти сглаживается. Лицо отца церкви окутано тенью, спокойно, почти бесстрастно, мелкие кресты придают устойчивый характер фигуре, о внутренней жизни человека можно только догадываться, доминирует впечатление, что он полностью подчинен общему порядку. Бросается еще в глаза диспропорциональность фигуры, ее болынеголовость.

Если даже не делать из этого частного примера общих выводов, нужно признать, что Василий Великий Феофана выигрывает при сравнении с двумя другими аналогичными изображениями. Действительно, в самой живописной форме иконы выражено, что фигура живого человека включена в иконостас. В этом отношении образ Василия Великого Феофана значительнее, чем его образ Иоанна Златоуста. Рисунок крестов на ризе Василия в известной степени передает движение, поворот фигуры и жест руки, но вместе с тем в этих крестах дает о себе знать монументальность, способная превратить фигуру в элемент архитектуры. Фигура становится легкой, почти воздушной, парящей, чего нельзя сказать о Златоусте. Василий Великий не только стоит и стоит очень незыблемо, но еще участвует в общем движении, вместе с другими направляется к центру. Хорошо найдено и масштабное соотношение крестов и головы: они не так крупны, как в фреске в Кахрие Джами, и более дробны, чем в иконе Васильевского чина. Голова действительно увенчивает фигуру. Нужно обратить еще внимание на выразительность жестов у Феофана: Иоанн Златоуст держит книгу обеими руками, прикрывает и гладит ее. У Василия Великого рука молитвенно протянута вперед, она вырисовывается на фоне легкой и невесомой книги.

Что касается живописного выполнения обеих икон, то оно составляет едва ли не полярную противоположность к новгородским фрескам Феофана. Почти ни одного удара кисти, ни одного решительного штриха. Все строго выверено, взвешено, точно определено и ограничено. Назвать это победой линейного стиля — значит ничего не сказать. Более существенно то, что новгородские фрески Феофана обнаруживают близость к фрескам Кахрие Джами („История русского искусства", т. VI, Под ред. И. Грабаря, М., 1915, стр. 153.). Наоборот, в иконах Иоанна Златоуста и Василия Великого больше точек соприкосновения с византийской живописью второй половины XIV века. Фигура Иоанна Златоуста в известной степени похожа на отцов церкви в „Божественной Литургии" церкви Периблепты в Мистре (О возможном воздействии Феофана в Нижнем Новгороде: Н. Мнева, Древнерусская живопись Нижнего Новгорода. - В сб. „Государственная Третьяковская галерея. Материалы и исследования", т. II, М., 1958, стр.28.). Лицо Василия Великого, выступающее четко очерченным силуэтом, с легко положенными бликами и гладкой манерой письма, находит себе некоторые параллели в византийской иконописи конца XIV — начала XV века, в частности, в иконе „Григория Паламы" (Москва, Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина) с той оговоркой, что работа гениального Феофана намного превосходит эту рядовую византийскую школу.

Мы только еще приступаем к изучению искусства Феофана. Эти беглые замечания далеки от окончательных суждений о нем. Их задача — напомнить о том, что мы больше всего сумеем узнать об этом великом художнике, если начнем непредвзято и вдумчиво всматриваться в его произведения, сравнивать их с работами его современников и если мы в характеристике его искусства не будем ограничиваться первым общим впечатлением от его манеры письма, которая прежде всего бросается в глаза.

Московские иконы Благовещенского собора говорят о том, что в Москве Феофан Грек не перестал быть самим собою. Но здесь перед ним возникли новые задачи. Работа над иконостасом заставила его изменить характер своих приемов. Сказалась и новая обстановка, в которой он выступал, сказалось и сотрудничество с русскими мастерами. Во всяком случае, в Москве Феофан не был уже тем „неистовым мастером", каким он предстоит в новгородских фресках. Он стал в большей степени „философом зело мудрым", как его именует Епифаний Премудрый, один из его московских почитателей.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки