«Чистая» поэзия 60—80-х гг.

В 70—80-х гг. Р. л. продолжала свое развитие «чистая поэзия» которая, как мы видели, возникла и достаточно широко оформилась еще в 30-х гг. Теперь она стала однако более воинствующей. Написанные в духе принципов «чистого искусства» произведения приобрели боевую направленность против господствующих в литературе революционно-демократических и народнических течений. Заостренность эта сближает поэзию «чистого искусства» с реакционным дворянским романом той поры.

Фигура А. К. Толстого является лучшим показателем того, как органически сочетались друг с другом эти противоположные, казалось бы, друг другу тенденции. Симпатии автора повести «Князь Серебряный» (1863) и трилогии, повествующей об одной из самых катастрофических эпох русской истории («Смерть Иоанна Грозного», 1866; «Царь Федор Иоаннович», 1868; «Царь Борис» 1870), бесспорно находились на стороне феодальной старины, которую Ал. Толстой всемерно идеализировал (см. у него напр. героические в своем сопротивлении опричнине образы боярина Морозова, Репнина, кн. Ивана Шуйского и др.). Позиции Ал. Толстого в литературной борьбе 60—70-х гг. определяются его вдохновенным призывом к друзьям «смело грести навстречу прекрасному против течения». Стоя на этой позиции, Ал. Толстой закономерно обрушивался с резкими нападками на людей 60-х гг. («Современная баллада», «Поток богатырь»): защита поэзии, отрешенной от «злобы дня», от текущей политической борьбы и атака против ее противников равно вызывались кровными интересами его класса. Впрочем фигура Ал. Толстого отличается большой сложностью — наряду с чисто-дворянскими мотивами ему не были чужды резко-сатирические выпады против правящей бюрократии («Сон советника Попова») и удивительная издевка над теориями официальной народности («Русская история от Гостомысла»).

В плеяде поэтов этой группы участвовали те же поэты, какие работали в ней в дореформенные годы. Старым традициям остались верны и Тютчев, и Майков, и Фет («Стихотворения», 1863) и Я. Полонский. Этот последний стоял в группе поэтов «чистого искусства» несколько особняком. В отличие от ярко поместного по своему происхождению творчества Фета Полонский  впитал в себя идеологию той части буржуазии, которая в дореформенном обществе наиболее тесно была связана с дворянской культурой. Буржуазное сознание вызвало у Полонского к жизни мотивы просветительства («Царство науки не знает предела») и провозглашение тесной связи между поэтом и страной («Писатель, если только он есть нерв великого народа, не может быть не поражен, когда поражена свобода»). Полонский шире Майкова и Фета и мягче относится к революционному движению — те никогда не написали бы стихотворения «На улицах Парижа весной 1871 г.», рисующего зверскую расправу над коммунарами. Но как ни замечательны все эти произведения, свидетельствующие о попытке Полонского сблизиться с левым лагерем страны, поэтическая практика его направлялась по другому руслу. Вместе с поэтами «чистого искусства» Полонский боролся против разночинцев (см. напр. его стихотворение «Давнишняя просьба», высмеивавшее Д. Минаева), вместе с ними он учил «по торцам влача тяжелый крест поэта, у дикарей пощады не просить», вместе с ними он воспевал «цивилизаторскую» политику русских на Кавказе («Имеретинец»). Фет и Майков чувствовали близость к себе Полонского, неоднократно прославляя «поэтический наш верный, наш добрый тройственный союз» (Майков).

К этим основным поэтам «чистого искусства» примкнула и солидарная с ними дворянская молодежь — Апухтин, К. Р., кн. Цертелев, А. Голенищев-Кутузов, К. Случевский, С. Андреевский и др. Всех их отличает одна и та же неприкрытая враждебность революционным идеям века (сменившая у них кратковременное увлечение реформами 60-х гг.), религиозность, идеалистическая, шеллингианская эстетика и т. д. (Н. Щербина в одном из своих стихотворений писал в этом плане о совершенстве духа. Голенищев-Кутузов называл поэта «светильником божьим», который «жизнь озаряет с высоты» и пр.). В своей борьбе с обличительной литературной разночинцев все они пытались опереться на Пушкина, которого они изображают консервативно-дворянским поэтом. Тематика этих поэтов узка и ограничена — она посвящена мечте о прошлом, мотивам пессимизма, одиночества усталости, смерти, любованию природой, по преимуществу осенней, увядающей и т. д. Галерея жанров «чистого искусства» осталась в эту пору примерно той же, что и полувеком ранее: посвященные природе описательные стихотворения попрежнему соседили в этой галерее с антологическими «подражаниями древним», а дружеские послания — с озлобленным обличением классовых врагов феодального русского дворянства и литературных противников дворянской литературы (см. озлобленные статьи Голеницева-Кутузова, напр. его «Нашествие варваров на русскую литературу»). Политическая функции этой поэзии, изображавшей действительность в исключительно узком или извращенном ею разрезе, была безусловно реакционной: широкий читатель мало читал поэтов «чистого искусства», разночинская же критика обрушивала на них груду насмешек, язвительно высмеивая узость их тематики и самодовлеющую реакционную эстетичность их приемов. Из сферы этой лирической плеяды продолжала впрочем выделяться деятельность Фета и Тютчева, рисовавших интимные, уединенные стороны человеческого сознания. Противостоя господствующей традиции социально-политической поэзии, эти лирики оказались могущественные влияние на лирику русских символистов.

18. ЛЕВ ТОЛСТОЙ. — Особыми путями идет в эту пору Лев Толстой. Рассуждая формально, мы могли бы найти в его творчестве немало частных сходств и с либерально-дворянской литературой и с революционно-народнической беллетристикой. С первыми Толстого сближает то преимущественное внимание к судьбам помещичьего класса, под знаком которого стояли все произведения первого периода его творчества. С революционными народниками Толстого сближает то отрицание капитализма, которое у него, так же как и у них, связано с утопической идеализацией общины, «мира». Но эти аналогии не способны охарактеризовать все своеобразие литературного пути Толстого, глубоко отличного от путей Тургенева и Гл. Успенского и неизмеримо более сложного, чем они. Творчество Льва Толстого берет начало в дворянской усадьбе, и то, что Белинский называл применительно к Пушкину «пафосом помещичьего принципа», со всей силой звучит и в его ранней трилогии (1852—1856), и в «Утре помещика» (1856), и в «Войне и мире» (1868), и в «Анне Карениной» (1873—1875). Однако в помещичьем самосознании Толстого уже с 50-х гг. существовала трещина. В отличие от Тургенева напр. Толстой уже в «Детстве, отрочестве и юности» сомневался в правомерности существующего порядка вещей. Отсюда у него в трилогии жалость к сыну бедного разночинца Илиньке Граппу, над которым издевались его герои. Отсюда в повести «Люцерн» резкий протест рассказчика против светской «холодности», «счастливых богачей», наблюдавших «из своих высоких блестящих палат» бедного швейцарского певца и не подавших ему ни гроша («вы холодны, жестоки и бесчестны... вы украли у него наслаждение, которое он вам доставил...»). Отсюда у него и критика устами Оленина светских гостиных, «женщин с припомаженными волосами и неестественно шевелящимися губками» («Казаки»). Чем шире развертывается политическая борьба 60-х гг., тем судорожнее ищет Толстой для себя социальной опоры. Эти поиски бесплодны — с величайшим художественным талантом Толстой показывает лживость всех тех выходов, которым так охотно пользовалось дворянство. В военной карьере он видит простое участие в бойне ни в чем не повинных людей («Набег», «Севастопольские рассказы», «Война и мир»), в усадебном хозяйствовании и заботах о мужиках он констатирует бесплодный филантропический самообман (герои «Утра помещика», Нехлюдов, выслушав «все просьбы и жалобы» своих крестьян, недаром испытывает «какое-то смешанное чувство усталости, стыда, бессилия и раскаяния»). Критика дворянского класса, его хозяйства, его культуры, его эстетики достигает своей наивысшей силы в романе «Воскресение»; одновременно с нею растет и интерес к мужику (Платон Каратаев в «Войне и мире», Фоканыч в «Анне Карениной», своим призывом «жить по правде «по божью» вызывающий в помещике Левине «подымающиеся рыдания»). Ни Тургенев, ни Гончаров, ни Григорович, ни тем более Пушкин и Гоголь никогда не стояли перед таким трагическим сознанием противоположности дворянской и народной «правды», перед которой стоял в конце 70-х гг. Лев Толстой: это привело его к глубочайшему творческому перелому («Исповедь»). Толстой отказывается от дворянского искусства, в духе которого он писал ранее, призывая к созданию нового искусства, основанного на «чувстве братства» и «любви к ближним». Если раньше Толстой писал неторопливые эпические полотна, широкие «хроники», близкие всей традиции дворянской литературы с множеством героев, взятых из самых различных слоев дворянства, с любовной экспозицией светского круга, с чрезвычайно углубленным психологическим анализом, составившим новую веху в развитии русского реализма («Война и мир», «Анна Каренина»), то теперь излюбленным жанром становятся народная новелла или народная драма, с характерно упрощенной и сжатой сюжетной структурой, с изобилующим народными оборотами языком, с неизменно морально-дидактическим содержанием (новеллы «Свечка», «Кавказский пленник», драмы «Власть тьмы», «Коготок увяз, всей птичке пропасть» и др.). Наряду с ними Толстой культивирует и любимейший из своих старых жанров, посвященный исканиям интеллигента-дворянина, уходящего от своего класса («Отец Сергий», «Воскресение»). Общественно-политическое значение Толстого огромно. В «Хаджи-Мурате», «Крейцеровой сонате», «После бала», «Живом трупе» он с исключительной художественной силой разоблачил завоевательную политику царизма, ужас крепостного права, затхлость господствовавшей в стране морали, лживость буржуазно-дворянской культуры. «Толстой, — писал Ленин, — сумел с замечательной силой передать настроения широких масс, угнетенных современным порядком, обрисовать их положение, вызвать их стихийное чувство протеста и негодования». В статьях Ленина о Толстом дан непревзойденный по силе анализ его творчества, отразившего «наболевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости» (т. XII, стр. 384). Воздействие стиля Толстого на Р. л. колоссально и коснулось писателей самых различных направлений. Толстовцы «Посредника» (Горбунов-Посадов) и писатели из народа (напр. Семенов), Чехов и Горький, Лесков и Бунин, Вересаев и Пантелеймон Романов, Шолохов и Фадеев, несмотря на глубокое различие своих политических взглядов, многому научились у Л. Толстого. Сила его литературного воздействия вышла далеко за пределы Р. л., и достаточно вспомнить одно только имя Ромена Роллана для того, чтобы понять, чем обязана Толстому общественно-политическая мысль Запада и его художествентая культура.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки