Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

“Трепак”: “Лес да поляны, безлюдье кругом.”.

“Блоха” из Гёте: “Жил-был король когда-то…”.

У Мусоргского в вокальном творчестве очень важна фортепианная партия, тогда как у Даргомыжского фортепианная партия подавляется вокальной, скромна.

2.2. «Саламбо»

Первой большой работой молодого Мусоргского во второй половине 1860-х годов стала опера Саламбо (по Г.Флоберу, 1866; осталась незаконченной; в более позднем автобиографическом документе сочинение обозначено не как
«опера», а как «сцены» и именно в таком качестве исполняется ныне). Здесь создан вполне самобытный образ Востока – не столько экзотического
«карфагенского», сколько русско-библейского, который имеет параллели в живописи («библейские эскизы» Александра Иванова) и в поэзии (например,
Алексея Хомякова).

Опера "Саламбо" дает уникальную возможность приоткрыть завесу тайны над сокровенными, глубинными процессами творческого становления крупного художника, нащупывающего свой путь в искусстве. Ее можно уподобить эскизу к неосуществленной картине. В отличие от завершенных полотен, эскизные наброски позволяют проникнуть в лабораторию формирующегося стиля, в них художник смелее идет на нарушение тяготеющих над ним норм. Если же эскизная стадия, предшествующая окончательной реализации крупномасштабного новаторского замысла, не перерастает в этот завершающий этап, тем важнее понять, что могло помешать довести до конца задуманное. По отношению к
"Саламбо" Мусоргского даются разные ответы на этот вопрос. В целом на сегодняшний день утвердилась общепринятая (с некоторыми различиями в суждениях) версия о "Саламбо "как о несомненно ярком достижении молодого
Мусоргского, необходимом звене в творческой эволюции композитора и одновременно как о юношеском произведении поискового характера, не доведенном до конца и по причине не вполне точного выбора сюжета, и из-за вполне объяснимого в юношеском сочинении превышения масштаба замысла по сравнению с техническими возможностями его осуществления. Однако целый ряд факторов и обстоятельств может поколебать эту точку зрения.

Год публикации "Госпожи Бовари" в Париже оказался переломным в судьбе восемнадцатилетнего гвардейского офицера Модеста Мусоргского. Осенью 1857 года начались его занятия с Балакиревым. Поворот к серьезным занятиям музыкой был столь решителен, что уже летом следующего года Мусоргский выходит в отставку и фактически с этого момента вступает на путь профессионального композиторского творчества как главного дела жизни, истинного призвания. Хотя Флобер был на восемнадцать лет старше
Мусоргского, в большую литературу он входил также неординарно, с презрением относился к принятым в буржуазном обществе способам делать литературную карьеру, считал позорным превращать литературный труд в источник доходов.
Независимый в суждениях, категорически чуждый буржуазному конформизму, ведущий образ жизни отшельника, для которого ничего не значили никакие внешние слагаемые успеха и славы (главным он считал для себя неприметный, повседневный, требующий полного самоотречения подвиг служения высшим целям искусства), Флобер представлял собой тип художника, по духу близкого
Мусоргскому.

Опера "Саламбо" - первое крупное сочинение Мусоргского после пяти лет овладения основами композиторской профессии и первое обращение автора к оперному жанру ("Царь Эдип" был задуман как оратория). Стиль Мусоргского к тому времени вполне сложился, как сложилось осознанное отношение к собственному творчеству, умение доводить до конца и точно реализовывать свои намерения. О возможностях Мусоргского на самом высоком профессиональном и художественном уровне довести до конца работу над
"Саламбо" свидетельствуют сохранившиеся сцены оперы. Прежде всего это не просто фрагменты, а три полностью завершенных картины, каждая из которых занимает примерно половину второго, третьего и четвертого актов оперы.
Кроме того, сохранились еще три также вполне завершенных музыкальных номера. "Песнь балеарца" сам Мусоргский включил в вокальный цикл "Юные годы", то есть считал не эскизом, а законченной, самостоятельной работой, имеющей право на жизнь и вне контекста театрального сочинения. Два других эпизода, "Боевая песнь ливийцев" и "Хор жриц", были написаны позже всего остального, в очень плодотворном для композитора 1866 году, после преодоления очередного болезненного кризиса.

Видимо, причины, по которым опера не получила завершения, носят более глубинный характер. Их нельзя свести к объяснению, которое дал сам
Мусоргский ("Это было бы бесплодно, занятный вышел бы Карфаген").
Тщательное изучение Востока и восточной музыки вряд ли вывело бы композитора на принципиально иную дорогу, заменив "условный" музыкальный
Карфаген "подлинным". Вспомним, что и Флобер жаловался на абсолютную невозможность достичь в романе исторической точности: "Реальность в подобном сюжете - вещь почти неосуществимая. Остается одно - писать поэтически, но тогда рискуешь скатиться к старым басням, известным, начиная с "Телемака" и вплоть до "Мучеников". Не говорю уже об археологических изысканиях - они не должны чувствоваться, и о подобающем языке - он почти невозможен".

Противоречия, которые заставили Мусоргского отказаться от идеи завершения оперы, коренятся в самом литературном материале, вернее, в избранном Мусоргским-либреттистом пути его музыкально-сценического прочтения. Обратим внимание, как определяют жанр оперы исследователи и что пишется о причинах, по которым молодого Мусоргского заинтересовал роман
Флобера. По мнению В.Стасова, роман привлек композитора "картинностью, поэзией и пластичностью", а также "сильным восточным колоритом", к которому
- Стасов это подчеркивает - Мусоргский сохранил интерес до конца своих дней и который характеризует творчество "кучкистов" в целом. Г.Хубов называет
"Саламбо" Мусоргского "историко-героической оперой о восстании наемников и рабов в древнем Карфагене", оперой "о трагической любви вождя восстания, ливийца Мато, к загадочной Саламбо, дочери Гамилькара". По мнению
Р.Ширинян, в романе Флобера Мусоргского могли привлечь "драма любви и смерти, соединенная в линии Саламбо - Мато с коллизией чувства и долга; социально-историческая картина - восстание наемных войск и рабов в
Карфагене; экстатичность, романтическая исключительность главного образа, яркость экзотического фона".

Все эти определения в корне ошибочны, так как связаны с неверным толкованием литературного первоисточника. Роман Флобера никак невозможно было превратить в "историко-героическую оперу" по образцу "Жизни за царя" или "Юдифи" Серова. При сходстве одного из важнейших сюжетных мотивов с библейским сказанием о Юдифи (Саламбо, как и Юдифь, проникает в палатку врага Карфагена ливийца Мато и использует его любовь, чтобы вернуть выкраденную им религиозную реликвию - покрывало богини луны Танит), смысл поступка абсолютно несхож с подвигом Юдифи. "Подверстать" ее поведение под схему историко-героического сюжета невозможно уже потому, что она представляет негативный, вражеский лагерь - ту сторону, которая в патриотическом произведении ведет войну неправедную.

Флобер писал свой роман в полемике с прежними методами исторического повествования, с романтическими принципами изображения прошлого. Как подчеркивал он сам, его книга "ничего не доказывает, ничего не утверждает, она не историческая, не сатирическая, не юмористическая. "Совершенно по- новому, вопреки установившимся трафаретам, он ощутил и воссоздал Восток и персонажей этого особого, непохожего на западный мира. Об этом несходстве он так писал еще до начала работы над "Саламбо": "До сих пор Восток представлялся чем-то сверкающим, рычащим, страстным, грохочущим. Там видели только баядер и кривые сабли, фанатизм, сладострастие и т.д. Одним словом, тут мы еще на уровне Байрона. Я же почувствовал Восток по-иному. Меня, напротив, привлекает в нем эта бессознательная величавость и гармония несогласующихся вещей". Новое видение привело Флобера к еще одному далеко идущему открытию: пониманию иной роли и места человека в восточной культуре и мировосприятии.

Можно вспомнить, что романтическое воссоздание исторических сюжетов отличалось модернизацией образов героев, для которых исторический контекст служил лишь красочными одеждами, колоритным декоративным фоном. Против этого "байронического романтизма", или, как писал о романах и драмах В.Гюго
Э.Золя, "видения истории, воскрешенной в красочных декорациях мелодрамы", против плодов необузданной фантазии "ватаги искателей яркого колорита и пламенных страстей" (так характеризовал он же творчество бунтарей- романтиков в целом) и выступили творцы новой эпохи. Автору романа "Саламбо" принадлежит среди них одно из первых мест. К новому пониманию образов героев он пришел через мифологизацию романтической фабулы. Включение мифологии в историческое повествование было открытием Флобера, ведущим к XX веку. "Саламбо" можно считать предвосхищением таких произведений, как
"Весна священная" Стравинского, как роман "Иосиф и его братья" Томаса
Манна.

Идущая от мифа нонперсонификация, восприятие человека и человеческого сознания как не претендующей на самостоятельность части целого особенно ярко проявляется в трактовке образа центральной героини. Саламбо - типично восточный персонаж, героиня, у которой отсутствует персонифицированное, индивидуальное восприятие собственной личности. Вспомним, что писал Флобер о восточных мужчинах и женщинах: "Эти глаза, такие глубокие, с густыми, как в море, тонами, не выражают ничего, кроме покоя, покоя и пустоты, - точно пустыня... В чем же причина величавости их форм, что ее порождает? Пожалуй, отсутствие страстей. Их красота - красота жующих жвачку быков, мчащихся борзых, парящих орлов. Наполняющее их чувство рока, убежденность в ничтожестве человека - вот что придает их поступкам, их позам, их взглядам этот облик величия и покорности судьбе".

Мусоргский как художник-"шестидесятник", представитель революционно настроенного поколения русской интеллигенции, верящей в высокие идеалы общественного служения, страстно выступающей в защиту униженных и обездоленных, конечно же, не мог адекватно воспринять и пропустить через себя пронизывающий роман Флобера глубочайший скепсис по отношению к человечеству и столь высоко вознесенным идеалистами-романтиками ценностям человеческой истории. "Из этой книги, - размышлял Флобер, завершая работу над романом, - можно почерпнуть лишь огромное презрение к человечеству
(чтобы написать ее, надо не слишком-то любить его)". Характерно, как
Мусоргский переосмысливает кульминационную сцену романа, жертвоприношение
Молоху.

Создавая этот эпизод, Флобер постоянно мысленно обращался к самым жестоким страницам произведений маркиза де Сада и к поэзии Шарля Бодлера.
Его самого пугала излишняя мрачность и романа в целом, и особенно этих кульминационных страниц. Вот характерные признания из его писем этого времени: "Я подхожу к самым мрачным местам. Начинаем выпускать кишки и жечь младенцев. Бодлер был бы доволен!" - "Только что закончил осаду Карфагена и собираюсь приступить к поджариванию младенцев. О Бандоль, топивший их в пруду, вдохнови меня!" - "По мере продвижения вперед я могу лучше судить о книге в целом, и она мне кажется слишком длинной и полной повторений.
Слишком часто возобновляются одни и те же эффекты. Люди устанут от всей этой свирепой солдатни".

Экспрессионистский образ "поджариваемых младенцев" - проявления бессмысленной, самоубийственной жестокости жалкого, ослепленного иллюзиями, дрожащего от страха человеческого стада - по самой своей сути был глубоко чужд автору "Детской", современнику Достоевского - писателя, считавшего, что счастье всего человечества не стоит одной слезинки невинно страдающего ребенка. Мусоргский расставил в сцене жертвоприношения Молоху свои акценты.
Характерно, что в словесной лексике предвосхищаются некоторые поэтические обороты "Хованщины": "В ризы крови багряной облекись", "Предстань во пламени страшном". А вот вариация на тему будущего "Плача Юродивого":
"Лейтесь, лейтесь, слезы горькие, страдай и горюй, сердце матери, сердце бедное". Вся картина "Капище Молоха" отмечена у Мусоргского эпической мощью, напоминая суровой величавостью и яркими контрастами стиль библейских сказаний.

Действительно, поэтические образы близки Псалмам Давида, а обрисовка языческого бога войны Молоха больше напоминает образ "всесильного и гневного", "многомощного, страшного" Бога-Отца, Вседержителя, грозного карающего Судии, к которому взывают в час жесточайших испытаний, сознавая всю меру ответственности, какой требует общение с владыкой вселенной. Стать под защиту столь сильного и страшного бога - это действительно означает принести в жертву самое святое, надеть тяжелый венец. Композитор запечатлел здесь народ как сознающую себя личность - и именно высочайший уровень самосознания поднимает образ поверженного во прах, горестно стенающего, объятого ужасом и молящего о спасении народа до подлинно трагических высот.

Такое решение сцены языческого жертвоприношения вступало в противоречие с замыслом Флобера и одновременно никак не укладывалось в привычную концепцию героико-патриотической оперы, тем более оперы о борьбе восставших наемников и рабов против власти Карфагена. Зато работа над первой картиной четвертого акта показала, какими могут быть пастыри народные в иной ситуации.

Для концепции историко-героической оперы вполне подходила "Боевая песнь ливийцев". По образцу "Гугенотов" или "Риенци" Вагнера ее мелодия могла стать музыкальным образом-эмблемой, гимном-кредо и песней сопротивления борющихся позитивных сил. Но в операх Мейербера и Вагнера есть четкое деление на правых и неправых, один лагерь рассматривается в них как виновник происходящих катаклизмов, другой берется под защиту как потерпевшая сторона.

Роман Флобера не давал возможности для такой трактовки. Карфаген трактовался в нем как мощное бесчеловечное государство со своими институтами, с официальными религиозными культами и символами могущества государственной власти. Но населяющие это государство общественные группы оказывались в сложных, неоднозначных отношениях с этой государственной властью, и совершенно неоднозначно выглядела война, которую повело против
Карфагена войско наемников. Эта разношерстная пестрая масса "свирепой солдатни" не трактуется писателем в одном ключе - как сторона потерпевшая, ведущая справедливую борьбу за свои права. Жестокость, варварство, бессмысленность приносимых жертв, предательство, "гармония несогласующихся вещей", как образно определил такое смешение противоречивых начал сам писатель, в равной степени присущи и наемному войску, и обманувшему его лукавому Карфагену. Вспомним, что роман начинается сценой пира в садах
Гамилькара, которая исключает всякую идеализацию и сглаживание противоречий. Наемники показаны здесь с обнаженной прямотой.

Таким образом, именно новаторское произведение Флобера многими своими особенностями могло подсказать Мусоргскому новое восприятие трагических противоречий человеческой истории, новый взгляд на человеческое сообщество как сложный неоднозначный организм, находящийся в постоянном движении, никогда не бывающий равным самому себе. По отношению к такому сообществу и составляющим его группам вопрос вины и ответственности, правоты и неправедности, приговоров несовершенного суда людского никогда не может быть решен прямолинейно, основываться на общепринятых удобных схемах. В кровавых исторических драмах палачи сами могут стать жертвами, а жертвы - поддаться ослеплению массового психоза. И хотя есть, не может не быть разницы между теми, кто претерпевает по собственной воле, кто гибнет за высокие идеалы (даже если они в исторической перспективе выглядят иллюзорными), и теми, кому назначена судьбою роль вечных страдальцев и страстотерпцев, авторская позиция состоит не в объективной беспристрастности. Автор - это относится и к Флоберу, и еще в большей степени к Мусоргскому - со скорбью и душевным сокрушением взирает на горести и беды, в которые ввергает себя человечество. По поводу одного из кульминационных эпизодов романа Флобер писал Эрнесту Фейдо: "Надо, чтобы это было одновременно гнусно, целомудренно, наивно и реалистично. Подобного варева еще не видывали, так пусть увидят". Опыт общения со столь новым по всем параметрам произведением старшего современника, писателя, глубокими корнями связанного с традициями европейской культуры, человека огромнейшей эрудиции и острого критического настроя по отношению к мерзостям современной жизни, несомненно оказал огромное воздействие на становление русского музыканта, открывшего новые горизонты в развитии отечественной и мировой музыкальной культуры.

2.3. «Борис Годунов»

Внимание композитора к трагедии А. С. Пушкина "Борис Годунов" привлек в 1868 его друг, историк русской словесности и фольклорист профессор В. В.
Никольский. Фабула пушкинской трагедии относится к началу XVII века, одной из переломных эпох в истории русского народа; ее коллизии позволяли провести смелые параллели с новейшими временами. Мусоргский сам пишет либретто, несколько сократив количество сцен и действующих лиц и изменив некоторые стихи.

К сочинению музыки Мусоргский приступил в октябре 1868 года. Через год партитура оперы в четырех частях была окончена, а осенью 1870 года представлена в дирекцию императорских театров. Однако опера не была
"одобрена для исполнения на русской оперной сцене". В 1871-72 годах композитор создает вторую редакцию оперы, завершив ее сценой народного восстания под Кромами, что по-новому осветило ее содержание.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат трудовой, контрольные 5 класс.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки