Конфликтология универсальных прав

С. Королёв, (г. Москва, Институт государства и права РАН)

Поднимаются актуальные вопросы генетики универсальных прав человека, в том числе соотношение либеральных свобод и социальных прав, соотношение свободы и правоспособности, соотношение публичных и частных прав индивидов.

Генетика универсальных прав человека. Соотношение либеральных свобод и социальных прав.

Универсальные права человека, по образному выражению И.-В. Гёте, это такие права, которые «рождаются вместе с нами». Продолжая эту метафору, можно сказать: универсальные права - это такие права, которые не умирают вместе с нами. Наконец, если додумать эту мысль до завершения, то мы придем к платонизму, а именно: фундаментальные права действуют императивно (буквально, посредством отдельных индивидов), от которых эти права не зависят ни по форме, ни по содержанию.

Данная статья представляет собой попытку рассмотреть проблематику прав человека в платоническом, и поэтому конфликтологическом аспектах. При таком подходе становится дискуссионной господствующая либерально-демократическая парадигма прав человека и гражданина. Прежде всего, следует развести характеристики онтологического человека, с одной стороны, и буржуазного гражданина (реального или потенциального собственника), с другой. Итак, гражданин, начиная с эпохи Нового времени и до сих пор, является буржуазным носителем свобод, т.е. незапретов действовать (или бездействовать) в той или иной ситуации, как правило, связанной с защитой или приумножением частной собственности. Этот же гражданин по необходимости, но как бы вторично является и носителем универсальных прав человека. Другими словами, объем буржуазной правоспособности зависит всегда от того, насколько данный носитель прав одновременно является носителем собственности. Если он не обладает собственностью, представляющий какой-либо интерес для кого бы то ни было, то данный субъект обладает по преимуществу номинальной, т.е. плохо реализуемой правоспособностью (не случайно английское слово «interest» одновременно имеет значение «процент»).

В рамках либерально-демократической идеологии произошла двусмысленная метаморфоза, которую в логике называют «pars pro toto», а именно родовое понятие человека представлено здесь лишь одним своим аспектом (понятием собственника). Целостное представление о человеке в рамках рассматриваемой идеологии втиснуто в более узкое понятие «гражданина»: человек, как таковой, мыслится лишь как реальный или потенциальный собственник. Тем не менее, человек иной цивилизации и/или другой эпохи вовсе не обязан быть - и часто не ощущает себя «гражданином» в европейском значении этого слова, но при этом он всегда остается носителем определенных фундаментальных прав и обязанностей.

Отсюда, становится необходимым и другое важное разграничение между системой прав человека, с одной стороны, и системой свобод гражданина, с другой. Свобода индивидуалистична по своей природе, она не требует какого-либо положительного действия со стороны кого бы то ни было, она требует лишь воздержания от посягательств. Свобода индивида реализуется всегда посредством невмешательства чужого или даже враждебного субъекта в запретную зону личной свободы. Таким образом, в контексте социальных отношений свобода одного всегда основана на несвободе другого. Идеология свободы для своего возникновения неизбежно предполагает наличие развитой этики воздержания, т.е. в конечном счете этики Свободы в отношении всевозможных «дозволений». Другими словами, уважать свободу иного субъекта, может лишь тот, кто имеет власть над самим собой.

Либеральное государство должно обеспечить для свободы индивида соответствующий режим, но не имеет каких-либо положительных обязательств в отношении этих индивидов. Напротив, действительное право в отличие от свободы всегда предполагает «симметричное» сосуществование иного субъекта, который обязан это право выполнить. Если индивидуальная свобода требует замыкания индивида в рамках своей одинокой индивидуальности, то субъективное право всегда социально ориентированно, оно не может реализоваться без положительных действий носителей конкретных обязанностей.

Идея публичных субъективных прав

В Европе идея публичных субъективных прав (т.е. гарантированных государством прав человека) с самого начала «нерасторжимо» соединилась с идеей гражданских свобод. Первоисточником такого «синтеза» стала эпохальная Декларации французской Конституанты от 26 августа 1789 года. Немедленным результатом такого спряжения явилось то, что «напыщенный пафос (Декларации) внес смятение в умы, затуманил трезвость рассуждений, воспламенил страсти, задушил чувство долга (курсив мой — С.К.), поскольку о долге в ней не было ни слова» [28, с.1].

Такова, согласно Георгу Еллинеку, была реакция консервативной Европы на Декларацию прав и свобод человека и гражданина 1789 года. И в этой консервативной оценке знаменитого документа есть рациональное зерно. Понятие долга действительно как-то выпало из парадигмы новой революционной Европы, оказалось бесполезным для мировоззрения homo novus. Однако более важным и, по мнению Еллинека, положительным моментом является историко-правовое значение документа, поскольку до 1789 года европейским государствам были известны только «права глав государств, привилегии сословий, прерогативы отдельных или определенных корпораций, а всеобщие права подданных проявлялись лишь в форме обязанностей государства, а не в форме категоричных правомерных притязаний индивидов» (курсив мой - С.К.) [28, с.2].

Как бы то ни было, революционная Франция впервые выделила особый каталог прав индивида в качестве прав, обеспеченных конституцией («droits garantis par la constitution»).Следует отдать должное последовательности, с которой радикальная буржуазия (например, в лице Ж.-Ж. Руссо) отрицает те фундаментальные права, которые ограничивают священные ценности индивидуализма. В частности, Руссо недвусмысленно отвергает свободу вероисповедания, выводя вопросы веры из-под авторитарной опеки католической церкви. Последняя представляет собой независимую от либерального государства корпорацию, поэтому радикальный буржуазный идеолог на светский манер «анафематствует» ее как «стадо во главе с Пастырем», который отрицает буржуазные ценности.

Фактически Руссо предпринимает парадоксальную попытку осуществить своеобразную секуляризацию «корпорации верующих». В либеральном государстве a la Rousseau религия приобретает «цивильный» характер в том смысле, что отныне сообщество (посредством la volonte generate) самостоятельно по-светски разрабатывает «статьи веры», но не как религиозные догматы, а как «чувства общности»... При этом государство не может никого обязать верить этим «чувствам», но кто им не верит, тот может быть изгнан из страны» (il у a done une profession de foi purement civile dont il appartient au souverain de fixer les articles,non pas precisement comme dogmes de religion,mais comme sentiments de sociabilite... Sans pouvoir obliger personne a les croire, il peut bannir de FEtat quinque ne les croit pas) [28, c.7].

Более того, кто обманывает суверена, т.е. все собщество (la volonte generate) и сначала верит, а потом ведет себя так, как будто не верит «статьям» такой гражданской «религии», тот согласно руссоистской логике совершает деструктивный акт самообмана и поэтому должен умереть («Que si quelqu'un,apres avoir reconnu publiquement ces memes dogmes, se conduit comme ne les croyant pas,qu'il soit puni de mort»). Столь же последовательно — и не без оснований — опасность для буржуазного индивидуализма с одной стороны, и для политического сообщества (государства) с другой, Руссо видит в любых иных объединениях. Радикальный индивидуализм всегда анархичен, поэтому Руссо «анафематствует» свободу объединений и союзов внутри и/или помимо государства. Отсюда, кстати, возникает проблема легитимации современного (много)партийного государства. Во всяком случае, средства либеральной идеологии здесь непригодны. Более того, традиционный либерализм для современного государства представительной демократии является, скорее, разрушительной, чем конструктивной идеологией.

Итак, концепция [1] прав человека и [2] свобод гражданина не представляет собой единое целое. В ее основе лежат две плохо совместимые мифологии: 1) анархическая мифология буржуазно-либеральной «робинзонады», т.е. ни на чем не основанное представление о «человеке вообще», как абсолютно свободном, «гордо звучащем» (мелком) буржуа и 2) демократическая мифология секуляризованного этатизма, т.е. наивное убеждение в том, что «освобожденных робинзонов» можно принудить (sic!) поклоняться светской религии, или идеологии коллективного нарциссизма, т.е. идее человекобожества в духе Опоста Конта.

Систематика универсальных прав человека.

Соотношение свободы и правоспособности

«Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах» [8, с. 152]. Универсальность этого руссоистского постулата становится весьма дискуссионной, если поставить вопрос о соотношении свободы индивида, с одной стороны и его правоспособности, с другой. Другими словами, следует, прежде всего, рассмотреть вопрос не о свободе, а о правоспособности человека. Известно, что в разные эпохи и в разных цивилизациях далеко не всегда и не всякий человек рождается правоспособным. Болезненный и/или увечный младенец в Спарте имел лишь право умереть, несмотря на то, что рождался свободным. Здесь, как и в других местах Трактата, Руссо использует, на наш взгляд, слишком абстрактные понятия. Яркая руссоистская метафора не отвечает на вопрос о том, в какой степени свобода индивида зависит от его способности быть носителем определенных прав или в какой степени свобода индивида опирается на его правоспособность.

С точки зрения современности всякий человек рождается правоспособным, поскольку он имеет право на жизнь, на человеческое достоинство, на общение. Такова, во всяком случае, позиция современного международного права. Однако внутреннее право различных государств по-разному интерпретирует понятие право-спосбности вообще и конкретных ее видов, в частности. Так, в «каталог правоспособности» повсеместно входит право на жизнь. Однако далеко не везде государственное право признает за своими гражданами право на личное мнение, право ассоциаций, право неповиновения неправовым законам, наконец, право вынужденной самообороны против злоупотреблений властьпредержащих и т.п. Как видим, человек не может быть лишен правоспособности как таковой, не утрачивая при этом некоторых фундаментальных характеристик Человеческого. В то же время люди остаются правоспособными, не будучи реальными носителями очень многих прав (например, права собственности, права на жилище, права гражданства).

Следует признать, что в триаде основных потенций Человеческого (право-, дее- и волеспособности), правовая характеристика выражена значительно менее рельефно и бесспорно уступает деятельному и волеизъяви-тельному началам. Более того, нет согласия и между двумя этими последними антропологическими качествами. Так, человек часто становится деятельным в силу чужой, а не собственной воли, или же деятелен лишь инерционно, так сказать, в реактивном состоянии. С другой стороны, человек нередко лишь «изъявляет волю», не подкрепляя этот акт необходимыми действиями («синдром Манилова»). Отсюда, правоспособность(как юридический аспект Человеческого) всегда опосредует акт волеизъявления (как психологический и нравственный аспект) внутри отдельного человека, помогая ему осознать и свое право, и свою обязанность. С другой стороны, юридическая полнота правоспособности реализуется лишь в соединении с правоспособностью контрагента. В результате синтеза этих двух(или более правоспособностей) возникает единое правоотношение, посредством которого контрагенты интегрируют свои субъективные права и соответствующие им субъективные обязанности в объективный правопорядок.

Однако, как отмечает Георг Еллинек, «правопорядок может различным образом реагировать на индивидуальное волеизъявление. Правопорядок может предписывать (индивиду) определенное поведение, т.е. ограничить его естественную свободу; (правопорядок) может и признать естественную свободу; правопорядок может дополнить эту свободу тем, что не принадлежит ей по естеству; наконец, правопорядок может отказать в дополнении этой свободы (новыми качествами) или снова лишить индивида этой свободы. Предписания, дозволе-ния,гарантии, отказы (в силу объективных причин-С.К,), .. .являются формами, в которых реализуются отношения между правопорядком и индивидами» [29, с.45].

По мысли Еллинека субъективные права человека подлежат, по меньшей мере, двоякой дифференциации: 1) субъективные права публичного права необходимо отличать от субъективных прав частного права, 2) публичное субъективное право необходимо отличать от т.н. рефлексного права /Reflexrecht/.

Соотношение публичных и частных прав индивидов

В рамках первого разграничения между правами индивида публично-правового характера и правами индивида частноправового характера, по мнению Еллинека, следует различать три момента: 1) притязание субъекта права, 2) (временное) отчуждение этого притязания и 3) погашение(утрата) или передача указанного притязания [29, с. 55]. Все указанные моменты присущи субъективным правам в собственном смысле, т.е. правам частноправового содержания, но не являются столь же бесспорными характеристиками субъективных прав публично-правового типа.

Более того, как полагает Георг Еллинек, притязания всегда носят конкретно-актуальный характер, и являются, так сказать,тос1ш operandi частноправовой способности индивида. Напротив, права носят абстрактно-потенциальный характер и, соответственно, отличаются некоторой неопределенностью и безадресностью. Именно права, а не притязания, являются modus operandi публичной правоспособности граждан. В любом случае, публичное субъективное право всегда трансформируется в частноправовое притязание, прежде чем такое право приобретает юридический смысл.

«Хотя запрет, нарушать мое право собственности, обращен ко всем, притязание на устранение или отмену такого нарушения возникает у меня лишь в отношении того, (конкретного - С.К.) индивида, который уже каким-то образом начал осуществлять такое нарушение» [29, с. 55].

Как бы то ни было, частное субъективное право «принципиально отделимо от своего носителя посредством волеизъявления самого этого носителя» [29, с. 55]. Однако вопрос о том, в какой степени данное обстоятельство характеризует природу публичного субъективного права, до сих пор остается открытым. В самом деле, может ли индивид произвольно и в одностороннем порядке отказаться от гарантированных конституцией демократических ценностей, например, отказаться от субъективного избирательного права? Или, заостряя проблему, может ли индивид отказаться даже от права на жизнь?

«Ползучая легализация» суицида вроде бы свидетельствует об абсолютной свободе индивида даже в отношении «отказа» от права на жизнь. Полуязыческие раздумья Гамлета уже не терзают современных неопага-нистов, очутившихся на пороге рокового решения. Их «трусами не делает раздумье». Ведь им уже неведом

«... страх чего-то после смерти -Безвестный край, откуда нет возврата Земным скитальцам...» [14.2 т. с.194-195].

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: диплом, организация реферат, изложение 8 класс.



1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки