Анализ поэтического сборника В. Ф. Ходасевича «Путем зерна»

Третья книга стихотворений В. Ф. Ходасевича – «Путем зерна» – вышла в свет в 1920-м году. Именно в этом сборнике впервые в полной мере раскрывается поэтический талант Ходасевича (поэт и сам очень скептически относился к своим первым книгам, «Молодости» (1908) и «Счастливому домику»
(1914)).

В «Путем зерна» вошли стихотворения, написанные преимущественно в период с 1913-го по 1920-й годы. Однако здесь необходимо учесть несколько важных фактов:

Во-первых, это наличие трех различных редакций сборника: 1920-го, 1921-го и 1927-го годов (последняя – в составе «Собрания стихов»), которые, естественно, во многом несходны между собой. Кроме того, некоторые стихотворения писались на протяжении очень длительного времени. Например,
«Ручей» был начат летом 1908-го года, закончен же лишь в 1927-ом.

А во-вторых, нельзя забывать, что Ходасевич порой изменял датировку своих произведений; изменял чаще всего в том случае, когда ему казалось, будто вновь написанное стихотворение либо не соответствует уровню его поэтического мастерства на данный момент, либо более подходит к стилистике прежде составленного сборника («Изменил хронологию, потому что больше подходит к «Путем зерна», да и плохо для 1923-го года», – писал Ходасевич об «И весело, и тяжело…» на полях «Собрания стихов»).

Учитывая эти оговорки, при анализе сборника мы будем рассматривать лишь те стихотворения, которые вошли в его первую редакцию, хотя, конечно, это не принципиально, поскольку Ходасевич, внося какие-либо изменения, не разрушал первоначальную основу «Путем зерна», но лишь дополнял и совершенствовал ее.

Свое название сборник получил по заглавию одного из стихотворений, которое было написано в 1917-м году. Ввиду своей особой значимости, стихотворение это помещено в сборнике первым. Мотив умирающего и возрождающегося зерна заимствован поэтом из Евангелия: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Иоан. 12, 24) (Отметим сразу, что библейский контекст очень важен для понимания «Путем зерна». Ср. название стихотворения «Слезы Рахили», также навеянное словами из Библии).
Ходасевич конкретизирует евангельскую метафору, проводит прямую параллель между гибелью и новой жизнью зерна и человека. Причем в стихотворении мы видим последовательное, из двустишия в двустишие, «расширение перспективы».
Если во второй строфе говорится собственно о зерне, в третьей о душе поэта
(«…Сойдя во мрак, умрет – и оживет она…»), в четвертой о целом народе («…И ты, моя страна, и ты, ее народ, // Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год…»), то в пятой поэт приходит к универсальному обобщению, говоря о «пути зерна», как о пути любого живого существа («…Затем, что мудрость нам единая дана: // Всему живущему идти путем зерна»).

Тема смерти и возрождения связана, конечно, и с общественно-политической ситуацией в России, с изменением государственного устройства страны, однако для Ходасевича наиболее важен ее всеобъемлющий характер. Именно в таком плане тема эта раскрывается далее, в стихотворении «Золото», написанном, как и «Путем зерна», в 1917 году. Впрочем, в «Золоте» возрождение достаточно условно: лишь «…золото сверкнет среди костей, // Как солнце малое, как след души моей». Хотя, с другой стороны, золото здесь выступает лишь как материальный заместитель души, сама же душа участвует во всемирном круговороте, в «пути зерна» («…Хочу весенним злаком прорасти, // Кружась по древнему, по звездному пути…»).

Есть в сборнике и тема «просто смерти», т. е. безотносительно к какому- либо последующему возрождению. Причем тема эта является одной из самых значительных, особенно будучи связанной с общефилософским наполнением стихотворений «Путем зерна». Явно эта тема обозначена, к примеру, в стихотворении «Милые девушки, верьте или не верьте…», где автор парадоксально сочетает «сердце мое поет только вас [девушек – А. Б.] и весну» с «давно меня клонит ко смерти». Особо отметим в этом стихотворении строки: «…Я бессонно брожу по земле меж вами, //Я незримо горю на легком огне…». Особо, потому что мотивы огня и сна и связь их со смертью значимы не только для рассматриваемого сборника, но и для поэзии Ходасевича вообще.
Вспомним хрестоматийные: «…Пора не быть, а пребывать // Пора не бодрствовать, а спать…» («Из дневника», 1925) или «…Не отразит румяный лик
Ни беспощадного огня, // Который уж лизнул меня…» («Я», 1928).

В принципе, мотив и образ огня, будучи крайне важными для популярных в начале века антропософских учений, были очень востребованы и писателями
(«Cor Ardens», «Огненный ангел», «Огненный столп» и т. д.), но Ходасевич, безусловно, распоряжается ими совершенно особым образом. Лирический герой сборника всегда непосредственно связан с потусторонним огнем, он проверяет его действие на самом себе. На мой взгляд, он находится неизмеримо ближе к этому тайному огню, чем герои прочих авторов (да эта близость не у всех и важна). Яркий пример – небольшое стихотворение:

В заботах каждого дня

Живу, - а душа под спудом

Каким-то пламенным чудом

Живет помимо меня.

И часто, спеша к трамваю,

Иль над книгой лицо склоня,

Вдруг слышу ропот огня –

И глаза закрываю.

1917

Если продолжить тему антропософии, то нельзя не упомянуть о стихотворении
«Эпизод», одном из шести (наряду с: «2-го ноября», «Полдень», «Встреча»,
«Обезьяна», «Дом») входящих в состав сборника значительных по своему объему, астрофических и написанных белым пятистопным ямбом в период с 1918- го по 1920-й годы, текстов. В «Эпизоде», в сущности, описано отделение души от тела и взгляд на оставленное тело со стороны («…Какое-то неясное струенье // Бежало трепетно и непрерывно - // И, выбежав из пальцев, длилось дальше, // Уж вне меня…» и далее «…Самого себя // Увидел я в тот миг Увидел вдруг со стороны…»). Сам поэт писал об «Эпизоде»: «…с этими стихами ко мне приставали антропософы. Это по-ихнему называется отделением эфирного тела. Со мной это случилось в конце 17, днем или утром, в кабинете».

Еще один элемент, придающий целостность сборнику – это ориентация
Ходасевича на классическую традицию в поэзии, которая непосредственно отражается в художественном своеобразии «Путем зерна». В «Европейской ночи» поэт скажет, что он «…Привил-таки классическую розу // К советскому дичку».
Процесс же этот начался, наверное, как раз в «Путем зерна». Набоков не случайно называл Ходасевича «литературным потомком Пушкина по тютчевской линии», мы можем достаточно легко обнаружить связь многих текстов сборника со стихотворениями и Пушкина, и Тютчева. В качестве интересного примера может выступить начало стихотворения «2-го ноября», соотносящееся, на мой взгляд, со строками пушкинского «Медного всадника».

У Ходасевича: «Семь дней в бреду и семь ночей Москва металась // В огне, в бреду».

У Пушкина: «Нева металась, как больной, // В своей постеле беспокойной».

Говоря об ориентации на классическую традицию, не в последнюю очередь я имею в виду и ту значительную роль, которую сыграла для Ходасевича античность. Античная традиция, выражаясь на совершенно разных уровнях стиха, вплоть до ритма, очень ощутима во всей его поэзии (и в «Пути зерна», в том числе). Например, о стихотворении «Сладко после дождя теплая пахнет ночь…» автор говорил, что в основу метра в нем «положено “Exegi monumentum”. Диссонансы тоже взяты оттуда». К античности в «Путем зерна» нас отсылает не только поэтика стихотворений, но и вполне конкретные античные реалии, в них упоминаемые. В том же «Золоте», например, читаем:
«…пусть не буду я как римлянин сожжен…». Как мне кажется, во многом с античностью связан и главный образ всего сборника – образ зерна (на ум приходят столь частые в произведениях древних образы сельской жизни).

Завершается сборник исходом «пути зерна» - стихотворением «Хлебы» (1918), пожалуй, одним из самых жизнеутверждающих стихотворений Ходасевича.
Приближаясь по своей внешней организации к сапфической строфе, «Хлебы» удивительным образом сочетает языческую и христианскую стихии. Эти стихии свободно сосуществуют в нем потому, что язычество-античность присутствует здесь лишь в качестве культурного фона (памяти культуры), на котором разворачивается действие произведения. Но, опять же, можно посмотреть на содержание «Хлебов» и с другой стороны, как на имеющее вневременной, универсальный характер состояние полноты существования человека, как на идиллию, временные границы которой не обозначены.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки