Москва в Смутное время при самозванцах, Василии Шуйском и в междуцарствие

Наступившая великая смута, в виде самозванщины, междуцарствия и польского владычества, имела в нашей истории значение истребительного пожара, - испытания русского народа и его созданий огнем. Этот пожар своим всепоражаюшим пламенем уничтожил, казалось, все - не только нечистое, но и чистое и оставил от многовековой России и Москвы только одни развалины, из коих готовились строить новое, уже не русское здание поляки. Но под углем и пеплом разрушения таились живые и зиждительные силы, кои поднялись на пожарище, чтобы изгнать из Русской земли ее новых хозяев-властителей, чтобы восстановить Русское государство, ее столицу, весь наш быт. Нужно ли говорить, что эти силы заключались в русской народности и в нашей вере православной?

История Москвы в эпоху нашего лихолетья была летописью ее быстрого и прогрессивного разрушения.

Низвержение Годуновых, со скоропостижной смертью Бориса и убиением Феодора Борисовича, произошло не в виде революции, передающей верховную власть какому-либо из ее вождей, а в виде возвращения престола будто спасшемуся от смерти его законному наследнику, - царевичу Димитрию. Чрезвычайно характерно, что даже против неправедно захватившего власть Годунова можно было возмутить народ только именем законного государя. И те, кто подготовил самозванца, действовали с тонким разумением государственного духа русского народа, чуждого революционному и анархическому.

После убиения Феодора и супруги Бориса Марии и низвержения патриарха Иова, 20 июня 1605 года, в чудный летний день, вступил самозванец в присягнувшую ему Москву.

Народ, веривший, что это приходит истинный царь Димитрий, громадными толпами наполнил улицы и площади и покрыл крыши домов и колокольни и радостно приветствовал нового властителя, не подозревая в нем похитителя престола. Вступление его в Москву было необычайным: впереди ехали польские латники в их крылатых шлемах и панцирях, польские паны в кунтушах и конфедератках; вокруг самозванца было много немцев и других иностранцев; сзади же его шли русские бояре и русские полки. Лжедимитрий ехал на белом коне, в великолепной одежде, в блестящем ожерелье ценой в 150 000 червонных. Звон колоколов сливался с приветственными кликами народа; но уже чувствовалось что-то неладное. Когда самозванец выезжал из Москворецких ворот на Красную площадь, поднялся страшный вихрь; всадники едва усидели на лошадях; колокола сами собой зазвонили у св. Софии, что на набережной; покрытое тучами пыли шествие остановилось. Народ увидел в этом недоброе предзнаменование. Кроме того, он был недоволен, что в ту минуту, когда Димитрий, встреченный духовенством, прикладывался к образам на Лобном месте, на Красной площади гремела музыка: трубы и литавры заглушали церковное пение. В то время как самозванец проявлял притворное волнение перед гробом Грозного в Архангельском соборе, князь Василий Шуйский уже говорил народу, что это - не истинный Димитрий, а самозванец, за что едва не поплатился головой, помилованный самозванцем уже на самой плахе.

Трудно было держаться на престоле Лжедимитрию, хотя он обладал умом и энергией и на его стороне было расположение народа, в своем большинстве простодушно верившего, что он - подлинный Димитрий Иоаннович. Если кровь Димитрия царевича погубила Годунова с его родом, то тем паче измена русскому духу Лжедимитрия, севшего на престол, правда, не насилием, а только обманом, должна была погубить нового похитителя шапки Мономаха. Самозванец купил поддержку Польши в лице ее короля, духовенства и панов, ценой тайного принятия папизма и обязательства ввести его в России. Кроме того, он вводил в православный Кремль, в качестве русской царицы, католичку, польскую панну Марину Мнишек. Некоторые историки сильно налегают на то, что Лжедимитрий легкомысленно относился к русским обычаям, давая этим понять, будто он удержался бы на престоле, если бы освободился от своего беспечного легкомыслия. Но притворное уважение к русским обычаям не могло бы надолго укрыть в самозванце более существенного, именно того, что он идет против самой коренной основы нашей жизни, - против православия, что он не "царь православный". Не одевайся он в польский костюм, ходи в баню, не ешь телятины в постные дни, не делай и других нарушений нашего быта, - народ своим вещим чутьем разгадал бы, кто он и что он, и убедился бы, что он ошибся, признав в нем истинного сына царя Иоанна IV.

На место сверженного патриарха Иова был возведен самозванцем грек Игнатий, бывший архиепископом в Рязани. Он первый из архиереев признал Лжедимитрия царем. Вслед за тем новый придворный сановник - великий мечник, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, привез из Выксинского монастыря (в 500 верстах от Москвы) царицу-инокиню Марфу. Несчастная вдова Грозного должна была, после свидания с мнимым сыном в шатре близ села Тайнинского, признать самозванца своим порождением. Вдовствующая царица была поселена в Вознесенском монастыре.

30 июля Лжедимитрий, по установленному порядку, венчался на царство в Успенском соборе. Но к древнерусскому священнодействию примешалось нечто чужое, неприятно поражавшее народ. В храме Пречистыя польский иезуит Николай Черниковский приветствовал речью нового царя. По случаю коронации последовали царские милости: пожалован был, как мнимый дядя государя, Михаил Нагой саном великого конюшего; Романовы были возвращены из заточения, Филарет Никитич посвящен был в митрополиты Ростовские, а Иван Никитич Романов получил сан боярина.

Но Москва уже стала замечать в новом властителе, в его действиях и самой обстановке нечто фальшивое, нечто нерусское. Кроме упомянутого нарушения русских обычаев, всех поражала невиданная расточительность Лжедимитрия в пользу чужих, дававшего иноземным музыкантам такое жалованье, какого не получали и первые сановники государства. Называя себя "непобедимым императором", самозванец сделал себе из чистого золота богатейший трон со львами и большим орлом и увешал его брильянтовыми и жемчужными кистями. Одетый в польский костюм, он бешено ездил верхом по Москве и даже к Успенскому собору, чего не бывало прежде, подъезжал на седле. Устраивая травли медведей и волков с невиданным в Москве задором, участвовал в них сам. Не ложась спать после обеда, он ходил пешком к полякам и немцам; и боярам, недосмотревшим выхода его из дворца, приходилось разыскивать его по городу; поляки пировали в Москве, высокомерно обращались с русскими и обижали их. Воспроизводим выше из "Материалов для Русской иконографии" Д. А. Ровинского портрет Лжедимитрия, выгравированный Лукой Килианом в Аугсбурге, в 1606 году.

По свидетельству современников, первый самозванец был сильный и широкоплечий человек, мрачный и задумчивый, без бороды и усов. Лицо у него было широкое, желтовато-смуглое, уши длинные, волосы русые, рыжеватые; глаза темно-голубые, большой рот, толстые губы и крупный нос. Чем дальше шло, тем было хуже.

В Ивановской колокольне ксендзы стали совершать католические обедни. Появился в Кремле папский легат. В Москве пошли приготовления к приезду царской невесты Марии Мнишек.

3 мая она прибыла в Москву; на ее пути сделаны были большие приготовления.

Не приняв православия, она была венчана в Успенском соборе царской короной и в тот же день совершено было ее бракосочетание с Лжедимитрием.

Начались праздники и пиры в Кремлевском дворце, выражавшие в похитителе власти настроение, не свойственное сыну Грозного и вообще русскому человеку. На обедах самозванец садился лицом к польским панам, а спиной к русским боярам.

Самозванцу из медового месяца пришлось прожить только одну неделю и слишком скоро оставить Марину вдовой. Его полякующий образ действий, антирусское его настроение готовили ему гибель: разоблачавшему всем, что он обманщик, князю Василию Ивановичу Шуйскому нетрудно было при помощи заговора подготовить гибель самозванца. Конец его был кровавый...

Таким образом кончился второй акт смуты, если за первый считать гибель Годуновых.

Василий Иванович Шуйский, провозглашенный в Москве царем, не обладал силами, необходимыми для подавления смуты. Престарелый, вдовый, бездетный, обладавший умом, годным для царедворца или министра, он совсем лишен был тех качеств, кои необходимы царю, а особенно основателю новой царской династии, в такое тяжелое время. Напротив того, в нем было немало такого, что делало его положение на престоле шатким, колеблющимся. Избранный только Москвой, а не всей Русью, он в глазах народных был запятнан ложью, что царевич Димитрий сам лишил себя жизни в припадке падучей болезни. Но лишенный нравственного доверия, он не обладал всей силой и полнотой власти, к коей привык народ и которую он ставил выше всего. Он не был самодержец, а был только, по выражению современников, полуцарь, потому что дал боярам обязательство и клятву в Успенском соборе - не решать ничего важного без их согласия. Каждое действие Василия, хотя бы оно и было вполне самостоятельным, представлялось народу внушенным Шуйскому не его царской совестью и чувством долга пред Богом и государством, а делом невольного соглашения с думой боярской.

Совершенно естественно, что смута, пустившая корни при Годуновых и Лжедимитрии 1, не преминула воспользоваться слабостью Василия Ивановича, и в его личности, и в самой его умаленной власти.

1 июня 1606 года Василий Иванович венчался на царство, а 3 июня, ради предотвращения самозванства, были принесены в Москву мощи св. царевича Димитрия. Царь, инокиня-царица Марфа, духовенство, бояре и народ встретили их за городом, при чем удостоверились в нетлении мощей. Сам царь нес раку царевича, прославляя его святость и, в обличение себя самого, свидетельствуя, что царственный отрок убит был по приказанию Бориса Годунова.

В грамоте царя Василия говорится об обретении мощей следующее: "Послали мы по мощи царевича Димитрия Иоанновича митрополита Ростовскаго Филарета, и Астраханскаго епископа Феодосия, и Спасскаго архимандрита Сергия, и Андроньевского архимандрита Авраамия, и бояр: князя Ивана Михайловича Воротынскаго, и Петра Никитича Шереметева, и Григория и Андрея Феодоровича Нагого; писали из Углича богомольцы и наши бояре, что они мощи благовернаго князя Димитрия Иоанновича обрели; мощи его целыя, ничем невредимыя, только в некоторых местах немножко тело вредилось; и на лице плоть и на голове волосы целы и крепки; и ожерелье жемчужное с пуговицами все цело; в руке левой полотенце тафтяное, шитое золотом и серебром, целое; кафтан на плечах и сапожки на нем целы, только подошвы на ногах попоролись; и на персех орешки положенные - горсть. Сказывают, что коли он играл, тешился орехами и ел; и в ту пору его убили, и орехи кровью омочились; и того дня тые орехи ему в горсть положили и тые орехи целы. И которые были расслабленные различными болезнями уздоровилися от раки его, царевича..." Сперва мощи были поставлены в храме св. Уара, у Боровицких ворот, а потом в Архангельском соборе. Серебряную раку для них соорудил царь Михаил Феодорович.

Напрасно Шуйский стремился предотвратить самозванщину: это не успокоило смуты. Сперва зашевелились области, не участвовавшие в избрании его и подвергшиеся интриге бояр: князь Шаховской возмутил против Шуйского Северскую Украину, а Ляпунов и Сумбулов - Рязанскую область. Но наиболее смуты производили народные подонки, выразителем коих явился беглый холоп князя Телятевского Иван Болотников. Однако эта смута и слякоть не вдруг могла выставить из своей среды самозванца, хотя деятельно повсюду распускались слухи, что Димитрий Иванович не был убит в Москве, как раньше и в Угличе, а что вместо него убили другого и, чтобы обмануть де народ, лицо убитого покрыли маской.

Первая волна смуты, под предводительством Ивана Болотникова, Шаховского и Ляпунова, докатилась до Москвы, и войскам Шуйского приходилось биться с мятежниками и под самой Москвой, и у речки Пахры, в селе Троицком, и близ деревни Котлы. Однако положение Василия Шуйского еще не расшаталось, особенно благодаря поддержке новопоставленного патриарха Гермогена; и смутьяны - одни принесли, как Ляпунов, повинную царю, другие отброшены были от Москвы и, после осады в Туле, должны были сдаться Шуйскому.

Но за первой волной смуты катился второй вал ее: в Стародубе объявился Лжедимитрий II, которого одни называли поповичем от Знаменья на Арбате, другие - сыном Курбского, а некоторые - даже жидовином. Между тем Шуйский не проявлял и в самой Москве царственной силы. Москвичи в это время видели, как выкопали из земли тело первых жертв самозванства - Годуновых и как повезли их для новых похорон у Троицы; неутешный плач дочери Годуновых Ксении, теперь инокини Ольги, глубоко трогал народ. Вызван был в Москву низложенный самозванцем патриарх Иов, и вместе с новым патриархом Гермогеном дал в Успенском соборе разрешение народу от клятвопреступления при первом самозванце Феодору Борисовичу. По этому поводу обнародована была от имени двух патриархов грамота с изложением событий от смерти Грозного до воцарения Шуйского включительно. Но все же власть не обнаруживала энергии, несмотря на то, что Москва была встревожена видением одного старца, коему во сне явился Христос и в Успенском соборе грозил московскому народу страшной казнью за все его неправды. Патриарх Гермоген приказал объявить народу об этом видении и назначил по этому поводу пост от 14 до 19 октября. Между тем, зимой ничего не предпринималось против самозванца; пользуясь бездейственным затишьем, Василий Иванович отпраздновал свою свадьбу с княжной Буйносовой-Ростовской.

Между тем второй самозванец окреп: к нему пристали польские отряды под начальством панов Меховецкого и Рожинского, донские казаки с атаманом Заруцким и немало русских людей, успевших порядочно испортиться или, как говорили тогда, "измалодушествоваться" от смуты. Пропущен был момент нападения, и пришлось защищаться. Города стали сдаваться самозванцу, и даже войска изменяли Шуйскому... И вот самозванец, далеко уступавший первому Лжедимитрию и называемый народом просто вором, подошел к Москве и расположился станом в селе Тушине. Сюда привезена была перехваченная по дороге в Польшу панна Марина, и эта авантюристка не посовестилась признать своим мужем самозванца, нисколько не походившего на первого Лжедимитрия. Хотя тушинцы не чувствовали силы осадить Москву, но и полуцарь не имел энергии ударить на Тушинский стан. Происходившие между речками Ходынкой, Всходней и Химкой битвы не приводили ни к чему; поляки под начальством панов Лисовского и Сапеги осадили Троицкую лавру. Но ее иноки геройски защищали обитель преподобного Сергия. Великая лавра показывала, что Бог, по молитвам преподобного, не отступился от царя. Но все же поддерживаемая слабостью в нем власти смута все росла и росла. В самой Москве было ненадежно: в ней плодились так называемые перелеты: характерным проявлением смуты было появление людей, кои стали торговать своей верностью, изменяя то Шуйскому, то самозванцу. Торговый человек, желая стать дворянином, дворянин - получить поместье или боярство, бежали из Москвы в Тушинский стан и здесь присягали Лжедимитрию, а, получив от него жалованье, возвращались в Москву и здесь притворным покаянием вымогали себе новые награды. Но это не все: Москва видела не одну бунтовскую вспышку против Шуйского.

17 февраля 1609 года Сумбулов, Гагарин и Грязной, составив заговор, потребовали от бояр, чтобы они низложили царя, а когда те, выжидая, что будет дальше, разошлись по домам, бунтовщики грубо и насильственно вывели патриарха Гермогена из Успенского собора на Лобное место и стали кричать, что Шуйский незаконно избран одной Москвой и притом своими потаковниками. Патриарх сказал, что до сего времени ни Тверь, ни Псков, ни Новгород, ни другие города Москве не указывали, а им всем Москва указывала, и, напомнив им о присяге на верность царю, удалился с Красной площади в Кремль. Заговорщики бросились за ним. Народ не удерживал их, но и не помогал им. Василий Иванович на этот раз показал себя и твердым, и мужественным, хотя и не схватил бунтовщиков. Он спросил их, зачем они, клятвопреступники, дерзко врываются во дворец? Если они хотят убить его, то он не боится смерти; но низложить его без больших бояр не могут. Заговорщики оторопели и убежали в Тушино.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: источники реферат, 5 баллов рефераты.



1  2  3 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки