Биография и социография

Алексей Левинсон

Введение.

При определенном структурном сходстве этих терминов, под биографией я предлагаю понимать не жизнеописание, а жизнь, само существование. Как говорят, что “в моей биографии было немало темного или светлого”. Хотя то, что я буду сегодня рассказывать в жанре публичной лекции, это будет все-таки несколько биографией как несколько жизнеописанием.

А под социографией я предлагаю понимать, и даже имел смелость печатно предложить такое толкование: один из способов формирования социального знания. Социальное знание, наверное, возникает и в социологии, и в сопредельных науках несколькими путями. Я не претендую на то, что опишу самый главный из них. Но он по определенным причинам для меня представляется наиболее интересным, и вот о нем сегодня и пойдет речь.

Под социографией я понимаю типовую ситуацию, когда социальный исследователь встречается с каким-то феноменом, с какими-то проявлениями жизни, которые его интересуют, ужасают, восхищают - вызывают в нем какие-то сильные чувства. И далее он использует те концептуальные средства, которыми располагает в данный момент своей жизни, описывает или, как говорили в старину, схватывает эти явления и далее их доносит. До кого? Вот тут очень важная точка.

Дело в том, что функционирование так называемой “нормальной науки”, как вы знаете, предполагает, что ученый, исследователь, получивший некий результат, передает этот результат на суд ученых, своих коллег, и там этот результат подвергается верификации, фальсификации и т.п. Предполагается, что равнокомпетентные с ним коллеги могут проверить это знание на предмет валидности. Для этого есть разные институты: институт публикации, научных семинаров и т.д. Это один из путей формирования любого нормального знания.

Но есть иной путь, быть может, отвечающий другим фазам существования науки, другим институциональным формам, а именно: когда исследователь, как мог, описал какую-то встретившуюся ему реальность, убежден в существенности того, что он узнал, не только для научного сообщества, но и для более широкого круга. Речь ведь идет о социальном знании, знании для всей общественности. И он стремится общество с ним познакомить, быть может, вперед того, как он познакомит с этим коллег по цеху. А может быть и ситуация, когда нет цеха, и в этом смысле нет коллег или нет регулярных форм внутринаучного взаимодействия, нет журналов, нет научно-исследовательских институтов и многих других институций нет, а вот общественность, как правило, есть. А когда и ее нет, тогда, наверное, не о чем рассказывать.

И вот происходит обращение к этой общественности. В каких формах? Иногда это какая-то публикация. А иногда это форма, о которой нам здесь есть прямой смысл говорить - форма обращения на каком-то собрании. Форма, очень близкая к тому, что мы имеем здесь и теперь. Есть, например, такой жанр - семинар. Был семинар Ландау, например. Это очень узкий жанр, для специалистов определенного класса в определенных дисциплинарных рамках. А бывают семинары более широкие, и то, как задалась традиция (теперь уже о ней можно говорить) публичных лекций здесь, в Полит.ру, в Bilingua, мне более всего напоминает не публичные лекции, как я понимаю значение этих слов, а семинары.

Мне по моей биографии выпала высокая честь быть участником семинаров, которые в Москве были известны, как семинары Левады. Социография, мне кажется, царила на протяжении многих лет как основной способ сбора и распространения социального знания вот именно таким образом. Приходил человек, который что-то знает о чем-то. Он мог называться социологом и быть действительно им, он мог не называться социологом и быть, скажем, демографом, биографом, психологом, он мог быть даже человеком, который не является научным работником, но он подвизался в какой-то сфере, где его наблюдения сделаны по поводу того, что значимо для общественности.

Не будем забывать, что семинары Левады проходили с середины 60-х и, в общем-то, тянутся до сих пор. Но наиболее активной фазой их существования, когда о них знала вся Москва, были годы, так называемого, застоя, послеоттепельные годы. Небезынтересно, что эта форма оказалась востребована сейчас. Сам факт, что эти лекции проходят здесь не при пустых залах, означает, что это нужно людям, которые чаще всего вообще еще не жили на свете в те времена, почему-то такая необязательная, младшая форма распространения формирования социального знания оказалась снова востребованной.

Но, все-таки, на афише, вывешенной в Интернете, вы прочитали слова “публичная лекция”, и очень может быть, что сколько-то из присутствующих пришли на публичную лекцию, понимая под этим то же, что склонен понимать я. Это ситуация, когда некто, что-то знающий (по какой причине он это знает, сам ли он добыл это знание или просто он прочитал много книг), сообщает что-то публике. Публика она по определению ignorant, она не знает. Публика – это те, кто не знает чего-то, иначе, если бы они знали, они бы не пришли. Знающий сообщает незнающим, знающий стоит, незнающие сидят, знающий говорит – незнающие слушают. Вот такая ассиметричная ситуация, предполагающая вопросы на понимание или на уточнение. А в остальном - это тоже ситуация распространения социального знания.

Не хочу претендовать на то, что очень много знаю такого, чего не знаете вы, но хочу познакомить вас с биографиями нескольких людей, чья жизнь, чья биография оказалась средством создания социографической ситуации. Это люди, которые наткнулись на нечто, заслуживающее, по их мнению, описания, анализа, и которые далее старались об этом рассказать другим.

Традиция публичных лекций в нашей стране, насколько я знаю, может быть возведена, ни много ни мало, к 20-м годам XIX столетия. В Соляном городке, это места, где размещались гвардейские воинские части в Петербурге, часть офицеров сочла правильным нижним чинам, как это называлось, начать читать лекции об устройстве вселенной. Просвещение по естественнонаучной части. Эти лекции, к сожалению, в отличие от моего выступления здесь, обязательно сопровождались демонстрацией картинок волшебного фонаря. Называлось это “народные чтения”.

Первая биография. Зориан Доленга-Ходаковский

Первый персонаж, о котором я хочу рассказать, в это время уже не только жил на свете, но и активно действовал. Речь пойдет о старшем современнике Пушкина, может быть кому-то из присутствующих известно его имя, это Зориан Доленга-Ходаковский. Это человек, за право считать которого основоположником фольклористики, археологии и еще ряда сопредельных дисциплин, соревнуются российская, польская, украинская и белорусская традиции. Думаю, что сам герой себя не возводил ни к одной из этих традиций.

Молодой бедный шляхтич, получивший какое-то образование, мелкий клерк, судейский чиновник, помощник юриста. Ничем заметным не отмечена его ранняя юность. Заметные события начинаются только тогда, когда он присоединяется к французской армии, наступающей на Россию, участвует в боевых действиях, получает ранение под Смоленском, лежит в госпитале. Этот госпиталь посещает Наполеон и лично с ним имеет беседу. По воспоминаниям эта беседа уже умиравшего воина возвращает к жизни, но рану она все-таки не исцеляет. При отступлении французов он остается в России, какая-то крестьянка его прячет у себя.

Дальше его обнаруживают. Он как военнопленный приговаривается трибуналом к ссылке в Сибирь. И этапом, пешим образом, отправляется в Сибирь. Вот тут начинается та биография, о которой надо нам с вами знать.

Этот человек, не знаю, в железах он шел или как-то еще, на этапе, а этап в российской тюрьме и ссылке место, мы с вами знаем, место не очень веселое, и никогда веселым не было, он на этапе вдруг обнаруживает очень большой интерес к песням и рассказам конвойных, встречающихся попутчиков и жителей тех губерний, через которые проходил этап. И он начинает, тогда еще слово фольклор в употреблении не было, уж по крайней мере не было в употреблении в России, он начинает собирать эти песни и прочие фольклорные объекты. Я не буду в деталях рассказывать его биографию, получается так, что в силу разных изменившихся обстоятельств его расконвоируют, и он имеет возможность вернуться в Россию. И он возвращается почти той же дорогой, уже бесконвойный, но пешком, что очень важно.

И все время, которое у него есть, он посвящает тому, что он собирает, в частности, песни. Но кроме песен его начинает интересовать, и это очень важно для дальнейшего, топонимия и гидронимия. Т.е. названия мест, мы сейчас говорим “мест”, а он в то время, видимо, он уже вполне удовлетворительно говорил и писал по-русски, он говорил “урочищ”. “Урочище” - крайне интересное слово, оно мало сейчас употребляется в нашем современном языке, а оно очень существенно, потому что означает одновременно географический объект: гору, долину, лес, еще что-нибудь, одновременно с названием, которое оно имеет: Шишкин лес или Святая гора, или еще как-то - и те верования, которые связаны с этим местом, с так или иначе к нему присоединяемыми значениями. Те из моих коллег, которые имеют дело с понятием бренда, найдут много знакомого в таком соединении. Мощное, сильное слово “урочище” употреблял Ходаковский.

И вот он собирал сведения об урочищах. В это время у него фактически сформировалась имеющая огромную претензию теория. Она для него выступала как теория, объясняющая некоторые наличные обстоятельства обстоятельствами историческими. Он заинтересовался, (поляк - стало быть, католик) в православной стране тем, что он называл славянщиной дохристианской. Т.е. он прошел эти конфессиональные различия, которые его противопоставляли России, он, недавно воюя на стороне противника, сумел уйти от той политической реальности, в которой пребывал столь недавно, и обратился к тому, что он считал пантеоном языческих божеств, которые, по его убеждениям, были и божествами мест. Те, кто читали Топорова и Иванова, знают, как много они обнаружили подобных вещей. Топонимия, по мнению Ходоковского, сохраняла пантеон языческих божеств, опущенный на землю.

Говоря современным языком, он выявил системные связи внутри этой пространственно-религиозной, земной и одновременно неземной системы. И он пользовался этим, как научным инструментом. Я отвечаю за употребление этого слова, потому что он утверждал, что может предсказывать: вот, скажем, он явится куда-то, спросит, как называется, скажем, ручей, и после этого скажет, как все тут называлось несколько раньше. Старики должны помнить, что раньше гора, дол и все прочее назывались или должны были называться так-то и так-то. Он утверждал, что такие предсказания его неоднократно сбывались. Его труд по гидронимии центральных областей России имеет вот такую толщину. Количество записанных имен каких-то ручейков, притоков больших и малых рек, я точно не помню, но это огромный труд.

Небезынтересен вопрос, кто оплачивал эти исследования и на что жил этот человек. Их не оплачивал на этот момент никто. Как он жил? Днем он занимался сбором информации, на ночь просился, он же дворянин, на ночлег в барскую усадьбу и, как правило, получал туда приглашение. Но он брал налог с гостеприимцев, он обязательно, откушав с ними ужин, перед тем, как идти спать, им рассказывал примерно все то, что рассказываю вам я. Он им излагал свою теорию. Он ее навязывал, он был бесцеремонным человеком, ему было все равно, в чей дом он постучался. Он, во-первых, всегда был одет в одно и то же, у него не было просто смены одежды, а во-вторых, он ко всем обращался одинаково “сударь” и производил сильнейшее впечатление на эту дворянскую общественность. Слухи о нем стали опережать его движение, и подниматься вверх по социальной иерархии. В общем, им заинтересовался канцлер – граф Кочубей. Им заинтересовался князь Потемкин. Он побывал в столицах, произвел фурор в главных салонах Москвы и Питера. Он произвел впечатление на таких персон, как Гоголь и Пушкин. У Пушкина, если вы помните, есть такие строчки, по-моему, в “Моей родословной”: “…но каюсь, новый Ходаковский, люблю я с бабушкой московской потолковать о старине” и т.д. Пушкин понял, чем занимается этот человек, и понял способ, которым он работает.

Здесь, извините, маленькое отступление. Я не сказал, по какой причине я отобрал те 4 жизнеописания, которые я сюда принес. Дело в том, что все эти люди, не только на мой взгляд, относятся к цеху социальных исследователей, и работают теми методами, которыми работают мои коллеги и я. Это опросные методы. Это люди, которые выясняют то, что им надо выяснить, спрашивая других людей. Есть много других способов собрать социальную информацию. Это один из них. Они работали именно так. Он узнавал, спрашивая людей. Так вот, собрав этот корпус сведений и уложив его в ложе своей теории, а его теория касалась не только самой топонимии, она касалась, скажем, размещения фокусов локальных сетей, которые он называл городищами: это святилища, где отправлялся языческий культ и где впоследствии ставились православные храмы. Он, католик, объяснял православным, почему православные церкви ставятся на замечательнейших местоположениях. Он вычислял, где они должны стоять, и то, что они стоят, где надо, было для него подтверждением его теории.

Можно увидеть, что нынешняя теория верификации и фальсификации, может быть, не дали бы ему такого простора для уверенности в себе, но на тот момент было так, и суггестивная сила его была, видимо, очень велика, потому что, повторяю, он обаял людей достаточно авторитетных. Его слава, двигаясь от одного иерарха к другому, достигла самых высших на тот момент органов слуха, и он получил стипендию на продолжение своих исследований от высочайшего имени. Прошло какое-то время, пока все это решалось. Он был человеком, не желавшим считаться ни с какими иерархическими различиями, и к этому времени написал и опубликовал критику не кого-нибудь, а Карамзина, его “Истории государства российского”. Вы понимаете, каким авторитетом пользовался этот труд в первой трети XIX столетия, и что такое было поднять руку на Карамзина и уличить его в фактических ошибках на страницах такой-то, такой-то, такой-то и такой-то: Карамзин, который не был полевым исследователем, сделал какие-то фактические ошибки в названиях рек и еще каких-то там деталях.

Но Ходаковскому это сходило с рук, он получил деньги на то, чтобы проводить раскопки городищ, на то, чтобы собирать эту информацию, и это было высшей точкой его карьеры, после которой она начала рушиться. Экспедиция, в которую он отправился, не задалась по многим причинам, в том числе, по семейным. Он женился. Этот брак был, видимо, неудачный. В дороге погиб народившийся ребенок. Его реляции, которые он посылал с дороги, не устроили тех, кто снаряжал экспедицию. Видимо, на письме он не мог передать всего того, что он мог сделать устно. Короче говоря, финансирование через некоторое время было закрыто, он вернулся ни с чем: с недописанным, недоделанным, незавершенным проектом. Хотя его еще принимали в московских в домах, но в общем-то, дело пошло на убыль. В 1825 или 1826 году он уже умер.

Кончал свою жизнь он как настоящий исследователь. Его уже никто не слушал, ему не платили деньги, он устроился управляющим к какому-то помещику, что тоже не очень хорошо получилось. И полуголодный, имея чуть не ли единственную одежку, он продолжал собирать ту информацию, которая его интересовала. Информацию о топонимах. Так как он уже по многим причинам не мог путешествовать, он выбрал те места, где концентрируются информанты. В Москве, недалеко отсюда, на Болотный рынок приезжали крестьяне из многих губерний. Он ходил и спрашивал: “А в Ваших местах как называются речки, лужки” и т.д. Это был небезопасный вид полевого исследования, потому что, в частности, с этими обозами прибывали старосты соответствующих имений. И они соображали, кто может интересоваться этими названиями – явно те, кто заслан теми, с кем их баре судятся за какие-то там воловьи лужки. Благо выглядел Ходаковский не как барин, а как какая-то сомнительная личность, и его сдавали в полицию. Но поскольку его отправляли на один и тот же участок, там его знали и быстро отпускали.

Вот так кончилась его, на мой взгляд, героическая жизнь, но биография его не кончилась, потому что узнавший о его кончине Александр Пушкин сносился с Гоголем по вопросу о том, чтобы выкупить его архивы у вдовы. Вдова дорожилась, не продала. Архивы куда-то на долгое время пропали, потом выяснилось, что под именем Зориана Деленго-Ходаковского скрывается Адам Чарноцкий, воевавший с французами и вроде бы не отбывший наказание. Биография сомнительная, и о нем перестали писать. Его имя не то, чтобы было под явным политическим запретом, но, в общем, о нем не писали около 50 лет. Сведения, которые попадали в печать, были отрывочными и противоречивыми, в общем, он был некой неясной, но интригующей персоной в российской истории. Потом выяснилось все то, что я вам рассказал и то, что можно о нем рассказывать, и не рассказано.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: банк рефератов 5 баллов, изложение по русскому 7 класс, решебник 6 класс виленкин.



1  2 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки