Герой русской поэзии XVIII века: истоки образа

А.А. Замостьянов

Начиная исследование идеологических и стилевых особенностей в трактовке образа идеального героя русской поэзией XVIII века, необходимо определить основания этой литературы, ее корни, отечественный литературный материал, актуальный для поэтов XVIII века и представлявший влиятельную традицию. Обычно фундаментальной базой русского классицизма принято считать классицизм европейский, а также критическое переосмысление европейской же литературы эпохи Возрождения. Европейским мотивам в русской литературе XVIII - начала XIX века уделяли внимание многие исследователи и, безусловно, такая исследовательская активность основательна. Но преемственность традиций существовала и в рамках русской культуры от Киевской Руси до интересующего нас периода. Считаем, что особенно ярко эта преемственность проявляется именно в героических мотивах, как области в литературе, особенно тесно связанной с фольклором. Здесь мы должны обратиться к древнерусской литературе, к русскому фольклору и некоторым образцам мировой литературы, повлиявшим на стиль интересующих нас русских поэтов, создавших героические образы в 1750 - 1810-х.

Отметим, что традиция использования героических образов в прикладных целях (когда они служили той или иной идеологической, политической, просветительской программе) восходит к древнерусской литературе. Для литературы тех периодов вообще свойственна строгая функциональность, ориентированная на интересы церкви и государства. С этими двумя течениями связаны и самые представительные галереи героев древнерусской литературы - персонажи произведений житийного жанра и летописные князья. О связи героического и религиозного в древнерусской литературе писал П. Н. Сакулин: «Святой всегда подвижник, мученик, воин Христов. Житие, в сущности, и есть героический эпос, только религиозный. Так понимали это дело сами книжники. Кирилл Туровский (XII век) свое «Слово на собор святых отцов» начинает характерным рассуждением: «летописцы и песнетворцы, следя за войнами, которые ведутся между царями, украшают словами слышанное, возвеличивают тех, кто крепко боролся за своего царя и не обращался в бегство от врагов, и похвалами венчают их; тем более подобает прилагать хвалу к хвале в честь храбрых и великих воевод Божьих, которые крепко подвизались за Сына Божия, своего царя, господина нашего Иисуса Христа». Мы видим, что творчество религиозных писателей, слагавших жития и «песнетворцев», таких, как легендарный Боян и автор «Слова…», героический эпос и церковная литература имели целый ряд стилистических общностей. Заметим, что связь героического и православного наблюдается и в поэзии XVIII века (Ломоносов, Херасков, Княжнин и др., а в особенности - Державин в своих «суворовских» произведениях), и в позднейшей русской поэзии (Жуковский, Пушкин, Ф. Глинка, Некрасов и др.).

О примате функциональной идеологии над эстетикой в древнерусской литературе писал Д. С. Лихачев: «При этом, конечно, следует иметь в виду, что средневековая христианская эстетика отрицала искусство как источник эстетического наслаждения. Поэтому христианская эстетика в значительной степени прикладная». Заметим, что эстетика, связанная с широкой культурной программой (в масштабах страны или, как в случае с Христианством, в мировых масштабах) обречена быть «в значительной степени прикладной». В противном случае все культуртрегерские амбиции обречены на неудачу; ведь для их реализации требуются механизмы, институты, школы. Это относится и к идеологии героизации российской истории - идеологии, свойственной нашей поэзии, что, как мы видим по «Воспоминаниям в Царском Селе» (1814 г.), было прочувствовано еще Пушкиным-лицеистом.

А теперь рассмотрим трансформацию образа идеального князя в древнерусской литературе.

В исследовании героических образов история вопроса приводит нас в древнерусскую литературу, когда начиналась эта своеобразная «эстафета искусств» (воспользуемся по аналогии этим выразительным термином Сергея Образцова) в изображении героев.

«Повесть временных лет» сохранила для нас те представления об идеальном князе - владыке, дипломате и воине, которые складывались у нескольких поколений носителей культуры Древней Руси. Это Рюрик, Олег Вещий, Святослав, Ольга, Владимир Святой, Ярослав Мудрый. Именно культ каждого из них в своё время формировал государственную идеологию и, как культурный феномен, влиял на процесс формирования литературного образа героя. Рядом с образами монархов, князей в летописях фигурируют и иные герои - радетели за православную веру (в частности, и собственно духовные лица), некоторые дружинники, такие, как легендарные Свенельд, Добрыня и др. Большое значение имеет и характерный для новгородской традиции образ Гостомысла - уважаемого, авторитетного, родовитого горожанина, решающего судьбу государства в деле призвания варягов. Такое соотношение - герои-монархи и герои некоронованные - сохранится и в поэзии интересующего нас периода 1730 - 1810-х годов, когда рядом с грандиозными образами Петра Великого и Екатерины встали образы Шереметева, Меншикова, Ломоносова, Румянцева, Суворова, Потемкина и других - каждый из них выражал определенный мотив, свойственный для литературной героики.

Но на первом плане в летописях, конечно, оставались образы князей, отразившие идеологические поиски истинного, правильного владыки. Образ идеального князя со временем менялся, переосмыслялся, наполняясь новыми чертами; идеалами языческой Руси остаются Олег Вещий и Святослав. Первый - как мудрец, организатор, второй - как герой-воин, павший на поле боя характерной для эпического героя смертью, которой он сознательно не избежал, повинуясь трагической судьбе героя, характерной для эпоса. Святослав погибает, как Роланд.

Отметим, что в «Повести временных лет» важное место занимают образы героев-умиротворителей, насаждающих истинный порядок, избегающих крови, радеющих за «возлюбленную тишину». В тяготении к такой системе образов нам видится и смысл «общественного договора», каким было призвание варягов, и культ позднего Владимира Святого, милосердного собирателя земель. И просветителя Ярослава Мудрого, и Владимира Мономаха - героя, способного к компромиссу, к усмирению собственной гордыни ради общественного блага. Такие герои пользуются в обществе огромным влиянием, заслуженным уважением. Их высоко ставит и летописец; они - герои христианские, герои-просветители. Разумеется, они не чужды и военных доблестей, но главное в них - не отвага (отважны и их антиподы - такие, как печенег Куря, но это отвага охваченных гордыней одиночек). Система моральных критериев, с которыми подходит к героям летописец, схожа с системой автора «Слова о полку Игореве». Не раз отмечалось и то, что, несмотря на идеологическую установку на отрицательное восприятие язычника Святослава, летописец не сдерживает своего восхищения перед первозданной эпической красотой этого героя. Таким образом, проявлялась эстетическая гибкость летописца, отдававшего должное и героям, отвечавшим авторским представлениям об идеале (Владимир Мономах), и героям, принадлежащим иной культуре, иным ценностям. Русской летописи вообще свойственны идеологические колебания, что объясняется многомерной, составной структурой летописного повествования. В жанре летописи существует установка на объективность, о чем пишет Д. С. Лихачев: «Летописец смотрит на историческую жизнь с такой высоты, с которой становятся несущественными различия между большим и малым, - всё кажется уравненным и движущимся одинаково медленно и эпично». Эпос требовал развитой системы героических образов. И здесь можно отметить два полюса в отношении к героическому началу: в системе первого из них героизируется военная доблесть, в системе второго - политическая мудрость, замешанная на терпеливости и взвешенности (качества, высоко поставленные русским фольклором, что отразилось прежде всего в пословицах и поговорках). В целом, эти психологические типы русских героев остались краеугольными камнями отечественной героики до наших дней: на описании их противостояния и сотрудничества строится большая часть российской героики.

Герои русских летописей, одной из функций которых было поучение правителям, наиболее точно отражают менявшиеся представления об идеальном герое, характерные для культуры Древней Руси. Характерно, что некоторые герои русских летописей оставили в истории такой яркий след, что и ныне с ними связываются даже гипотезы об авторстве летописного свода. Показательна гипотеза академика Б. А. Рыбакова: «Летопись всегда рассматривалась как дело государственное. Вполне возможно допустить, что дядя и воспитатель Владимира, Добрыня, был причастен не только к созданию некоторых эпических былин - произведений тех лет, но и к созданию первой сводки разнородных материалов по истории Киевской Руси». Полагаем, что фундаментом этого, актуального не только для историографии предположения, является распространенный героический миф о Добрыне - герое историческом, герое летописей, имеющем отражение в фольклоре, в былинах (отражение, о точности которого можно и нужно спорить). Образы Добрыни, Гостомысла, Свенельда (все эти образы и сейчас многое говорят для русского уха, не стершись ни из народной, ни из литературной памяти) подтверждают, что в древнерусской литературе существовала достаточно развитая система героев с особой этикой, система, отражающая представления ее современников о героическом начале.

Знаменательно, что историки Киевской Руси придают большое значение системе образов древнерусской литературы, отразившей общественные представления об идеале, о героическом начале. Общая социальная подоплека истории государства и истории литературы лишний раз подтверждается методикой исторического исследования, связанной и с исследованием историко-литературным. Тот же Б. А. Рыбаков большое внимание уделяет и героям летописей, и героям «Слова о полку Игореве», рассматривая изменчивую природу общественного мнения того времени.

Исследования А. А. Шахматова расширяют хронологические рамки первого периода развития русской героики, развивая описание легендарных источников «Повести…» - Вышаты и его сына Яна Вышатича, сохранявших дружеские отношения с тремя поколениями летописцев. По Шахматову, основой российской героики стало сохраненное Вышатой и Яном предание о древнем новгородско-киевском роде, судьба семи поколений которого прослеживается в летописи. Этот род - от Яна Вышатича до воеводы Свенельда включает Люта Свенельдовича, Добрыню Лютовича, сына Добрыни Константина, сына Константина Остромира и сына новгородского посадника, давшего имя Остромирову Евангелию 1056 - 1057 года, Вышату Остромировича. Это родовое древо было описано в начале 1890-х годов археологом Д. И. Прозоровским. Таким образом, проясняется существование в летописях образного ряда героев, соседствующее с рядом князей-Рюриковичей. Как справедливо было замечено различными исследователями, в образе князя персонифицировались патриотические настроения летописца. Слава князя была для него тождественна славе Руси, славе родного народа, православной веры. Все эти краеугольные для патриотизма понятия оказываются слитыми воедино в системе ценностей, предлагаемой летописцем. Влиятельность пантеона героев-Свенельдовичей объясняется общей влиятельностью этого новгородско-киевского рода и ролью его представителей в становлении древнерусской книжности вообще и летописного цикла в частности. И в XVIII веке сохранится разделение образов русской героики на образы монархов и немонархов; две эти группы образов имеют типические различия.

Позже литература разрабатывает образы героев в разных жанрах - и некоторые из таких образов (например, князь Дмитрий Донской) остались в нашей поэзии навсегда. Рост жанрового разнообразия происходит на фоне роста идеологической необходимости создания героических образов: этого требуют нужды национального самосознания. Исследователь древнерусской литературы пишет о XIV веке: «Вырабатывается жанр витиеватых и пышных «похвал», первоначально обращенных к славянским святым, покровительствовавшим победам соотечественников. В Болгарии эти первые похвалы составляются Иоанну Рыльскому и Илариону Мегленскому; в России одно из первых произведений этого нового литературного течения посвящено великому организатору Куликовской победы - Дмитрию Донскому (слово «О житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго»). Оно отчетливо сказывается в житиях Стефана Пермского и Сергия Радонежского, составленных замечательным писателем конца XIV - начала XV в.в. Епифанием Премудрым. Наконец, новый стиль отчетливо сказывается в переводах исторических произведений (в Хронике Манассии, в «Троянской притче» и др.), интерес к которым неизменно растет с общим подъемом национального самосознания русского народа». Рос интерес к героям, к эпосу - и этот процесс был параллелен процессу образования литературной среды.

Анализ системы героических образов в древнерусской литературе мы находим в работе Д. С. Лихачева «Человек в литературе Древней Руси» - исследователь показывает, что литературно обогащенные характеры появляются у нас только начиная с Ивана Грозного, а действительно яркой галерея летописных героев становится в XVII веке. Лихачев фиксирует усложнение образов героев в эту эпоху: «Прямолинейность прежних летописных характеристик по немногим рубрикам (либо законченный злодей, либо герой добродетели) исчезает в произведениях начала XVII в. Прямолинейность предшествующих характеристик отброшена - и с какою решительностью! Вслед за второй редакцией Хронографа наиболее резко сказывается новый тип характеристик во «Временнике» Ивана Тимофеева. Характеристика Грозного составлена Иваном Тимофеевым из риторической похвалы ему и самого страстного осуждения его «пламенного гнева». «…» Тимофеев дает разностороннюю и очень сложную характеристику Борису Годунову и утверждает, что обязан говорить и о злых, и о добрых его делах: «И яже злоба о Борисе извещана бе, должно есть и благодеяний его к мирови не утаити». «…» Автора уже не смущает изменчивость характеров, как не смущают и контрасты в них». Эволюция, о которой пишет Д. С. Лихачев, образует этап, предшествующий творчеству Симеона Полоцкого и поэтов его круга, художественно переосмысливших героические образы царей.

В эпической поэзии каждого народа огромное значение имеет патриотическая идея и, соответственно, идея прославления героев. Эта закономерность относится и к «Слову о полку Игореве». Если рассматривать влияние эпического жанра на поэзию XVIII века, нужно отметить, что в истории мировой поэзии существуют примеры весьма сильного влияния древнего эпоса на индивидуальный стиль поэтов нового времени. Примером здесь может служить история армянской поэзии, в которой патриотическая тема остается основной, так как она была пронзительно сильной и в армянском эпосе «Давид Сасунский», целиком посвященном борьбе армянского народа против дехристианизирующих завоевателей, против разнообразных поработителей, а также против явлений, разъедавших общество, государство и культуру изнутри (на всех означенных фронтах проявляет себя в былинах и Илья Муромец). До сих пор эта тема в различных вариациях является магистральной для армянской поэзии; отметим публицистически острое замечание по этому поводу, сделанное известным современным поэтом-переводчиком В. Л. Топоровым: «Поэтически бесплоден, оказывается, национализм сам по себе - не как разовый всплеск чувств типа «О Русь моя! жена моя», но как постоянное - и главное - состояние души. <…> Но если русская поэзия - или, допустим, грузинская - к профессиональному патриотизму не сводится, то армянский поэт - патриот и националист профессиональный, такова же и его армянская аудитория».

В XVII веке с усилением внимания литературы к светской жизни первыми собственно героическими образами поэзии стали образы царей. О традиции героизации царей в русской поэзии того времени писал академик А. М. Панченко, связывая зарождающуюся в то время традицию с «секуляризацией культуры». Первым поэтом, создавшим образ царя-героя, по Панченко, является Симеон Полоцкий: «Симеон Полоцкий утвердил в русском сознании культурную пару поэт - монарх. Для Симеона это была не только отвлеченная, но живая и житейская проблема: ведь сам он - первый в истории Москвы профессиональный стихотворец». Симеон Полоцкий в истории русской литературы остался как родоначальник многих, в будущем весьма плодотворных линий. Важнейшую для Симеона Полоцкого линию в русской поэзии тот же А. М. Панченко называет «панегирической» и отмечает ее смысловую неоднозначность, замеченную еще Пушкиным: «В ней (в «панегирической струе в русской поэзии» - прим. А. З.) ощущается драматизм, и он неизбежен, если поэт заботится о публичной репутации. Он не просто «воспевает», он дает монарху советы, «печалуется» перед ним, действительно усваивает пастырские функции».

Итак, панегирик в просветительских целях, а герой - идеальный монарх, олицетворяющий необходимые, по убеждениям поэта, добродетели. И ещё одна функция панегирической поэзии, имеющая место в стиле Симеона Полоцкого, - это стремление приблизиться к государю, чтобы положительно влиять на него своими добродетелями и талантом. Об этом писал Пушкин в программном стихотворении «Друзьям», которое завершило полемику по поводу «Стансов» («В надежде славы и добра…»), наванных Панченко «последним отголоском традиции» панегирической поэзии, посвященной царям:

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.

Действительно, пушкинские стансы как публицистическая реплика тождественны «Видению Мурзы» Г. Р. Державина, а также поэтическим и эпистолярным выступлениям В. А. Жуковского, в которых последний объясняет свою верноподданность в просветительском духе.

Нельзя забывать и о роли, пожалуй, самого яркого героя (и автора) русской литературы XVII века, оказавшего достаточно сильное влияние на развитие всей нашей культуры, а на систему героических образов - в особенности. «Житие протопопа Аввакума» - произведение, преподносящее нашему читателю столь своеобразную (и, несомненно, героическую) личность, было новым словом в русской героике, уже сочетавшей (при всей болезненности такого сочетания в проповедническо-исповедальном сочинении Аввакума) церковные и светские мотивы. Аввакумом предлагаются весьма жесткие (заметим, что под влиянием присущей Аввакуму эмоциональности система критериев оказывается весьма противоречивой) критерии героического: во-первых, герою свойственна крайняя степень убежденности в собственной правоте, он - человек, наиболее приближенный к истине, и потому ему многое позволено. Во-вторых, он самоотвержен, бесстрашен, упрям, честен. В-третьих (и здесь имеет место тонкий психологизм), герой не лишен некоторой сентиментальности, проявляющейся, например, в его отношении к жене. Последнее качество оказывается наиболее привлекательным для расширяющихся рядов читающей публики, которой был необходим герой, располагающий к себе не только громкими подвигами, но и теплыми человеческими качествами. В суровейшем Аввакуме такие качества проступают. Ко всем этим наблюдениям следует добавить банальное, лежащее на поверхности: Аввакум в житии выступает и в роли автора, и в качестве героя. Это обстоятельство чрезвычайно важно для анализа любого мотива, любой линии аввакумовской одиссеи.

Важным в процессе формирования русской героики было и такое произведение как «Повесть о смерти воеводы М. В. Скопина-Шуйского» (до 1612 года), отразившая противоречивую героику Смутного времени и принципы понимания героического образа, свойственные для той грозной и в целом нехарактерной для российской истории поры. М. В. Скопин-Шуйский - замечательный полководец и первый кандидат на роль спасителя России от польского нашествия и национального героя в Смуту, чья жизнь рано прервалась. Образ Скопина-Шуйского предшествовал развитым в русской литературе героическим образам Пожарского, Петра Великого, Суворова, Кутузова; он важен как пример первого проявления героического архетипа в применении к новой России, к России конца XVI - начала XVII века. Значение героя передается автором повести через ритуальные плачи и причитания (от плача матери и жены до всенародной скорби), связанные и с библейской традицией.

Именно эти описания всенародной скорби производят наибольшее впечатления на читателя повести - и современного нам, и современного автору: «Мати же причиташа от жалости: «О чадо мое, милый князь Михайло! Для моих слез из утробы моея родися! И како еси в утробе моей зародися? И како утроба моя тобою не просядеся излияти тебя на землю?».

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат по праву, курсовые работы бесплатно, решебник по геометрии класс атанасян.



1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки