Имя на "фольклорной карте" Сибири

А. Белокрыс

В фольклорных изысканиях нередко присутствуют историческая интрига, почти детективные повороты сюжета, неожиданные находки. Так произошло и в ходе одного из моих поисков, касавшегося старинных песен сибирских казаков, точнее, Сибирского казачьего войска (СКВ).

Народные песни казаков Сибири - неотъемлемая часть общерусской песенной традиции и в то же время - яркий самобытный феномен. Не является исключением и СКВ, давшее России примечательные образцы фольклорного искусства, несущие в себе как общие черты великорусской песни, так и неповторимый местный колорит.

СКВ, ведущее свою родословную от конца XVI века (оно, как считается, наследовало дружине Ермака и отсчитывало свое «старшинство» с 1582 года), честно прослужило стране без малого три с половиной столетия. К исходу XVIII века станицы и поселки Войска протянулись тонкой линией от Звериноголовской станицы Оренбургского казачьего войска, что на реке Тоболе, через Петропавловск до Омска, затем вверх по Иртышу к озеру Зайсан и дальше до самого Бийска. В первой половине следующего столетия форпосты СКВ выдвинулись к югу - в «киргизские степи» и к озеру Балхаш, в Семиречье. Казаки-сибирцы основали укрепления Верное и Акмолинское, ставшие впоследствии старой (Алма-Ата) и новой (Астана) столицами Казахстана. Ходили с разведками в китайский Синьцзян и на кручи Тянь-Шаня, участвовали в «делах» с кокандцами, штурмовали Андижан и Ташкент. Все это нашло отражение в песнях, представляющих тем самым немалый интерес не только для фольклориста, но и для историка. К сожалению, письменных источников здесь крайне мало. Дело заключается в следующем.

В первой половине XIX века русский песенный фольклор в Сибири, не говоря уже об именно казачьих песнях, почти не собирался. Как справедливо считают известные фольклористы С. Красноштанов и В. Левашов, «начало (...) было положено в 30-40-е годы XIX в., хотя работа эта пока по сути своей сводилась в основном к случайным записям любителей»1. К концу столетия процесс заметно активизировался, но о целенаправленном собирании собственно казачьего фольклора речь по-прежнему не шла. Своды песенных текстов СКВ, увидевшие свет в тот период, можно пересчитать по пальцам (два из них вообще относятся уже к началу XX столетия)2. Однако они были, во-первых, мало представительны в сравнении с богатством войскового песенного репертуара, во-вторых, географически охватывали лишь южную часть территории СКВ, или, как говорили в Войске, левофланговые его полки. Другие войсковые земли, не менее богатые песенными традициями, оставались в данном отношении terra incognita. Возможно, записывание песен имело место и здесь, но сведениями об их опубликовании мы не располагаем.

На рубеже XIX-XX веков большинство казачьих войск Европейской России, а также Уральское и Оренбургское, уже имели солидные сборники казачьих песен3. В Сибирском же составлением такого сборника озаботились лишь в начале XX столетия, и то по распоряжению вышестоящего начальства, когда военный министр А. Н. Куропаткин дал соответствующее распоряжение, касающееся всех казачьих войск России. «Песни сибирских казаков» вышли в Петрограде в 1916 году, стали библиографической редкостью и по сей день остаются единственным в своем роде изданием.

Таким образом, с момента появления казаков в Западной Сибири и до ликвидации СКВ советской властью песенное народное творчество казаков-сибиряков представлено крайне малочисленными публикациями, безусловно, никак не отражающими всей полноты этого явления. Справедливости ради надо заметить, что еще меньше «повезло» в данном отношении Семиреченскому войску: первый и единственный сборник песенного фольклора семиреков4 увидел свет уже в позднесоветское время, когда значительная его часть была просто-напросто забыта.

Такова предыстория, а теперь настает черед интриги. Каждому, кто интересуется песнями казаков Сибири, известно ставшее хрестоматийным собрание Л. Элиасова и И. Ярневского, вышедшее в конце 1960-х годов5. Помимо прочего, здесь со ссылкой на материалы архива Географического общества СССР (в Ленинграде) приводятся 63 текста «песен сибирских казаков, представленных в архив Русск. географ. об-ва А. А. Шренке (сыном) в ноябре 1914 года». Как следует из комментариев, ученые полагали, что эти тексты были записаны «А. А. Шренке» в начале 1900-х годов6.

У того же Л. Е. Элиасова читаем: «К началу XX века относится составление двух больших сборников: «Песни сибирских казаков» (сборник содержит в себе 181 стр.) и «Арестантские песни в Сибири». В сборнике «Песни сибирских казаков», переданные А. А. Шренком (сыном) этнографическому отделу Русского географического общества, насчитывается больше ста песен. Они записаны в основном в Восточной Сибири (курсив наш. - А. Б.) не только от казаков-сибиряков, но и от старожилого населения, не имеющего никакого отношения к этому сословию. Песни, включенные в сборник, ничем не отличаются от других подобных сборников и название его весьма условно»7.

Внимательное прочтение текстов, приведенных Л. Е. Элиасовым, заставило автора усомниться в их восточносибирском происхождении. Дело в том, что сюжеты и сама лексика поздних (XIX-XX века) казачьих исторических песен сформированы под сильным воздействием местных условий. Как отмечала Э. С. Литвин, «песни хроникального типа, связанные с солдатской и особенно казачьей средой, часто полностью замыкаются в границы определенного края и смежных с ним районов. (...) [В XIX веке] репертуар каждого войска сохранял свой особый отпечаток и отличался наличием сюжетов, прикрепленных только к нему»8.

Так вот: некоторые географические названия, присутствующие в песнях из «сборника А. А. Шренке», а также описываемые в них события явно относятся не к Восточной, а к Западной Сибири. Здесь имеются, например, Акмолинское и Улутавское укрепления, Каркаралинск и Бийский форштадт (опорные пункты СКВ), «батюшка Иртыш» и «матушка Нура» (река в современном Центральном Казахстане). В одной из песен упоминаются «киргизы», а ведь именно так называли в дореволюционной Западной Сибири современных казахов и ни одну из народностей - в Восточной Сибири. Скажем больше: топонимов, а равно и любых других лексических маркеров, которые были бы специфически восточносибирскими, в этих текстах просто нет. Невозможно представить, чтобы целый корпус народных песен с западносибирской лексикой сформировался в Восточной Сибири или же был некоторым образом перенесен сюда из Западной Сибири и «законсервировался», не приобретя ни одной местной черточки.

Ни развеять сомнения в происхождении песен из Восточной Сибири, ни доказать иное не представлялось возможным. Оставалось неизвестным, на основании чего Л. Е. Элиасов утверждал, что тексты записаны в Восточной Сибири. Не удалось обнаружить никаких сведений об «А. А. Шренке (сыне)», передавшем их в 1914 году архиву Императорского Русского географического общества (ИРГО). Последнее само по себе странно, ибо внимания ученых-фольклористов удостаивались и куда менее плодовитые энтузиасты-собиратели.

Детективный поворот наступил в тот момент, когда автору довелось ознакомиться с опубликованными в 1849 году автобиографическими записками некоего русского офицера, не пожелавшего раскрыть свое имя9. В первой половине 1840-х годов он, будучи прикомандирован к одному из отрядов СКВ, участвовал в «экспедиции» против мятежного казахского султана Кенесары Касымова, попал к кенесаринцам в плен, провел там несколько недель, бежал и благополучно возвратился в Омск.

Помимо зарисовок военного быта сибирцев и нравов, царивших в мятежных волостях Кенесары, записки содержат интересные наблюдения о казачьей жизни, в том числе о песнях. Автор, например, отмечает: «Казаки пели свои заунывные песни, которые нравились мне выражением глубокого чувства, в них сокрытого, и оригинальностью мелодии. Вообще мне редко случалось слышать в Сибири песни, которые распевает простой народ в великороссийских губерниях или Малороссии. Сибирь обладает для пения собственным своим репертуаром, который недурно бы видеть напечатанным. (...) Кроме своих народных песен, казаки щеголяют иногда и русскими романсами, которых голос и отчасти слова они переделывают на свой лад. Так как почти все казаки грамотные, то каждый песенник, попавшийся каким-нибудь случаем в сибирскую казачью станицу, оставляет в ней следы своего пребывания. Раз как-то долго слушал я рассеянно казака, ехавшего подле меня отдельно от других и напевавшего речитативом что-то бесконечно-длинное. Наконец продолжительность его пения привлекла мое внимание, и представьте себе мое удивление, когда я прислушался хорошенько к словам: казак, которому следовало бы дать премию за отличную память, пел от начала до конца «Анжело» Пушкина!».

И далее: «Путешествующий здесь естествоиспытатель г-н Ш-к показывал мне составленное им довольно большое собрание сибирских песен. Очень жаль, если он не поделится им с публикою».

По причинам, уже известным читателю, это звучало для меня весьма интригующе. Однако если упомянутое «большое собрание» действительно существовало, о нем непременно знали бы исследователи сибирского фольклора. А раз не знают, следовательно, никакого собрания не было вовсе, либо, что более вероятно и печально, оно оказалось утраченным.

Тем не менее, следовало хотя бы попытаться выйти на след текстов, записанных «законспирированным» «естествоиспытателем г-ном Ш-к,Ом». Первым шагом стало, конечно же, установление его личности по имеющимся первой и последней буквам фамилии. Ответ нашелся сравнительно быстро - не так уж много ученых путешествовало тогда по Сибири: это мог быть только Александр Густав (Иванович) Шренк (Alexander Schrenk, или Schrenck, как он сам писал свою фамилию), состоявший в те годы «ботаником для путешествий» при Императорском Санкт-Петербургском Ботаническом саде. Поскольку ни дореволюционной, ни советской фольклористике ничего не известно о собирании им сибирских песен, следовало проследить его жизнь и маршруты путешествий.

Немец по происхождению, А. И. Шренк родился в имении Тризнове Тульской губернии 4 февраля10 1816 года. В 1837-м окончил Дерптский (Юрьевский, ныне Тартуский) университет со степенью кандидата философии, поступил на службу в Санкт-Петербургский Ботанический сад, по заданию которого и предпринял ряд экспедиций: в 1837 году прошел по «тундрам самоедов до Уральского хребта и острова Вайгача»11 (где, кстати, интересовался не только ботаникой, но и этнографией, собирая сведения о быте, нравах, языке местных жителей), летом 1839-го посетил русскую Лапландию, достиг Кольского полуострова и, переправившись по морю в Архангельск, вернулся в Санкт-Петербург. Наконец в 1840-1843 годах А. И. Шренк вместе с ботаником К. Мейнсгаузеном совершил серию путешествий в Сибирь и среднеазиатскую Джунгарию, по «киргиз-кайсацким степям и горам». Именно эти путешествия и представляют для нас наибольший интерес - ведь если ученый действительно собирал здесь песни, очень важно знать, в каких именно местах.

Судя по отчету о сезоне 1840 года, опубликованному только на немецком языке12, 27 февраля исследователи отправились в путь из Петербурга и к 11 мая достигли Семипалатинска, а затем Аягуза - в то время южного форпоста России на семиреченском направлении. Все лето отряд общей численностью 40 человек, включая конвой из 20 сибирских казаков, изучал местность к югу и востоку от озера Балхаш. Шренк поднимался на гребень Джунгарского Алатау и самую высокую точку хребта Тарбагатай - гору Тастау, осматривал озера Алаколь и Сасыкколь, подходил к китайскому городу Чугучак, не только собирая ботанический материал, но наблюдая и описывая здешнюю фауну, фиксируя приметы ландшафта, отмечая встречающиеся горные породы и особенности геологического строения местности. 29 августа караван вернулся в Аягуз. До 11 сентября Шренк приводил в порядок собранные материалы, после чего через Кокпекты и Усть-Каменогорск направился в Барнаул на зимовку.

Таким образом, уже в 1840 году Шренк, бывая в станицах, крепостях и на пикетах СКВ, несомненно, имел возможность слышать и записывать песни. Кстати, встретить здесь анонимного офицера - автора вышеупомянутых записок - он никак не мог, ибо отряд последнего курсировал как минимум в полутысяче километров к северо-западу отсюда.

Надо сказать, что вояжирование по территории, которую исследовал Шренк, в те времена было сопряжено с немалым риском. Лишь год назад сотник Медведев со своими казаками разбил здесь антироссийское выступление одного из казахских родов. Враждебные России «ташкинцы», то есть кокандцы, подстрекавшие казахов, считали Семиречье своей вотчиной. Одновременно на эти земли претендовали китайцы, время от времени посылая сюда вооруженные отряды.

Отчеты об экспедициях 1841-1843 годов не были опубликованы и сохранились только в рукописях Шренка. По ним в начале XX века маршруты экспедиций реконструировал К. К. Мешен, о чем его просил известный русский ученый В. И. Липский в бытность свою главным ботаником Санкт-Петербургского Ботанического сада13. Мешен тщательно просмотрел оставленные Шренком «4 обширных тетради (...) заключающих до 1500 страниц, писанных хотя четко, но мелко, на немецком языке, притом не латинским, а неудобным готическим шрифтом». Согласно его реконструкции, в 1841 году после зимовки в Барнауле Шренк 10 мая отправился через Семипалатинск и Аягуз к хребту Тарбагатай. Он вновь поднялся на гору Тастау, достиг северной части Джунгарских ворот, исследовал высшую точку хребта Кунгей, посетил озеро Алакуль, где между прочим осмотрел остров Арал-Тюбе и пришел к выводу, что бытовавшее тогда представление о вулканическом происхождении острова ошибочно. Об этом - с приложением образчиков горных пород - путешественник сообщил письмом начальнику штаба Корпуса горных инженеров14. В конце августа через Кокпекты, Аягуз и Семипалатинск Шренк вернулся на зимовку в Барнаул.

В марте 1842 года он направился в другую часть земель СКВ: через Омск, Петропавловск и Кокчетав проник в степь с севера. В начале июня провел несколько дней в укрепленном казачьем лагере в горах Улутау (не исключено, что именно здесь произошла его встреча с автором «Четырех месяцев в Киргизских степях»), затем двинулся дальше на юг вдоль реки Сарысу. В начале августа караван достиг главного рукава реки Чу, считавшегося тогда южной границей российских земель. Поднявшись вверх по течению Чу, 9 сентября выступили в обратный путь, пересекли Голодную степь и через Актавское укрепление и Баянаул к октябрю достигли Омска.

Заметим, что и в этой части степи путешествия отнюдь не были увеселительными прогулками: здесь время от времени появлялись шайки мятежников под водительством хана Кенесары, преследуемые казаками. Столкновения нередко выливались в полномасштабные боевые действия. Несмотря на наличие казачьего конвоя, встреча экспедиции Шренка с одной из шаек вполне могла стоить ее участникам жизни. Не меньшую опасность представляли отряды кокандцев, приходившие с юга: пересекая Чу, они собирали с казахов дань или попросту грабили их. Судьба, однако, продолжала благоволить молодому ученому.

В апреле 1843 года Шренк выехал из Омска в свой четвертый и последний среднеазиатский вояж: Каркаралинск-озеро Балхаш-окрестности озера Алаколь-Аягуз-Семипалатинск-Омск. После зимовки в Омске и пребывания летом 1844 года на Урале путешественники в ноябре того же года добрались до Санкт-Петербурга, доставив в столицу богатый растительный (и не только) материал.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: курсовые рефераты, курсовики скачать бесплатно.



1  2  3 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки