Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата

А как у нас у попа ростовского

Была корова обжориста:

Много она ела, пила, да тут и треснула.

Это насмешка. То, что Идолище ставил себе в заслугу, то, что должно было подтвердить его богатырскую мощь, Илья Муромец высмеивает. Это шаржирование, создание портрета из недостатков имеет самое непосредственное отношение к ругани. Само слово говорит об этом: "поругаться" изначально значило "надсмеяться". До сих пор эта надсмешка составляет один из действенных бранных приемов. Назвать человека по его недостатку (обращение к человеку в очках - "эй ты, очки!"): обидчику - смешно, жертве - обидно.

Но в силу того, сто этот прием прост, он не только наиболее распространен, но и наименее злобен. Близко к нему стоит брань иного рода. В уличной сутолоке, назвав человека хамом, можно не заметить, что ты ругнулся. На самом же деле именем хама мы уподобили жертву нашего обращения библейскому персонажу, прославившему себя не лучшим образом.

А ведь механизм уподобления позволяет лишить того, против кого он обращается, даже облика человека. Мы намекаем на эту возможность неуклюжему человеку, когда говорим: "что ты как слон в посудной лавке". Назвав же человека свиньей, мы больше не утруждаем себя метафорой, мы прямо утверждаем тождество между нашей жертвой и этим животным. И речь идет не о сходстве, не о близости черт, - если поведение человека позволяет сравнить его со свиньей, это слово прозвучит менее обидно, чем адресованное человеку вне всякой мотивации, просто по злобе. Бранясь "свиньей" обидчик бы желал, чтобы его жертва, быть может, человек достойный, впал в свинство, чтобы это имя действительно подходило к нему. Назвать "свиньей" - это в тайне желать видеть в человеке свинью.

В "Алисе в Стране чудес" есть сцена, где ребенок - дитя Герцогини, то и дело называемый "поросенком", действительно становится им. Это смешно, потому что привычно провинившегося ребенка называть "поросенком", но никаких превращений в обычной жизни не происходит. У Кэрролла это - игра со словами, но ведь и брань - это своего рода тоже игра со словами. Вопрос лишь в том, что люди ожидают от слов.

Если допустить, что слова могут изменять мир, не стоит их высказывать так легко, - ведь придется отвечать за каждое действие вылетевшего слова. Если слова имеют силу действия, можно превратить человека словом в свинью. Впрочем, и в обыденной жизни, сея брань и рождая обиду, бранчливый способствует освинению мира. Некоторые же формы брани прямо построены на ожидании эффекта от сказанных слов.

По существу, такая брань представляет собой магические формулы, предназначенные творить зло. Их структура включает в себя обращение к человеку и пожелание несчастий, которые должны с ним случиться.

Когда эти формулы возникли, люди верили в их силу, поэтому, скорее всего, немногие пользовались ими. Тот, кто прибегал к ним часто, был колдуном. Если же такую формулу произносил обычный человек, то это было вызвано тем, что выходит за пределы обыденной жизни, и поэтому неудивительно, что от такого события ждали последствий, способных потрясти мир или хотя бы перевернуть жизнь и погубить ненавистного человека.

Вкладывающий в проклятие свою душу этим делал ее причастным злу, которое пророчил другому. Эта сторона проклятия, хорошо осознаваемая нашими предками, делала его особенно страшным. Проклиная, человек как бы подводил под своей жизнью черту, отдавая все свое будущее той темной силе, которая взамен должна была сокрушить врага. Две жизни приносилось на алтарь мести, человек срывался в бездну и увлекал в нее другого. Эта ожесточенная самоотверженность заставляла замирать в мистическом трепете всех свидетелей этой ужасной минуты. Проклятие, исторгнутое на смертном одре, было еще более страшным. Человек призывал месть ценой своей бессмертной души, уже не имея времени на покаяние.

Сегодня острота переживания проклятия утрачена. Люди готовы призывать друг на друга разверзшиеся небеса по мельчайшему поводу, не замечая мистического характера произносимых ими слов. Некоторые магические формулы потеряли адресность и даже содержание, осталось лишь выражение некой угрозы: "да чтоб тебя!", - говорит человек, споткнувшись о торчащую из земли проволоку, и не замечает, что оказался на пороге проклятья.

Матерщина по своей структуре подобна проклятью, она тоже - магическая словесная формула. Матерная брань наиболее оскорбительна, когда не скрывает этой своей природы, когда она адресна и действительно направлена против конкретного человека. Но чаще она прячет свое лицо.

***

На первый взгляд в мате нет ничего магического. Матерщина, как определяют ее словари, - это просто слова определенного содержания. То, что речь человека может быть густо усеяна ими, не представляет из себя никакой загадки. Подобным же образом в языке существуют многие слова-паразиты.

Человек, не умеющий говорить связно, испытывает затруднения на стыке слов. То, что он хочет сказать, находится в его уме. Мысли сталкиваются одна с другой, накладываются друг на друга, не зная никакого порядка. Речь же требует, чтобы из этого хаоса человек вытянул - как нитку из пряжи - определенную последовательность слов. Речь линейна, нельзя сказать все сразу, но только - одно за другим. К тому же от того, как выстроятся слова, зависит понятность сказанного. Речь должна соответствовать грамматической модели, принятой в языке. Профессиональный оратор не задумывается над этим, для него не составляет проблемы высказаться. Сам переход мысли в речь для него столь же естественен, как привычка дышать. Человек же, не привыкший говорить длинные речи, испытывает затруднение всякий раз, когда ему приходится что-то рассказывать. И в тот момент, когда у него на языке не оказывается нужного слова, с него соскальзывает слово-паразит, не давая речи оборваться молчанием. Прервать молчание, начать говорить заново требует большего расхода энергии, чем продолжение речи. Пустые слова, образуя мостик между словами, которые что-то значат, выполняют роль смазки, сохраняют непрерывность речи и тем экономят говорящему силы.

Чаще всего в роли таких слов используются указательные частицы - "это", "вот". Слово "значит", которое в современном языке часто превращается в "смазку", тоже своего рода указание. Оно служит переходом от знака, имени, выражения к тому, что ими обозначаются. Превращаясь в слово-паразит, оно теряет содержание, на которое должно указывать. Такое указание ни на что наиболее удобно для заполнения провалов в речи. Оно побуждает слушателя не терять внимания, как бы обещая ему, что речь все-таки доведут до конца.

Помимо указательных слов, роль "смазки" играют и другие, начиная от общераспространенного "ну" и кончая диалектическими и специфическими ("дык" и т.п.), с помощью которых писатели так любят создавать колорит речи своих героев. Такие частицы изначально лишены самостоятельного значения, они имеют его только по отношению к другим словам, сообщая им различные дополнительные оттенки. Потеряв связь с другими словами, частицы остаются лишь устойчивыми сочетаниями звуков, не означающими ничего. Обнулить их смысл довольно легко, достаточно просто вырвать их из контекста. Используемые в качестве "смазки", они не тянут за собой никакого значения, к тому же они, как правило, не велики по длине, что снижает затраты энергии, расходуемой впустую.

Матерные слова имеют совсем другую природу. Они принадлежат к разряду табуированных слов. "Табу" - слово полинезийского происхождения. В современном языке им легко могут назвать любой строгий запрет. Однако то, что для обозначения запрета, играющего значительную роль в традиционных, архаических обществах, потребовалось особое слово, подсказывает, что здесь дело не только в строгости. В полинезийском обществе человек, нарушивший табу, подлежал жестокому наказанию, нередко - смерти. Почему? Не потому, что он преступил установления общества, - это лишь внешняя сторона, видимая, но вторичная. Хотя табу и налагалось людьми, это были не просто люди. Это были вожди; однако право налагать и снимать табу определялось не самим авторитетом вождя, а тем, что создавало этот авторитет. В Полинезии вождь считался обладающим особой сверхъестественной силой - маной. Именно обладание маной и делало человека вождем. Всем, в чем по убеждению полинезийцев заключена мана, они считали святым. И эту святость требовалось защищать. Ману можно было утратить, и чтобы этого не случилось как раз использовалось табу, путем запретов регулирующее отношения человека и сверхъестественного.

Таким образом, слово табу может быть с полным правом использовано нами за пределами полинезийской культуры только в том случае, если обозначаемые этим словом запреты регулируют не человеческие отношения, а отношения человека с миром сверхъестественных сил.

Использование слов занимает в этих отношениях не последнее место. Слово, если это существительное, выполняет прежде всего функцию имени. Назвать по имени - это то же самое, что окликнуть, позвать. И если человек слышит зов, лишь находясь поблизости, сверхъестественные силы услышат всегда. Поэтому, например, человек боялся называть смерть своим именем (услышит - еще придет) и называл мертвого покойником, усопшим, используя метафоры там, где не решался говорить прямо. Народ, живущий среди лесов, почитал самого грозного зверя - медведя - за хозяина леса. Рискуя охотиться на него, он все-таки не рисковал называть его по имени и пользовался метафорой - чтобы тот не отнес на свой счет приготовления к грядущей охоте. Зверь был столь страшен и имя его оказалось под столь строгим запретом, что было забыто, и теперь мы называем его медведем - медоедом, что, конечно, только метафора, иносказание, а не имя.

Табуировались не только имена: кровь никто не считал существом. Ее никто не призывал и никто ее не боялся. Однако отношение к крови не могло быть простым, ведь с ней была связана жизнь. "Кровь есть душа", сказано в Библии (Втор., XII, 23). Кровь проливаемая священна. Будучи священнодействием как у древних евреев, так и у народов языческих, пролитие крови требовало к себе особого отношения, а следовательно и особого языка. В обыденной жизни не могли звучать те же слова, что произносили жрецы. И кровь называли рудой - по ее цвету, хотя по-видимому запрет на слово "кровь" и не отличался особенной строгостью.

То, что матерные слова подлежат табу, свидетельствует об их сакральной природе. Корни матерщины лежат в язычестве. Не все слова, которые мы сегодня считаем матерными, восходят к языческому культу, но тем, что люди матерятся, мы обязаны скорее всего ему. Языческие обряды, посвященные самым разным богам, часто принимали формы, оскорбляющие нравственное сознание обыкновенного человека. То, что творилось во имя богов, не могло происходить в обыденной жизни, это бы сочли преступлением. И хотя в обыкновенной жизни отношения между полами регулировались общественными установлениями, призванными обеспечить стабильное существование общества, во время языческих праздников, как правило, посвященных богам плодородия, практиковалось всевозможнейшее бесчинство. Часто оно облекалось в формы мистерий, охватывающих лишь посвященных, но всегда носило сакральный характер. Мистерии учинялись не ради самого разгула страстей, но ради богов. Этому своего рода "священнодействию" соответствовал и особый язык. Эта непотребная, похабная речь, немыслимая в обыденной жизни, была нормой общения во время языческого празднества.

Впрочем, возможно, в языческую эпоху матерные слова не были табуированы. Слово "руда" не вытеснило слово "кровь". Это означает, что запрет, если он и существовал, нарушался. Аналогичным образом, языческая культура, испытывающая сильнейшее давление на нравственность со стороны своих обрядов, возможно, допускала похабство и в обыденной речи.

Ситуация резко изменилась с принятие христианства. Идеал нравственности, воспринятый вместе с православной верой, обязывал обуздывать речь. Тому языку, что славит Бога, не пристало блудить словами. Матерные слова должны были выйти из употребления. Однако этого не случилось.

По законам лингвистики, жизнь слова в языке определяется его употреблением. Если матерщина была частью языческого культа, прекращение идолослужений, т.е. исчезновение той ситуации, в которой употреблялись эти слова, он должны были устареть и исчезнуть. Но и в том случае, если мат допускался и в обыденном употреблении, он был жестко привязан к "постельной теме". "Перевод" этой темы на язык христианского брака также должен был снизить, а не увеличить частоту употребления матерных слов. То. Что случилось в действительности, свидетельствует о том, что мат - не просто языковое явление.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: шпаргалки по философии, договор дипломная работа, налоги и налогообложение.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки