Без языка. Короленко В.Г.

Волынская губерния — сторона спокойная, тихая, немного даже сонная. Городок Хлебно напоминает поселок, а рядом село Лозищи и все жители в нем — Лозинские, поэтому у многих прозвища — звери, птицы, возница, колесо. Ходили слухи, что были лозищане “реестровыми казаками”, за что-то пожалованные дворянством. Но теперь жители закопали в землю свои при-вилегии и жили ни мещанами, ни мужиками, говорили по-малоросски, но с волынским говором с примесью русских и польских слов, исповедовали греко-униатскую веру, а затем были причислены к православию. Они чище крестьян, все сплошь грамотные, про них говорили — гордецы. Вспоминая о прошлом, лозищане недовольны настоящим.

Осипу Лозинскому жилось плохо: земли мало, аренда тяжелая, хозяйство бедное. Он женат, но детей еще нет. Подумав, что детям придется сложнее, Осип “взял ноги за пояс и пошел искать счастье”. Он оказался одним из немногих, кто не пропал и отыскался, “видно, был человеком с головой”... Через год или два после его ухода в Лозищи пришло письмо с большой рыжей маркой, какой и не видывали здесь. Письмо перечитали многие: писарь, учитель, священник, пока, наконец, оно не попало адресату: Катерине Лозинской, жене Иосифа Оглобли, в Лозищах. Письмо пришло из Америки, из губернии Миннесота. В нем сообщалось, что Осип не пропал, работает в “фарме”, но вскоре надеется сам стать хозяином. Впрочем, в Америке и работнику лучше, чем “иному хозяину в Лозищах. Свобода в этой стране большая. Земли много, коровы тучные, лошади, как быки. Людей с головой и руками уважают и ценят”. Лозинский уже участвовал в выборах президента страны... Только скучно ему без жены, поэтому накопил он деньги на билет, который и посылает в письме. По этому билету повезут Катерину бесплатно по всем землям, стоит ей добраться до немецкого города Гамбурга. Читая письмо, люди понимали, заплачено за билет Лозинским немало денег, а это значит не пропал он, а отыскал свою долю. Писарь долго раздумывал, прежде чем отдать Катерине письмо с билетом. Хотел сам воспользоваться, но билет был именной, женский.

Взяв письмо, Катерина расплакалась, “и от радости тоже плачут”. Женщина боялась отправляться в неизвестность. Она упала в обморок, поэтому пришлось брату “Матвею Лозинскому, по прозванию Дышло, нести ее на руках в ее хату”. О жизни в Америке по деревне ходили разные слухи и, казалось, не останется жителей, все кинутся за счастьем. Но поговорили и забыли, кроме двоих: брата Катерины Матвея и его друга Ивана Лозинского Дымы. Узнав о их планах, люди смеялись: “Да где же тебе, Матвей, в такую даль забираться? Ты глуп, а Иван слаб. Да вас там в Америке гуси затопчут”. Но Дышло решил от сестры не отставать. “Так и поехали втроем в дальнюю дорогу...” Долго они путешествовали, наконец прибыли в Гамбург и сразу пошли на пристань, там толчея, не пробиться. Маленький катерок перевозит пассажиров с пристани на океанский пароход. Лозищане сразу сообразили, что он отправляется в Америку. Дышло всех растолкал, пробились к сходням. Катерину пропустили по билету, а мужчин задержали, хотя они совали деньги — не бесплатно собирались ехать. Катерина перебралась на пароход, вскоре он уплыл. Лозищане опешили, никак не могли взять в толк, что им делать. Контролер, задержавший их на пристани, пригласил пить “шнапс”, только это и поняли из его непонятного лепета. В кабаке бедолаги встретили земляка, объяснившего, что надо было купить билет. Через неделю отправляется еще один пароход с эмигрантами в Америку, будет пароход и раньше, но билеты на него дороже. Дышло хочет догнать сестру, поэтому решает взять билеты именно на этот пароход. На следующий день они отплыли из Гамбурга.

Плавание по морю поразило лозищан. Они впервые видели необъятный океан, вызывающий необычные философские мысли о вечности природы, ее гармонии, ничтожности человека в этом бесконечном мире. Конечно, Дышло не мыслил так стройно, он смутно осознавал страх перед глубиной океана. Ему казалось, что кто-то незримый и великий наблюдает за людьми, распоряжаясь их судьбами. В шторм Дыма страдал от морской болезни, а когда море успокоилось, стал общаться с другими эмигрантами, пытаясь выяснить, что такое “большая свобода в Америке”. Знающие люди объяснили, — это огромная женская статуя с факелом в руке. Но лозищанам не понравилось такое объяснение, они чувствуют другой смысл этого слова.

В седьмой день путешествия на море пал сильный туман. Пароход едва двигался, подавая сигналы.'В это время на корабле умер пассажир. Его завернули в саван и похоронили в морской пучине. О нем горько плакала молодая девушка, оставшаяся сиротой. В тумане пароход едва не столкнулся с айсбергом. Матвей никогда не видел такую махину льда. Позже Лозинский Дышло опять столкнулся с плачущей девушкой. Он стал ее утешать. Дать ее умерла еще на родине, отец — на пароходе. Сирота страшится неизвестности, ожидающей ее в незнакомой стране. Матвей решает, если найдет свою долю в далекой Америке, “это будет и твоя доля, малютка”.

На двенадцатый день путешествия лозищане увидели пассажиров, стол-1ИВШИХСЯ на носу судна, очевидно, берег недалеко. Через некоторое время _тал проступать маяк. И наши путешественники явственно увидели: “...стояла огромная фигура женщины с поднятым в руке факелом”, вскоре показались и высокие дома. Пароход вошел в порт, но пассажиров не ссаживали. Ночь они провели на пароходе. Только на следующий день небольшой катерок подтягивал и толкал его к пристани. Плавание закончилось, но нашим путешественникам боязно покидать привычную палубу. Они робко сошли по трапу, девушка жалась рядом.

Путешественники очень обрадовались, когда на пристали увидели “соотечественника”: “Жид! А ей же Богу, пусть меня разобьет ясным громом, если это не жид! — первым увидел Дыма, указывая на какого-то господина. Обрадовались этому человеку, как родному. Да и жид, заметив белые свитки и барашковые шапки, тотчас подошел и поздоровался. Он оказался “господином Борком”. У него подходящее помещение для приехавших и для барышни “особо”. Он окликнул сына, взявшего у девушки “узелок, и вся процессия двинулась по улице”. Анна очень испугалась, когда над ее головой пронесся поезд. Приезжие “посмотрели с разинутыми ртами, как поезд прогнулся в воздухе змеей, повернул за угол, чуть не задевая за окна домов, и полетел опять по воздуху дальше, то прямо, то извиваясь...”. Наши путешественники шли и шептали молитвы, а за ними увязались какие-то черные дьяволята, швыряющиеся кожурой неизвестного фрукта (банановой кожурой). Дыма предложил позвать полицию, но Борк отговорил, здесь не принято по каждому поводу беспокоить полицейских. Мальчишки веко-ре отстали. Борк пригласил подняться по лестнице, ведущей к платформе того самого поезда, который недавно пронесся над их головами и так напугал. Дыма наотрез отказался идти в “летающий поезд”, только страх остаться в одиночестве заставил его подняться за остальными на платформу. Оказалось, путешествовать в поезде не страшно.

Вскоре они разместились у мистера Борка в десятиместной просторной комнате. Анна поселилась с дочерью хозяина Розой.

Дыма удивительно быстро приспосабливался к местным порядкам. Матвея же тяготит чужбина. Разговор с соотечественницей “строгой барыней” усугубляет это настроение. Она пришла нанимать Анну себе в прислуги, но пока ушла ни с чем. Лозищане написали письмо Осипу, надеясь на его помощь. Пока живут у Борка, удивляясь необычности порядков и нравов “нового света”. Дыма уговаривает Матвея драться с ирландцем на деньги. Но Лозинский Дышло не соглашается, он не привык пользоваться своей силой, а тем более ее продавать. Матвея удивляет, что евреи в Америке не чтут “святую субботу” так, как это делали в России. Борк объясняет это новыми обстоятельствами: необходимостью работать: ни одному хозяину не понравятся прогулы работника даже по религиозным соображениям. Борк объяснил, что религия приспосабливается к новым условиям, давая послабления, чтобы не отпугнуть верующих от церкви. Матвею это непонятно и не по нраву. На предложение Борка постричься Матвей сердится. Он хочет сохранить свой вид независимо от места проживания. Стрижку и смену одежды он воспринимает как отказ от вековых традиций предков, родины, религии.

Лозищане мечтают о лучшей жизни в некоей фантастической деревне со счастливыми жителями. Ночью Матвей видит сон: будто некто кричит: “Глупые люди, бедные, темные люди. Нет такой деревни...” Прежние приятели умерли. Тебя мать родная не признает, когда предстанешь перед ней... и внуки ее будут американцы... Матвей в ужасе проснулся. Его настроение еще больше испортилось, когда увидел постригшегося Дыму, похожего теперь на американского бродягу. Дыма обиженно рассказал Матвею, что здесь любят драться, боксировать за деньги. Он поспорил, что Матвей самый сильный и легко одолеет соседа-ирландца. В это время Анна и дочь Борка Роза вспоминали о своих семьях. Анна боялась рассказать, что ее брат участвовал в еврейском погроме, и за это посажен в тюрьму. Позже она обрадовалась, что сдержалась, не разоткровенничалась. Мать Розы умерла после еврейского погрома, напугавшись происшедшего. Поговорив и помолившись, девушки легли спать.

С этого времени у Дымы стал резко портиться характер, он связался с американцами, водил с ними компанию, выясняя, как можно заработать на жизнь. Вскоре он предложил Матвею продать свои голоса на выборах мэра. Матвей наотрез отказался, Дыма окончательно отдалился от приятеля.

Письма от Осипа все не было, Матвей скучал, сидя дома за чтением Библии. Опять Дыма завел разговор о боксе. Борк поддержал его: американцы любят бои, делая крупные ставки на сражающихся. Матвей обругал их лодырями и отказался драться. Дыма продолжал общаться со своими новыми приятелями “американцами”. Однажды Дыма подошел к сидящему Матвею и попросил его подраться с ирландцем. Матвей степенно отказался. Ирландец погасил газовый рожок, мешая Матвею читать. Лозинский двинул его локтем, чтобы не мешался. Ирландец упал, но потом опять полез в драку. Матвей встал, сгреб Падди за волосы, зажал его голову между колен и несколько раз шлепнул очень громко по мягкому месту. Все произошло молниеносно. Многочисленные свидетели происшедшего покатывались со смеху. Дыма сам смеялся, а потом выговаривал Матвею: “Хорошо, нечего сказать: драться, точно медведь у берлоги... Это стыд перед образованными людьми”. Матвей спокойно продолжал читать. Ирландец не успокоился, он подошел к Матвею, и когда тот встал, дернул лозищанина за ноги. Матвей с грохотом упал на пол. Он пришел в ярость, ирландцу был бы конец, если б не подскочившая Анна, успокоившая Матвея. Ирландцы едва унялись, видя гнев Матвея.

Ночью Дыма рассказал, это называется “индейская штучка”. Матвей опять рассердился, проклиная всех новоявленных приятелей Дымы. Те повскакивали с кроватей, боясь продолжения гнева Лозинского. Но Дыма успокоил их, Матвей не причинит им зла.

“Матвей привык уважать себя”, ему тяжело забыть поступок Падди, так унизившего его. Ночью Матвею приснилось, будто Падди подошел к нему, а Матвей не мог шевельнуться, защититься. Мелькало испуганно лицо Анны. Потом приснилась свадьба сына Борка Джона и Анны. Матвей во сне скрежетал зубами, чем привел в ужас даже Дыму. Утром, когда почти все разошлись, Матвей поднялся в комнаты Анны и Розы и сказал, здешние порядки напоминают ему историю Содома и Гоморры. И если б он мог, то с котомкой ушел бы на родину, но по морю не пойдешь. Он решил отвести Анну к строгой барыне, приходившей к Борку. Соотечественница не обидит сироту, пока Матвей не заработает денег на обратную дорогу. Анна покорилась воле Матвея, хотя Роза отговаривала идти к барыне: она мало платит и заставляет много работать. Матвея это не остановило.

Джон отвел Матвея и Анну к даме, где шел долгий нравоучительный разговор, пока молодой Борк не рассердился, и не ушел. Матвей кинулся следом, не обратив внимания на номер дома. Не знал он и адреса Борка...

Матвей кинулся догонять Джона, обознался, запутался в одинаковых домах и совсем растерялся. Джона “зазрила совесть”, он вернулся за Матвеем, но того и след простыл. Джон кидался во все стороны, но безрезультатно. Поздно вечером Анна расплакалась, представив, что навсегда потерялаМатвея. У Борка тоже допоздна не спали, обсуждая исчезновение Матвея. Весь день Джон и Дыма бегали по городу в тщетных поисках лозищанина. Ночью Дыма не раз плакал.

На несколько дней Матвей стал “самым знаменитым человеком Нью-Йорка”, но об этом позже.

Осознав, что он потерялся, Матвей купил хлеба, напился прямо из фонтана и стоял, раздумывая, что делать дальше. Тут его увидел репортер и на всякий случай сделал зарисовку необычного человека. Увидя подошедшего полицейского, Матвей сбежал. Он побоялся попасть в кутузку — паспорт остался у Борка.

Чистильщик сапог зазвал Матвея, подумавшего, что это знакомый Борка. Позже Матвей понял свою ошибку и рассердился: “Собака ты, черная собака... Человек на тебя понадеялся, как на брата... как на родного отца...”

Матвей плутал по городу весь день. Он даже вышел к зданию, где собирались эмигранты, и если бы подошел поближе, то увидел свою сестру Катерину с Осипом, идущих встречать очередной пароход в надежде увидеть Матвея и Дыму. Но Матвей не знал этого и пошел влево. Блуждая по улицам и мостам, он вышел к заливу, задремал у воды.

Проснувшись, Матвей поспешил к вагону канатной дороги, призывно звонившему в ночи. Матвею хотелось бесконечно ехать, но кондуктор выпроводил его у парка. Лозинский искал укромный уголок, отдохнуть от бесплодных скитаний, но голос сторожа спугнул его.

Наконец Матвей прилег в траве у фонтана. Он уже задремал, “как вдруг кусты раздвинулись, и какой-то человек остановился над ним, заглядывая в его ночное убежище”. Человек стал что-то спрашивать, но Матвей не понял его. Лощинский обозлился, неужели не дадут и тут покоя. Горемыка отошел, шаги его затихли. Матвею вдруг захотелось вернуть бедолагу, но тот, вероятно, ничего не поймет. Рано утром Матвей увидел своего “ночного гостя” повесившимся на дереве. Он кинулся помочь, но человек был мертв. Матвей поспешил прочь.

В это утро безработные Нью-Йорка решили устроить митинг. Его назначили пораньше, чтобы обратить внимание большинства, спешащих на работу. Репортер, посланный освещать события, одним из первых увидел Матвея, отметив: “Первым явился какой-то дикарь в фантастическом костюме...”, а затем висящее в чаще тело. Репортер кинулся помочь несчастному, но, поняв, что поздно, решил запечатлеть его для газеты. Это вызовет сенсацию, газета будет довольна. Постепенно парк наполнился людьми. Они собирались близ “несчастного”, полиции все не было. Прибыл и Чарльз Гомперс — знаменитый оратор рабочего союза. Он отдал дань несчастному, “изнемогшему от трудной борьбы”. Матвей ничего не понимал, но чувствовал родственную связь с собравшимися. Он приближался к оратору. Бог весь, что бы он сделал, но его неудержимо несло к платформе, на которой пламенно выступал Гомперс.

Неизвестно, что произошло бы, доберись Матвей к цели, но на его пути встал полицейский Гопкинс, вчера уже виденный Матвеем у фонтана. Лозинский захотел взять его руку и поцеловать, Гопкинс отскочил и ударил Матвея по голове клобом (дубинкой). Кровь потекла по лицу Лозинского, глаза его стали дикими, страшнее, чем в комнате Борка, когда его свалили с ног. “В этом ударе для него вдруг сосредоточилось все то, что пережил, перечувствовал, перестрадал за это время, вся ненависть и гнев бродяги, которого, наконец, затравили, как дикого зверя...” Матвей смял полицейского, на помощь кинулись другие стражи порядка, но “через несколько секунд огромный человек, в невиданной одежде, лохматый и свирепый, один опрокинул ближайшую цепь полицейских города Нью-Йорка”. Лозинскому на помощь кинулись итальянцы, и вскоре толпа вырвалась на площадь. Организаторы решили, что митинг сорван, и удалились, как и пришли, под звуки наемного духового оркестра.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки