Соображения около инвентаризации культуры

Николай Байтов

Иерархическое строение информационной системы – есть тавтология. Система и иерархия – это одно и то же. Ни в каком хранилище информации без иерархии не обойтись, иначе информация просто будет недоступна – ненаходима.  

Но иерархия совсем не обязательно должна воспроизводить некую шкалу качества, т. е. упорядочивать объекты в соответствии с каким-то их ценностным рейтингом. –  

Представим себе инвентаризацию склада стройматериалов. В простейшем случае можно составить опись в алфавитном порядке (что чаще всего и делают). В такой описи можно сразу – почти мгновенно – увидеть, сколько, например, имеется гвоздей и сколько шурупов. Но гвоздь ни в каком смысле не лучше шурупа. Напротив, если говорить о ценности, то шуруп, пожалуй, стоит дороже. Гвоздь же в этой иерархии стоит «выше» шурупа просто благодаря произвольному порядку нашего алфавита, который, кстати, тоже не старается отразить никаких преимуществ одних букв перед другими. Если объектов много, то для удобства поиска можно разбить их на рубрики. Скажем, гвоздь и шуруп отнесём в рубрику «крепёжные материалы». Такие иерархии строятся как каскады ниспадения от общего к частному. Примером может служить классификация живых организмов: тип a класс a отряд a семейство a вид. Здесь объекты со сходными признаками объединяются в группы (таксоны), причём каждый объект входит в какую-нибудь группу на всех уровнях иерархии (чем выше уровень, тем шире группа). Так построенная классификация тоже никоим образом не ставит объекты в отношение «хуже – лучше». Текст, например, может принадлежать к типу «художественные тексты», затем к классу «поэтические тексты», затем его можно отнести к одному из отрядов, – допустим, «метрическая поэзия» или «верлибр». Но метрическая поэзия ничем не хуже и не лучше верлибра...

Оценка качества или значимости становится необходимой в том случае, когда объём информационного хранилища ограничен и мы должны волевым решением включать или не включать в него каждый конкретный объект. Конечно, так дело обстоит и с различными антологиями, – по крайней мере, с антологиями «в старом смысле», т. е. с фолиантами, которые печатаются в типографии. Физические характеристики фолианта: его объём, вес, цена – определяют и некий качественный барьер для объектов, стремящихся в него попасть. Поэтому составитель антологии должен произвести – хотя бы умозрительно – такую процедуру: каждому объекту приписать какое-нибудь значение рейтинга, а затем, взвесив так и сяк возможности своей антологии, выбрать пороговое значение, т. е. отбросить все объекты, имеющие рейтинг ниже этого порога. Вслед за сим, антология, казалось бы, уже предъявляет миру лишь двухбалльную шкалу качества: всё, что внутри неё – 1; что снаружи – 0. Однако это не так: процедура предварительного отбора – тень её – остаётся и на страницах, поэтому чаще всего антологии предстают в виде рекомендаций типа: «составители советуют тебе, дорогой читатель, прочитать в первую очередь Мандельштама, это обязательно, а уж если после этого у тебя останутся силы и время, то можешь ознакомиться, пожалуй, с поэзией Бродского; а на тот случай, если и Бродский не истощит ресурсов твоей любознательности, здесь имеются на выбор – Всеволод Некрасов, Тимур Кибиров и ещё двое-трое; остальных можешь не смотреть – они для специалистов». Как правило, такое ранжирование производится при помощи различной полноты представления: у кого-то много включено стихов, у других по одному-два.

Но рассмотрим теперь, как образуется рейтинг текстов. Первое, что приходит в голову, – это их употребительность, частота обращений к ним и, в этом смысле, их «известность». Но частота частоте рознь. Одно дело обращения публики, массового читателя; другое дело – обращения экспертов, т. е. людей, претендующих на некий профессионализм в осмыслении данной группы объектов. С научной литературой проще: там нет читающей публики, и весь рейтинг складывается из оценок экспертов. Научная статья считается настолько ценной, насколько часто она цитируется, т. е. по количеству ссылок на неё в других работах в этой области. Научная статья считается фундаментальной, если на неё есть ссылки не только в смежных, но и в более отдалённых областях... В литературе же действует антиномичная пара «читатель – эксперт», – антиномичная потому, что связана одновременно силами и притяжения, и отталкивания. Зачастую эксперт обращает внимание на тексты лишь тогда, когда они становятся популярными. И наоборот, он может довольно удачно выступать в роли пропагандиста и делать популярными тексты, нравящиеся ему. С другой стороны, он может очень низко оценивать тексты, – например, Есенина, или Высоцкого, или Гребенщикова, – но оставить их за рамками антологии он не решится в силу «научной честности», – ибо эти тексты являются, безусловно, «показателями целых эпох в жизни художественного сознания народа» – как-то так приблизительно это должно звучать в его мозгу. Он может испытывать при этом смертельную тоску, муку, «ожесточённое отчаяние», но – никуда не денешься. Вот здесь и приходит на помощь спасительная наукообразность – как раз в виде возможности рубрикации. И к этому всё чаще прибегают составители тотальных инвентаризаций культуры, которые так заметно взялись за дело (и это можно понять) в преддверии третьего тысячелетия. Ввёл, например, рубрику «русский триллер постсоветского периода» – и со спокойным сердцем помещаешь туда Маринину, Доценко и всех близлежащих с их грандиозными рейтингами... Кстати сказать, современные компьютерные средства позволяют делать информационные системы с пересекающимися рубриками, т. е. целые карты, сколь угодно детализированные. Допустим, есть словарь ключевых слов, из которого ты выбираешь и составляешь поисковую цепочку (скажем, «лирика a песенная + деревенская + кабацкая») и по цепочке пересекающихся таксонов приходишь к очень небольшой группе поэтов и текстов. А можно детализировать дальше и вычленить единственного поэта или единственный текст...

Но важно другое. – Никакие антологии или иные информационные системы не отвечают и не ответят на вопрос, как происходит абсорбция объектов культурой. Этот механизм остаётся тайной.. Почему данный объект попал в культурный архив и сохранился, а другой (зачастую мы даже не знаем, какой) – не попал, эабылся, исчез?... Нарастающая к концу тысячелетия наукообразность подходов к инвентаризации культуры отражает, по-видимому, мучительное, титаническое усилие нашего сознания, – усилие объективировать оценку «хорошо–плохо» и тем самым снять покров тайны с культурной абсорбции, дезавуировать её. Но – парадокс: эта тайна не только не рассеивается от этих усилий, но, похоже, всё более сгущается. (Хотя, быть может, это и не странно: тайна сгущается сама по себе – и, как следствие, возрастают «научные усилия».) Ещё в конце прошлого века или в начале нынешнего Владимир Соловьёв, например, в трактате о красоте или Бердяев в книге «Смысл творчества» могли показать буквально на пальцах, что именно есть «хорошо» и почему именно это усваивается культурой. Сейчас на эти вопросы ответить почти невозможно. Усваивается всё. А то, что не усваивается, то не усваивается по каким-то «техническим», так сказать, причинам, не имеющим к эстетике никакого отношения. Нарастает (и у меня лично) ощущение, что в некотором (высшем?) смысле – всё равно всему... Нет, конечно, у меня вкусы вполне определённые, и я отчётливо предпочитаю одни явления другим. Но при этом в глубине души, «на фоновом уровне», – уже чувствую, что где-то там «по большому счёту», где-то «у Бога», в бесконечной перспективе – нет явлений больших и малых, значимых и не значимых, – равно как нет у Бога красавцев и уродов, богачей и нищих (и в смысле таланта!), образованных и неграмотных. Стихи какого-нибудь десятилетнего мальчика из интерната для дефективных детей войдут в эту предельную «божественную» антологию на равных правах с Гомером и Дантом...

(Это так, поскольку уже нет ограничений на объём хранимой информации. Время антологий, выполненных в виде торжественных фолиантов, ушло. Знаменательно, что уже в прошлом году на интернетовском литературном конкурсе действовало два равноправных жюри: одно «сетевое», другое «чисто литературное», – причём они руководствовались, по-видимому, совершенно разными критериями, поскольку их призы совпадали крайне редко. И фактор «посещаемости», то есть рейтинг, суммирующий число обращений к тому или иному тексту, для них обоих имел, насколько я понял, не очень-то большой вес... (А почему два жюри? Пусть, наконец, будет их десять, тысяча, миллиард и т. д... Это возможно при нынешних средствах.))

Разумеется, у Бога есть добрые и злые. – И вот мы до сих пор всё крутим этот двухлопастный пропеллер – «добро-зло», – примеривая, в каком положении его пришпилить к каждому художественному объекту. На мой взгляд, эта деятельность, совершенно очевидно, лишена смысла. И вот почему. – Бог ввёл в мироздание «дозы» добра и зла в определённой пропорции, которая является мерой нашего выбора, нашей свободы. Люди, создавая культуру, употребили чудовищные усилия для того, чтобы изменить эту пропорцию в сторону добра. И ничего из этого не вышло, кроме горьких разочарований, а порой и трагедий. И речь здесь даже не о художественной области культуры (где это не очень заметно), а о таких областях как, скажем, государственность, юриспруденция, система воспитания и т.п.... Надо наконец понять и почувствовать, что культура в этом измерении не эластична, не поддаётся: она абсорбирует добро и зло ровно в той пропорции, которая допущена в мироздании, – т. е. она не сужает поля нашего выбора, данного Богом. (И это – если подумать – очень естественно, нормально! Странно – да и страшновато – было бы жить, если б наоборот...)

Итак, что же? – Я – эстетический агностик? По-видимому, да, – или приближаюсь к этому. Этически – я верующий. Эстетически... – не агностик, а солипсист, который, по возможности трезво, осознаёт коллапс своих вкусов.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки