Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9 | Следующая страница реферата

Нарушение онтологического равновесия производится введением принципа символического равновесия, который позиционируется в нулевом символе.
Теперь сам избыток становится инстанцией уравновешивания и центром тяжести, регулирующий процесс символического обмена. Символический избыток берет на себя роль судии, арбитра, инстанции справедливости, приводящего к примирению враждующие стороны. Символический избыток, который сразу же,
«вдруг» становится центром, выступает и «точкой опоры» переворачивания вселенной смысла или Имени.

Очевидно, что другой стороной генезиса знака является факт исчезновения вещи, ее изъятие из вещного горизонта сущего. Изъян, лишенность становится причиной сублимационного предприятия по восстановлению нарушенного единства[xviii]. Реальное отсутствие вещи замещается идеальным знаком ее имени. Сублимационный акт есть процесс создания символической связи взамен утраченной первичной связи, причем этот подлинно творческий акт высвобождает индивида, поскольку здесь человек вырывается из природного круга, — мерой этой свободы является знак.

Однако здесь, по Эйзенштейну, важно не остановиться на создании чисто формальных связей, характеризующихся «эстетизмом» и «асоциальностью»[xix] как результатах «недосублимированности», — необходимо получить подлинно социальный, «социалистический» символ. Такой символ возникает в результате соединения полученных на оральной стадии «сырого материала» и на анальной стадии чистой формы как «очищенного сублимата» или фетиша. Эти крайности
«недосублимированности» Эйзенштейн иллюстрирует фильмами Михаила Роома и
Льва Кулешова, — и как фильм первого представляет собой активную динамику разорванного нарратива, не замкнутого на какой — либо интегрирующий символ, так фильм второго основан на «пассивной» статике пустой формы.

Выход из этих крайностей как крайних терминов психоаналитического силлогизма видится Эйзенштейну в создании полного символа как символа генитального, завершающего процесс «либидинальной нормализации» в психоанализе и преодолевающего разрыв между диахронической динамикой нарративного материала («садизм») и синхронной статикой формы («мазохизм») в кинотеории Эйзенштейна. И если на оральной стадии материал возникает в результате активного, садистского воздействия на реальность, а на анальной стадии форма возникает в результате пассивного отношения к реальности, то на генитальной стадии происходит объединение активного и пассивного отношения к реальности.

На «генитальном» уровне происходит символическая гармонизация
«оральной» диахронизации и «анальной» синхронизации киноэстетического символа. «При этом психологический абрис формы был прописан гораздо более содержательно как сочетание деформирующей «фигурации» и сложной экономической структуры, основанной на задержке (синхронная статика
«анальной» формы — прим. авт.) и движении (диахроническая динамика
«орального» содержания – прим. авт.)»[xx]. Под «задержкой» следует понимать процесс синхронизации внутренней формы, а под «движением» — процесс диахронизации внешнего содержания — материала.

Структура образования киносимвола содержит те же три этапа, что последовательно включает в себя процесс «либидинальной нормализации»: 1) на
«оральной» стадии происходит де-монтаж («разрезание», разрывание, раскусывание) дейксиса наличной реальности, объекта и создание символической реальности; 2) на «анальной» стадии осуществляется де-монтаж субъекта — зрителя посредством негативной идентификации на путях
«отвращения»; 3) на «генитальной» стадии происходит монтаж символического объекта вокруг символического субъекта, благодаря чему объекты интегрируются в единый горизонт, а субъект завершает свою символическую идентификацию.

Сублимация, как процесс перевода и переключения индивидуально — телесных энергий на социально-значимые в модусе «формообразования»[xxi], эксплицируется из тех процессов, которые она призвана социализировать, сближая их структуру со схемой лингвистических операций, — так оральное раскусывание вещи на части соответствует центробежной операции метонимизации, а фекальное сгущение — центростремительной операции метафоризации.

Мы видим, что физио-логика человеческой телесности в известной степени дублирует логику как таковую, угрожая саму ее превратить— под рубрикой
«ницшеанства без границ» — в свод ловких метафор. Так «оральное» — это
«непосредственное неопределенное» восприятие природной данности язычником, в котором сказывается его вовлеченность в материнские культы Земли, связанных с ритуальным «пожиранием» божества; «анальное» — это «негативное опосредствование» мира в монотеистический символ, чьей имманентной сущностью является небесный Отец; «генитальное» — это основанный на самодостоверности субъекта «синтез» наличной данности как природной
«материи» и ее формально — абстрактного принципа как «отцовского» закона.
Физио-логический силлогизм образуется замыканием орального тезиса и анального антитезиса вокруг генитального синтеза.

Именно этот последний является наиболее важным в генетическом ряду становлении символа как символа интерсубъективного. И если на двух первых этапах человеческое существо поочередно обнаруживает свое интеграционно — позитивное единство с природой и свою дифференцированно — негативную единичность, то на последнем этапе человек выступает в роли создателя,
«творца», вступая в оформленное отношение с другим, и именно на этом этапе человек вступает в модус понимания и признания.

Эйзенштейна не удовлетворяет индивидуалистический характер фрейдовского психоанализа, заставляя искать его социальный, и с поправкой на дух времени
«социалистический» вариант психоанализа. Тем более что его аналитический характер никак не устраивал Эйзенштейна – диалектика. Под влиянием психологии Л. Выготского и А. Лурии Эйзенштейн расширяет терминологию ортодоксального психоанализа, вводя в него термины диалектики «безусловного рефлекса» как индивидуального физиологического мотива и «условного рефлекса» как социально — символического мотива. И здесь идеи Эйзенштейна созвучны концепции Лакана, рассматривающего желание в качестве
«пограничной кромки», которая возникает там, где физиологическая потребность «отрывается» от требования, приобретающего характер
«абсолютного условия»[xxii].

Генерирующее творческую энергию желание формируется под воздействием двух разнонаправленных тенденций — центростремительного движения требования в интеллектуальной форме «запроса» и центробежного движения потребности, регулируемой невротическим принципом «изъятия». Желание располагается по оси центр — периферия, вдоль которой требование сгущает и «абстрагирует» к центру в режиме экономической «задержки» интеллектуальную форму, а потребность разрежает к периферии «эмоциональное» содержание. Желание, с одной стороны, путем синхронизирующего «угнетения» и «накопления» сжимает, концентрирует «первичную психическую» энергию в знаке, в котором происходит ее запасание, а, с другой стороны, желание разрежается непосредственной эмоцией «освобождения»[xxiii].

Таким образом, желание как энергетический принцип творческой сублимации связывает социальный «запрос» со стороны социума, этого большого Другого, и «изъян», конституирующий невротическое условие всякого творчества.

Можно сказать, что сублимационный символ основан на различии
«раздражителя на безусловный рефлекс непосредственного действия»
(«чувственная» составляющая) и восприятии, основанном на «базе действия на цепи сочетательных рефлексов» как «действия по ассоциативным цепям»
(«интеллектуальная» составляющая). В данном случае, Эйзенштейн стремится сопоставить «аттракцион театральный на «чувство»» и «аттракцион кинематографический на «сознание»»[xxiv].

Требование инициируется изнутри той системы, по законам которой живет социум, то есть той системы, которой является язык. То есть, «условной рефлекс» требования обусловлен символическим знаком. Благодаря присоединению энергии физиологической потребности к этому объективно значимому знаку она делокализуется и существенно трансформируется в процессе сублимации:

«Высвобождение этого, самопожирающегося в состоянии потенции, запаса энергии, путем волевого преодоления тяги к примитивно – непосредственному удовлетворению тенденции невроза, и определяет сублимационный акт как механику перевода осуществления ненормального вожделения (манифестирующегося quand meme даже в форме извращений, как результатах вторжения в процесс деятельности элементов вытеснения сознательного, но недопустимого, в область бессознательного) из сферы самоудовлетворения в сферу социального удовлетворения, обращаясь к тем факторам общественной жизни, которые, стоя на той же генетической предпосылке ищущего удовлетворения (формально даже единство осуществляемых!) являются уже социально — осмысленными в своей утилитарности»[xxv].

Сублимация как «отдирание» сексуальной энергии от типичной ситуации как
«любовной ситуации» связана с абстракцией. «Десексуализирующая» сублимация, с одной стороны, осуществляет трату энергии на «образование условных связей», однако, с другой стороны, сам принцип, или точнее структура их образования остаются прежними.

«Локализация эротического фонда именно на участке любви в большинстве случаев приводит к самоисчерпыванию раздражений... Самоисчерпывание я понимаю в том, смысле, что оно не приспособлено к образованию условных

(символических) связей, направленных во вне эротический план.

Треугольник в себе замкнут и себя исчерпывает»[xxvi]

То есть, экспансия духа, «дышащего, где хочет», с одной стороны, и принцип онтологической устойчивости, находящегося в сфере сексуальности, находятся в некотором противоречии в виде спора необъятного содержания, с одной стороны, и конечной формы, с другой.

Здесь обнаруживается ключевой конфликт между индивидуально — физиологическим знаком как знаком локальным и интерсубъективным значением как значением делокализирующим. Этот конфликт нагнетает напряжение творческого акта, в ходе которого создается снимающий это напряжение символ, где эмпирический знак – форма, а содержание - интерсубъективное значение.

Вяч. Вс. Иванов пишет: «Как современные психоаналитики школы Лакана,
Эйзенштейн соотносит переосмысление действий и символов, относящихся к этой сфере, с изменениями значений слов: «одновременно со словесным переносом от формы непосредственной (близость сексуальная) на понятие более отдаленное
(от той же основы — близость дружеская, или организационная) — внешняя видимость действия (совершенно, как и внешняя звучность слова) претерпевает такой же внутренний сдвиг переосмысления»[xxvii].

То есть, с одной стороны, Эйзенштейн говорит о метафорическом принципе как о жизнеобеспечивающей функции человеческой деятельности, а с другой стороны, указывает на наличие инстанции связи лингвистической
«внутренности» как переносного значения и оптической «видимости» как самого действия по переносу. Инстанция связи, в тот момент, когда связывает, одновременно раздваивает «недифференцированное», «бессознательно функционирующее» бытие на внутренний смысл, чье движение направлено по вертикали, и на внешнее действие — перенос, который совершается по периферии, как, например, движение взгляда.

Досимволическое бытие расщепляется в двойном сдвиге — переносе в лингвистическую внутренность (мышление) и оптическую внешность, и расщепление актом формальной связи учреждает реальный факт их нетождества.
Мышление, будучи внутренним, движется назад, взгляд, будучи направлен вовне, движется вперед. Лингвистический элемент, оптический элемент и инстанция формальной связи и реального разрыва составляют структурный треугольник.

Первичная форма структурирована изначальным расщеплением места и значения, чей конфликт оказывается творческим принципом, который инспирирует возникновение новых символических форм, призванных приводить конфликтующие стороны к единству.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: наука реферат, сочинение 7 класс.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки