Экзистенциальная психология

Эссе

Московский Государственный Университет имени М. В. Ломоносова

факультет психологии

кафедра психологии личности

Москва, 2002 г.

Люди не всегда могут делать то, что им хочется, и они знают об этом. Их жизни формируются — во всяком случае, до какой-то степени — силами, которые им неподвластны, и это представляется фактом столь же очевидным и универсальным, как то, что они должны умереть. Поэтому есть основания предполагать, что концепт судьбы можно обнаружить во всех культурах.

Английский антрополог Хилас, заявляет: «Подлинно идеалистическая психология должна признать опыт подчиненности, воздействие на личность потусторонних сил и ощущение, что человек вынужден делать какие-то вещи помимо своей воли. Отсюда универсальность таких понятий, как судьба, предназначение, предопределение, карма и непреднамеренность»

Однако действительно ли это так и, главное, что из этого следует. На первый вопрос отвечает работа всемирно известного лингвиста Анны Вежбицкой, в работе «Судьба и предопределение» задающейся вопросом: «Действительно ли во всех без исключения языках есть слова, хотя бы отдаленно подобные английским fate (судьба) и destiny (предопределение)?»

Оказывается, что в очень многих языках, принадлежащих совершенно разным культурам, такие слова имеются. Так, в статье «fate» в «Энциклопедии религии и этики» Гастингса [Hastings] наряду с греческим концептом мойра приводится римский fatum (фатум, рок), мусульманский kismet, вавилонский simtu. буддистский karma (карма), китайский ming, египетский sau и т.п Однако в то же время в отмечается, что в библейском иврите не было слова, соответствующего английскому fate. Основанный на Ветхом Завете, который в целом признает свободу выбора, иудаизм не разделяет и не может разделять языческой веры в судьбу. Иудейское сознание никогда не касалось этой темы, и поэтому в Ветхом Завете нет ни одного слова, соответствующего мойре или фатуму.

Такие концепты, как fate или destiny, чужды и языкам австралийских аборигенов. Они верят, что ход событий определяют «умные люди» (колдуны) и предки (другой род колдунов), но не абстрактная судьба/предопределение, так как идея судьбы/предопределения несовместима с их мировоззрением.

Концепция судьбы отнюдь не является всеобщей, более того — в европейской культуре она связывается с одним вполне определенным культурно-историческим явлением и с одной вполне определенной мифологемой и философемой — античной мифологемой большого временного цикла, в котором история движется от «золотого века» к упадку… Рождение и пребывание в той или иной части цикла в том или ином историческом жизненном окружении предопределяет и судьбу, прежде всего, в мировоззрении античной трагедии, как меру страданий, отпущенных каждому человеку. Это мировоззрение было далеко от того, что именуется сегодня «фатализмом», отмечает Мирча Элиаде. Речь шла не о предопределенной до мелочей жизни отдельного человека, а о том, что определенное место в истории, определенный исторический момент в рамках цикла, диктует определенную судьбу, как целостность жизненного пути и положение в космосе, диктуемое временем.

Этот античный взгляд возрождают в новую эпоху консервативно-романтические философы, такие как Освальд Шпенглер. Шпенглер в «Закате Европы» противопоставляет античную идею судьбы и новоевропейскую идею каузальности. Судьба господствует в истории, каузальность — в вещественном мире, мире естественных закономерностей. «Идея судьбы овладевает всей картиной мира истории, тогда как каузальность, являющаяся способом существования предметов и превращающая мир ощущений в четко отличающиеся друг от друга  вещи, свойства и отношения…». «Судьба» — это слово для не поддающейся описанию внутренней достоверности. Сущность каузального проясняется физической или теоретико-познавательной системой, числами, понятийным анализом. Идею судьбы можно сообщить только будучи художником, через портрет, через трагедию, через музыку. Одно требует различения, стало быть разрушения; другое есть насквозь творчество. В этом кроется связь судьбы с жизнью, каузальности со смертью…».

Шпенглер, таким образом, обращается к позитивному элементу в понимании судьбы, как внутренней достоверности времени, передаваемой только поэтически, и заставляющей нас творчески жить ради созидания свой судьбы. Взгляд не то чтобы совсем античный. Шпенглера продолжает в «Диалектике мифа» А.Ф. Лосев: «Время есть подлинно алогическая стихия бытия,— в подлинном смысле судьба или, в другой опытной системе, воля Божия. Напрасно ученые и философы забросили это понятие судьбы и заменили его понятием причинности. Это — беспомощное закутывание своего носа под собственные крылья и боязнь взглянуть прямо жизни в глаза. Судьба — совершенно реальная, абсолютно жизненная категория. Это — ни в каком смысле не выдумка, а жестокий лик самой жизни. Сами мы ежедневно пользуемся этим понятием и термином; ежедневно и ежечасно видим действие судьбы в жизни, лично своей и чужой; прекрасно знаем и понимаем, что не можем поручиться ни за одну секунду своей жизни; до боли очевидно сознаем, что будущее неизвестно, темно, как уходящая в бесконечную даль мгла сумерек: и вот, при всем этом, в угоду лживых теорий и грубых предрассудков презираем это понятие как выдумку, как фикцию, как не соответствующую никакой реальности идею. Выдумали понятие причинности. Но разве причинность мешает тому, чтобы, прежде чем произойти затмению луны, эта луна исчезла бы в каком-нибудь мировом пожаре или лопнула от каких-нибудь еще неведомых нам причин? Затмение луны предсказано на такое-то число. Да будет ли тогда самая луна, будет ли самое это число? Я уже честно признавался, что мне это не очевидно. Судьба — самое реальное, что я вижу в своей и во всякой чужой жизни. Это — не выдумка, а жесточайшие клещи, в которые зажата наша жизнь. И распоряжается нами только судьба, не кто-нибудь иной».

Однако для поздней античности, особенно для христианских мыслителей, характерна скорее попытка преодолеть «судьбу» в ее исконном смысле, заменить ее понятием Провидения. "Утешение Философией" Боэция – книга, бывшая излюбленным чтением образованных людей в Средние Века, –   завоевала себе прочную репутацию "книги Фортуны".  Размышления о судьбе и фортуне у Боэция непрестанно соотносятся с понятием Божественного Провидения  (providentia). Боэций представляет мир, полностью управляемый неким порядком (modus), установленным Божественной  неподвижностью. "Заключенный в сферу своей простоты, «Божественный» разум содержит образ многообразия  сущего, подлежащего управлению. Этот образ, когда рассматривается в чистом виде в самом Божественном разуме, называется Провидением, если же он сопрягается с вещами, подвластными Богу, то, как еще ведется от древних, называется судьбой… " Таким образом, судьба является конкретным применением, развертыванием Провидения во времени и  пространстве, тогда как Провидение представляет собой соединение (adunatio) этой временной последовательности  в предзнании Божественного разума. Мы видим, что Боэций, хотя и не отождествляет Провидение и судьбу, однако признает, что всё, подчиненное судьбе,  подчинено и Провидению, которому подчинена и сама судьба. Боэций отрицает  судьбу как некую самостоятельную, независимую силу. Судьба у Боэция полностью утрачивает характер слепой и неуправляемой силы, довлеющей над человеком;  напротив, она описывается как порядок, который, происходя из божественной простоты, содержится в самих  вещах, то есть имманентен сущему. Фатальным этот порядок называется только в силу того, что воспринимается таковым самими  людьми, тогда как правильнее было бы назвать его провиденциальным или божественным. Можно говорить об утверждении Боэцием приоритета свободы человеческих действий и благостного Промысла  Божьего в отношении него, не насилующего его и хранящего от случайностей. Понятие судьбы совершенно  утрачивает все черты, свойственные ему в античной мифологии – как безличность и неизбежную необходимость, так и иррациональность и индетерминизм. Судьба у  Боэция неотделима от Божественного Провидения и не персонифицируется

Иоанн Дамаскин, выражающий нормативную точку зрения ортодоксии говорит о том, что причиной всего совершающегося признают или Бога, или необходимость, или судьбу, или природу, или счастье, или случай. Но произведением Бога является сущность вещей и промышление; произведением необходимого — движение того, что существует неизменно; произведением судьбы — то, что ею производится с необходимостью, ибо сама судьба есть выражение необходимости; произведением счастья — редкое и неожиданное, ибо счастье определяют как совпадение и стечение двух причин, имеющих свое начало в свободном выборе, но производящих не то, что они должны бы произвести…  Под какую же из этих причин подведем мы человеческие действия, если человек не есть причина и начало своего действия? Богу не прилично приписывать постыдных и несправедливых поступков, иногда допускаемых людьми. Нельзя приписывать человеческие действия необходимости, ибо они не принадлежат к тому, что неизменно. Нельзя их приписывать судьбе, ибо произведением судьбы называют не случайное, но необходимое. Нельзя их приписывать счастью, ибо действия людей не есть что-либо редкое и неожиданное. Итак, остается допустить, что сам действующих и производящий что-либо человек есть начало своих действий — и свободен.

Современный православный мыслитель Александр Мень говорил, что есть множество  факторов, которые влияют на жизнь человека и составляют сумму того, что мы называем судьбой.  Но судьба — это не есть жесткая необходимость, детерминированность. Напротив, дух бросает вызов судьбе. И дух  человеческий с помощью Духа Небесного, он может взять судьбу в свои руки.  Судьба — это не хозяйка  наша, это только наши выходные данные, исходная позиция, а во что все это выльется зависит во многом от нашей  духовной развитости и доброй воли, веры, надежды и любви. 

Этот подход наиболее характерен для понимания судьбы у современных мыслителей, общим для которых является утверждение, что судьба, это только начальное условие, только канва, по которой вышивается в своем богатстве узор человеческой жизни, который отнюдь не детерминирован.

По Николаю Бердяеву, человеческая судьба представляется зависящей от времени, а время зависит от  человеческой судьбы, от изменения и переживания событий в этой судьбе Величайшая трагедия человеческого  существования порождается тем, что акт, совершенный в мгновении настоящего, связывает на будущее, на всю  жизнь, может быть, на вечность. Это и есть ужас объективации совершенного акта, который сам по себе такой  объективации не имеет в виду. Это и есть проблема судьбы, проецированной в будущее. Судьба определяется случайностями, а не детерминируется законами природы. Время связано с судьбой и внутренне воспринимается как судьба. Время в конце концов становится проблемой эсхатологической. Представить себе судьбу человека, его эсхатологию в перспективе времени,  переходящем в вечность, когда за один отрезок времени отвечают все времена, вечность, есть объективация  человеческой судьбы, выбрасывание ее изнутри вовне, из глубины на поверхность. Такая объективация и натурализация свойственна традиционным эсхатологическим учениям. Второе отношение ко времени означает преодоление болезни времени, и оно вводит в  вечность. Страх и ужас будущего преодолевается легкомыслием и глубокомыслием. Переживание греха и зла в каком-либо отрезке времени не есть переживание полноты и не  относимо к полноте человеческой судьбы, оно всегда есть переживание частичное и оторванное, всегда изолирует  часть от целого. Но именно ввиду этой частичности и изолированности нет тут окончательного решения  человеческой судьбы. Мгновение, в котором создается зло, остается во власти времени, оно не вводит в вечность,  хотя бы эта вечность называлась адом. Прошлое и будущее представляются нам фатальными лишь потому, что мы  объективируем время, что прошлое и будущее представляются нам объектами, которым мы соподчинены. Прошлое представляется О будущем же совсем нельзя сказать, что оно детерминировано. Будущее может переживаться или  как свобода, или как судьба. Судьба не есть детерминизм, в судьбу включена и свобода.   Судьба личности и судьба мира тесно связаны и переплетаются  тысячами нитей. Человек тоскует не только потому, что его ждет смерть, но и потому, что смерть ждет весь мир.  Парадокс времени и вечности существует не только для судьбы мира, но и для судьбы личности.

В понимании Мартина Хайдеггера судьба  означает единство подлинного рождения и подлинной смерти, т. е. открытость для вот-бытия временности его  существования в целом, включая ее конститутивные пределы. Такая открытость осуществляется самим вот-бытием  как осмысливающее свою фактичность можествование быть самим собой, т. е. как "проекция" бывшего в будущее.  Последняя же есть не что иное как экзистенциальный "механизм" истории. "Лишь подлинная временность, которая  в то же время конечна (т. е. конституирована рождением и смертью как ее пределами), делает возможным   такой феномен, как судьба, т. е. подлинная историчность." Поэтому подлинная временность - судьба - в то  же время предполагает конкретное понимание и действенное осуществление вот-бытием исторических пределов его существования.

Судьба становится действительным продолжением истории,  осуществлением ее непрерывности в индивидуальном существовании. Хайдеггер утверждает двуединство судьбы как,  во-первых, рождения "здесь и теперь" и, во-вторых, как судьбы "посмертной".

 Современная психология видит свой смысл в помощи человеку в осознании своей судьбы и в том, чтобы подняться над нею, осознать ее и овладеть ею.

А. Маслоу считает, что  помочь  индивиду двигаться к полной человечности можно только через осознание им своей идентичности. Очень важная  часть этого — знание того, чем этот индивид является: биологически, с точки зрения темперамента,  конституционально, как представитель вида; энание его способностей, желаний, потребностей, а также того, для  чего он пригоден, его, можно сказать, призвания или судьбы. Выражаясь ясно и недвусмысленно, абсолютно  необходимым аспектом этого знания о себе является то, что я называю "инстинктоидным" знанием своей  внутренней биологии, своих животных и видовых человеческих качеств.

Цель, которую должны были бы преследовать наши школы и учителя, состоит в открытии призвания, судьбы  каждого. Открытие того, что вы хотите сделать с вашей жизнью — часть понимания того, кто вы такой, часть  способности слышать свой внутренний голос. 

Одним из смыслов трансценденции он полагал трансценденцию своей воли (в духе изречения: "Да сбудется не моя воля, а Твоя, Господи!"). Уступить своей  судьбе и слиться с ней, любить ее в духе Спинозы или в даосистском духе. Как бы обнять свою судьбу, любя ее. 

В рамках теории метамотивации Маслоу говорит о том, что изучая самоактуализирующихся людей, он неизменно находит, что это люди, посвятившие себя чему-то, преданные какому-то делу "вне самих себя", некоторой профессии, любимой работе, долгу. Обычно это настолько сильно выражено, что для того, чтобы хоть как-то описать их страстную,  самозабвенную преданность делу, приходится прибегнуть к таким старым словам, как призвание, предназначение,  миссия. Иногда напрашиваются даже слова "судьба" или "участь". Порой я начинал говорить о долге в религиозном смысле, о самоотречении, посвящении себя некоему делу во внешнем мире, чему-то большему, чем сам человек,  чему-то, лежащему вне личности.  Понятия судьбы или участи у Маслоу , как он сам говорит, это не совсем удачное определение  впечатления, возникающего при общении с самоактуализирующимися (и некоторыми другими) людьми, когда они  говорят о своей работе или своем деле. Чувствуется, что у них есть любимое дело, то, к чему человек  имеет прирожденную склонность, для чего он подходит и что подходит ему самому, или даже то, для чего он был  рожден. Довольно легко складывается впечатление предзаданной гармонии, или же удачного союза наподобие  любви или дружбы, в которой люди идеально подходят друг к другу.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: матершинные частушки, налоги и налогообложение, реферат по биологии 7 класс.



1  2  3 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки