Феномен мнимой экзальтации

Константин Фрумкин

В ранних произведениях социолога Питирима Сорокина есть одна странная ошибка. Сорокин создал учение о классификации актов человеческого поведения. Последних, по Сорокину, существует три разновидности:

- нормальное и обязательное поведение, которое общество требует от своих членов;

- подвиги, которые не обязательны, но рекомендуемы и награждаемы;

- преступления, т.е. запрещенные акты поведения, совершение которых наказуется.

Первое, что бросается в глаза даже не являющемуся профессиональным социологом читателю - это то, что в системе Сорокина совершенно отсутствует место для морально-нейтральных актов поведения. К какому из трех сорокинских разрядов отнести, скажем, безобидное посвистывание на улице? Оно не обязательно, не рекомендуемо и не наказуемо. По Сорокину же все, что не обязательно - либо подвиг, либо преступление.

Можно попытаться представить себе то сообщество, которое было бы адекватно описываемое сорокинской классификацией. Его члены не смеют делать ничего сверх обязательного, или хотя бы рекомендуемого. Здесь перед нами - жесткая тирания, или еще скорее - экзальтированная секта. Причем экзальтированность следует понимать строго определенным образом. В словарях под экзальтированностью понимают состояние болезненного возбуждения, т.е. этому понятию дается психологическое, психофизиологическое толкование. Нас же интересует не психология, а культура. Чтобы понять экзальтированность как категорию не психологическую, а культурологическую, надо переосмыслить ее, исходя из того, что индивидуальная психология влияет на общие характеристики общества и культуры. Человек интегрирован в культуру через поступок. Для поступка и его соотнесенности с общественной оценкой возбужденность проявляется через разрастание чувства необходимости его совершения. Таким образом, экзальтированность в данном контексте - это, прежде всего, гипертрофированность чувства долга, будь это долг религиозный, рыцарский или любой другой.

Особенность экзальтированного, сектантского поведения - в отсутствии понятия о необязательных, но допустимых поступках. Все либо обязательно, свято - либо запрещено. Тирания навязывает своим подданным экзальтированное поведение. При жесткой теократии всякое нормальное жизненное отправление становится исполнением закона, актом служения. Таким образом, сливаются до неразличимости сакральные, ритуальные - и обыденные действия, с заметным перекосом к ритуалу. Вся жизнь становится исполнением ритуала.

Понятия, близкие по смыслу к такому действию-служению можно найти у Владимира Соловьева в понятии "теургия" или у Николая Федорова в понятие "общее дело". Но ведь это все мыслители мистической напряженности! По мнению Н. Федорова элементы "общего дела" были свойственны ранним христианским общинам, где, как он считал, литургия не ограничивалась службами в храме, а охватывала всю жизнь общин.

То же самое примерно можно сказать об идеальной еврейской общине - общине, какой её пытается создать регламентирующая быт религия, и как пытаются жить некоторые ультраортодоксальные еврейские семьи. Иудаизм сакрализовал будничный обиход еврея до такой степени, что сам этот обиход стал подобием литургии.

Итак, поскольку вся жизнь общин - это богослужение, т.е. действие морально-обязательное, но, с другой стороны нельзя предполагать, пожалуй, в быту этих общин полного отсутствия проступков и преступлений. Сам Федоров вряд ли думал так о первых христианах, равно как и никто и предполагает в быту самых-самых религиозных евреев каких-то хотя бы случайных нарушений. Есть место и для подвигов, и для обязанностей и ля преступлений, то есть к этим экзальтированным сообществам с натяжкой применима сорокинская классификация.

Экзальтации долга есть куда двигаться дальше этого. Ведь и христианство, и иудаизм, по крайней мере, знают религиозное подвижничество. Морализм а-ля Сорокин все-таки дает простор для некоторой инициативы, для прорыва за пределы обязательного - хотя необязательное все-таки обязательно подвержено критериям моральной оценки, необязательный поступок обязательно должен быть хорошим. Дальше для экзальтированного морализма имеется сделать еще один шаг: все, что не обязательно, запрещено. А поскольку, в этом случае, нормальное поведение теперь неразличимо с героическим, то формула поведения еще романтичнее: подвиг обязателен, все, что не подвиг (или все, что не обязательно) - преступно. Здесь уже веет нравами каких-нибудь суперменов-самураев. Это самоограничения, налагаемые на себя аскетами-подвижниками, великими цадиками. Впрочем, лучше вспомним платоновский "Чевенгур". Он весь - роман о фанатизме и экзальтированности. В "Чевенгуре" установлены порядки, которые кажутся чем-то вреде бунта против иудейской религии. Если евреям запрещено работать по субботам, то в Чевенгуре разрешено (и обязательно) работать только по субботам. Дело, конечно не в иудаизме. Просто субботник - это, по коммунистической идеологии, особый, священный, почетный труд, занятие самоотверженных подвижников. Но герои "Чевенгура" питаются долетающими до них брызгами коммунистического мифа, при этом отношение к нему у них доходит до страшной и страстной напряженности. Поэтому единственно возможным - равно как и обязательным - становится труд священный. Труд же будничный - и, следовательно, с точки зрения восторженного и напряденного сознания не героический - запрещается в Чевенгуре как буржуазный пережиток.

Впрочем, даже если бы в системе Сорокина было предусмотрено нейтральное поведение, то все равно следовало бы говорить об известной степени его моральной экзальтированности, ибо наличие таких категорий как подвиг и преступление говорит о возможности исчерпывающего различения, что добро, а что зло. И эта однозначность существует не только для описываемого системой Сорокина условного общества, но и для самого Сорокина. Как доказательство очевидности чувства запрещенности, недолжности. Сорокин предлагает читателю представить, что он убивает собственного отца. А между тем в то время, когда Сорокин пишет свои трактаты, в России выходят романы Андрея Белого ("Петербург" и др.) где маниакальным рефреном звучит желание лирического героя убить собственного отца, причем это желание находит у него внутреннее оправдание.

Исчерпывающее понимание, что добро, а что зло имеет своим следствием известную нетерпимость, т.к. необходимым условием готовности идти на компромисс является сомнение в абсолютности своей правоты и признание относительной правоты за противоположной стороной. Когда Сорокин разбирает ситуацию столкновения разных систем ценностей, разных шаблонов поведения он видит из нее три исхода:

- раскол и размежевание;

- уничтожение одной из сторон;

- насильственное подчинение одной из сторон шаблонам и ценностям другой стороны.

Возможность четвертого варианта - компромисса между системами ценностей, консенсуса - Сорокину даже не приходит в голову; руссоистические теории общественного договора Сорокин прямо считал в корне ложными.

Можно набросать шкалу степеней моральной экзальтированности:

- моральный нигилизм;

- бескомпромиссное различение добра и зла;

- отсутствие чего-либо, кроме добра и зла;

С точки зрения этой шкалы учение Сорокина относится даже не ко второму, а к третьему этапу моральной экзальтации - хотя и не доходит до его предела, когда стираются различия между нормой и подвигом.

Таким образом, теорию Сорокина можно считать классической иллюстрации идеи Ю. Лотмана о характерности для русской культуры на всем протяжении ее истории "бинарной структуры самоосознания", которая связана с "разделением мира на мир греха и мир святости, с отрицанием "среднего" - не греховного и не святого, а нейтрального пласта". И, в соответствии с культурологической концепцией Ю. Лотмана, наше нынешнее отношение к системе Сорокина означает описание бинарной модели самоописания с точки зрения "тернарной" (трехэлементной) модели, которая, по мнению Лотмана, активно действует в короткие периоды перелома эпох.

Вопрос, только, о какой экзальтации идет речь? Об экзальтации людей, относящихся к своему долгу как священному, или о науке, которая в своих интеллектуальных моделях общества искусственно имитирует экзальтацию, создавая такие системы описания, под которые подходят лишь сообщества экзальтированных людей? Я спрашиваю себя: почему Питирим Сорокин выглядит столь странно, как человек экзальтированный и видящий экзальтацию вокруг себя, как человек бинарной, черно-белой модели в терминологии Ю.Лотмана? Почему замечательный ученый ловится на такой элементарной вещи, как существование не награждаемых и не наказуемых обществом человеческих поступков, поступков пусть даже ничтожных, социально незначимых, но все же реальных?

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки