Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

В полемике придется еще услышать: Владимир Ильич развернулся, мол, так, что вокруг чуть ли не голое место образовалось... «Что ж, бывают такие моменты, когда массы по тем или другим причинам убегают с поля битвы, и тогда плох тот вождь или тот генерал, который, оставаясь в единстве, не может защищать свое знамя. Бывают такие моменты, когда надо оставаться в единстве, чтобы сохранить чистоту своего знамени.

Так что, дорогая Анюта, насчет «опустить или посгладить» подумать надо» лаки и паки». Из письма в письмо обсуждается эта лексически-политическая проблема. «Ругательства» там всякие или «неприличные выражения» в поповско-цензорском понимании согласен заменить, но оценки идейнее предательства? — помилуйте!»

Его письма из Парижа, порой еженедельные, причудливо сотканы совсем из разных нитей — из лаконичных оценок ситуаций, всполошенных переживаний и... многостолбцовых перечней поправок по свежим гранкам, переправленным сестрой через многие кордоны за тысячи верст, — какое гигантски неразворотливое плечо для издания срочной книги.

Переживаниям же нет конца. Вдруг уловилось между строк: маме нездоровится. Запросили телеграммой — подтвердилось: больна. В таком возрасте — 73 года — любой недуг может всполошить. Младшая сестра, приехавшая на экзамены в Сорбонну, рванулась в Россию. Едва удержали. В Москву посыпалнсь экстренные запросы, просьбы. «Митино письмо прочел... ему, как врачу, виднее, особенно после совета с специалистами, состояние болезни, и я его очень прошу извещать нас почаще хотя бы самыми порогами письмами». Тревоги не улеглись, пока не появилось доброе предзнаменование. «Дорогая Анюта! Получая вчера вечером твое письмо с припиской дорогой мамочки... Мы все ужасно были обрадованы». Все тревожные дни убеждал старшую сестру высвободить себя чуть-чуть, сбыть корректуру на руки друзей, в конце концов нанять кого-то... Но надо знать непреклонную, несгибаемую Анюту!

Когда философская рукопись лежала еще на авторском столе и предпринимался усиленный поиск издателя, из Петербурга от старшей сестры пришло письмо, которое Владимир Ильич не мог читать без грустной улыбки: «Слышала здесь от задавших тебя недавно, что ты выглядишь плохо и очень переутомился. Это очень грустно. Не зарабатывая, пожалуйста, дорогой, и побереги себя. Тебе, верно, нужен был бы отдых где-нибудь в горах и усиленное питание. Устрой себе это. Ну, пусть попозже выйдет философия...»

Ее, наверное, оторопь взяла, когда считанные недели спустя на нее обрушилось настойчивое авторское торопление: «Об одном и только об одном я теперь мечтаю а прошу: об Ускорено выпуска книги... Ускорять, ускорять во что бы то ни стало...»

«Мне дьявольски важно, чтобы книга вышла скорее.

У меня связаны с ее выходом не только литературные, но и серьезные политические обстоятельства...»

Эти обстоятельства он обозначил по-немецки одним словом «» (раскол). Но прежде чем он порвет с идейными отступниками — каждому из них, товарищам по партии, всей общественности, он должен показать, где ошибки по умыслу, где заблуждения по недомыслию, он должен представить исчерпывающие аргументы. На историческое совещание расширенной редакции «Пролетария» он придет во всеоружии — с философской книгой, — тысяча благодарностей Анюте, близким, всем, кто работал у горна, когда ковалось это оружие.

В обыденном представлении философия, да еще нг1-рочнто усложненная, — не что иное, как отвлеченное любомудрие, не имеющее отношения к повседневной жизни. Как бы не так! Выяснение отношений с российскими махистами еще и еще раз убеждает; решение философских вопросов теснейшим образом связано с жизненной практикой, с классовым противоборством.

Взять ту же компанию литераторов, наводняющих легальные издания систематической проповедью богостроительства. Она потому получает простор и поддержку, что именно теперь русской буржуазии в контрреволюционных целях «понадобилось оживить религию, поднять спрос на религию, сочинить религию, привить народу или по-новому укрепить в народе религию. Проповедь богостроительства приобрела поэтому общественный, политический характер... Большевизму не по дороге с подобной проповедью».

Полемика на редакционном совещании «Пролетария» развертывается и вокруг чисто политических маневров любомудрых эмпириокритиков. Эти «тоже большевики» то рядятся в тогу ультиматистов, то группируются в некую фракцию божественных отзовистов. Одни других хуже. Их попытки помешать партии использовать легальные средства борьбы с царизмом так же вредны, как и попытки духовного разоружения. Особенно огорчительна их изощренность и псевдорадикализм. «Вместо того, чтобы политически мыслить», они цепляются за «яркую» вывеску и неизбежно оказываются «в положения партийных иванушек... Надо оберегать большевизм от «карикатуры на него». Никому не должно быть позволено разрушать «драгоценнейшее наследие русской революции».

Во имя его сохранения, во имя его чистоты, во имя ясности политического сознания и идет бескомпромиссная борьба с теми, кто поступается марксистскими убеждениями. И каждой страницей своей философской книги, и каждым аргументом в открытой полемике с оппонентами-ревизионистами Владимир Ильич стремится доказать: философия — дело партийное, отстаивая принципы марксистской философии, мы укрепляем большевистскую партийность. Мы отстаиваем партийность принципиально, в интересах широких масс, в интересах их освобождения от всякого рода буржуазных влияний, в интересах полной и полнейшей ясности классовых группировок, именно поэтому нам надо всеми силами добиваться того и строжайше следить за тем, чтобы партийность была не словом только, а делом.

...Года через два после выхода философской книги автор ее и редактор совершают многомильное путешествие по золотым галереям осенних парижских бульваров. Нескончаемый разговор обо всем и всякий раз о будущем: когда-то поднимется новая волна, всколыхнутся миллионы. На лице брата Анна Ильинична замечает ненастное облачко и слышит редкое по интонации признание: «Удастся ли еще дожить до следующей революции...» Невозможно было даже вообразить тогда, что до Октября осталось всего две тысячи двести дней.

Смысл жизни

- понятие, присуще любой развитой мировоззренческой системе, которое оправдывает и истолковывает свойственные этой системе моральные нормы, показывает, во имя чего необходима предписываемая их деятельность.

В газете «Собеседник» было напечатано такое письмо:

«Здравствуй, «Собеседник»! Я учусь в десятом классе. До десятого класса я была озорной, веселой заводилой-девчонкой. Теперь все изменилось. Я уже не могу смотреть на жизнь по-прежнему. Меня мучает то, что за все мои семнадцать лет я не принесла никакой пользы. Кто я? Зачем я живу? Что хорошего я сделала? Не знаю. Хорошие отметки (я — отличница), дисциплина, активность в школе — вот и все?

 Я люблю читать. Прочла много книг. Мне кажется, что герои книг необыкновенные люди. Есть ли сейчас такие? Если бы ты знал, «Собеседник», как я завидую жившим во время революции, первых пятилеток, Великой Отечественной, поднятия целины! Вот были люди! И у всех у них в жизни была какая-то цель. А какая цель у меня? Получить профессию, выйти замуж? Все это кажется таким обычным.

Дело в том, что у нас, у нашего поколения есть все. Мы не голодаем, не живем на улицах под открытым небом, мы хорошо одеваемся (опять-таки с помощью родителей), о войне читали лишь в книгах, газетах или видели ее по телевизору. Почему же мне чего-то не хватает? Да, я мечтаю о подвигах (да и кто об этом не мечтает?), я хочу, чтобы моя жизнь не была скучной, однообразной. Но как, как этого добиться? Меня часто называют «слишком романтичной», говорят, что я «много хочу». Но разве можно жить иначе?

Я не пишу фамилии, понятно почему. И все-таки я уверена, что не только я так думаю и что со мной согласятся многие.

С уважением, Лена, 17 лет. Елец».

Однажды, рассказывают, Александр Грин слушал чтение новой повести молодого автора. Очень внимательно и очень доброжелательно слушал: в нем всегда жила, не всегда выходя наружу, суровая нежность к людям, И вдруг рассердился — услышал в повести такие слова: «Небо было как небо».

«Небо было как небо... — повторял Грин, нахмурившись. — Небо — как небо. И добавил расстроено: «Так — нельзя».

Мне вспоминается этот маленький эпизод из жизни большого романтика,   когда   я читаю   письмо   Лены. «Слишком ты романтична», — говорят ей подруги, и в этом утверждении слышится упрек: «Много хочешь», и в этом упреке слышится вопрос: «Что тебе еще нужно?»

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: банк курсовых, административное право шпаргалки.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки