Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата

И, наконец, последнее. Нам важно понять, как смотрит писатель на фантастическое окончание истории маленького чиновника, который, словно в отместку за свою неприметно прожитую жизнь, заставил после своей смерти весь Петербург с ужасом говорить о себе как о грозном призраке-похитителе чиновничьих шинелей.

Тайна посмертной участи героя связана с тайной его рождения. Литературовед В.Е.Ветловская, наиболее подробно и глубоко изучавшая житийные источники гоголевской «Шинели», обращает внимание на то, что на 22 марта приходится память святого мученика Василия, с которого во времена Юлиана Отступника медленно, с методической жестокостью сдирали кожу за то, что он остался верным Небесному Царю и обличил предательство царя земного.

Используя метафору «тело-одежда», которая нередко употребляется в христианской литературе, Ветловская обращает внимание на тот факт, что в повести у Акакия Акакиевича сначала была отнята шинель, а потом его лишили и последнего, что у него еще было – кожи и тела. И все же это еще не самое последнее – у героя оставалась небесная душа, которая, считает исследователь, незримо облачена в царскую порфиру (имя Василий в переводе означает «царственный»).

Однако «ужасная», по слову Достоевского, трагедия маленького героя Гоголя нам видится как раз в том, что ему эта вечная царская порфира была не нужна: даже посмертно душа его жаждала… шинели. Еще при жизни шинель – вещь, разумеется, необходимая, но все-таки всего лишь вещь – стала для него целью существования и «вечной идеей». Она оказалась предметом страстной любви и заменила ему «приятную подругу жизни». Ради нее он шел на любые жертвы, совершал в течение нескольких месяцев настоящий подвиг аскезы. Ради нее, в конечном счете, он отдал жизнь. Теперь, после смерти, тело уже не нуждалось ни в тепле, ни в прикрытии, но зато душа оказалась привязанной к тому, что всецело владело ею на земле. Оттого-то она и не могла оторваться от земли, где испытывала столько страданий, не могла подняться вверх, в небесные обители .

Акакия Акакиевича много жалели душевно, с позиций гуманизма. Но он, безусловно, нуждается и в самой главной - духовной жалости: душа его была слишком привязана к миру с его ложными ценностями, его табелью о рангах, она совсем забыла о вечности и находилась в плену у земли и земной вещи даже посмертно.

Существует евангельская притча о званых и избранных. Царь призвал на пир званых гостей, но они один за другим с извинениями отказывались прийти из-за житейских забот: один купил дом, другой – вола, третий только что женился. Тогда царь, разгневавшись, послал слуг, чтобы пригласили они всех, кого найдут на дороге: нищих, слепых, хромых, убогих. И те с готовностью собрались на пир, оказавшись в числе избранных. Был, однако, среди этих убогих счастливцев один, пришедший не в брачных одеждах. Царь изгнал этого человека во тьму внешнюю… А теперь зададимся вопросом: как отнесся бы царь к бедняку, который вместо брачных одежд («царской порфиры») предпочел прийти на небесный пир… в отнятой генеральской шинели? Пусть этот вопрос останется открытым – не нам судить.

И еще одно замечание. Те, кто интересовался тайной даты рождения героя и житийными источниками «Шинели», пока что не обратили внимания на следующее знаменательное совпадение: 22 марта, когда родился Акакий Акакиевич, празднуется память еще одного святого, Исаакия Далматского. Его имя упоминается в святцах также и на день 30 мая, когда родился император Петр I. Поэтому святой Исаакий считается небесным покровителем великого основателя города, в его честь воздвигнут Исаакиевский собор. Если дата рождения Акакия Акакиевича выбрана не случайно, то тогда можно предположить, что через имя общего святого Гоголь прозревал некую связь между создателем новой столицы и маленьким чиновником - ее невинной жертвой. Без них обоих немыслимо представить себе существование великого города, они его неотъемлемые полюса. Кстати, в повести однажды мелькнул силуэт знаменитого Медного всадника, но в очень сниженном виде – затасканном чиновничьем анекдоте о коменданте города, которому пришли сказать, что подрублен хвост у фальконетова монумента. Однако есть в этом анекдоте и что-то символическое: подрубленный хвост – это ведь утраченная точка опоры. Петр, «вздернув» Россию, нацелив ее на временные ценности, отвернув ее от вечных ориентиров и тем самым лишив надежных нравственных опор, подорвал устойчивость государства, запрограммировал грядущие бунты.

И вот уже другая связь просматривается в духовном пространстве повести - связь между бедным Евгением пушкинского «Медного всадника» и Акакием Акакиевичем из гоголевской «Шинели», между безумным бунтом одного и посмертным бунтом другого. Здесь угадываются дальние и грозные исторические перспективы: «маленький человек» с его попранными маленькими радостями и надеждами, его украденной мечтой, с его лишенной внутренних опор и высших целей жизнью, может стать ферментом больших социальных потрясений и великих апокалиптических бурь.

Собратом по несчастью пушкинского «бедного безумца» Евгения, титулярного советника Акакия Акакиевича, а также художника Пискарева из повести «Невский проспект» является Аксентий Иванович Поприщин из «Записок сумасшедшего». . Как и Акакий Акакиевич, Поприщин - вечный титулярный советник. Как и Пискарев, он сходит с ума и гибнет от любви. Он начинает с обоготворения генеральской дочки, а кончает открытием, что женщина влюблена в беса, «и она выйдет за него, выйдет!»

Самые разные темы и мотивы «Петербургских повестей» собраны в этом маленьком шедевре Гоголя, доведены до края и даже перехлестывают через край. Но при всем художественном риске писатель скрупулезно точен и убедительно достоверен в описании истории болезни своего героя. Доктор Тарасенков, лечивший Гоголя, однажды поинтересовался, приходилось ли ему читать записки психически больных людей. Гоголь ответил, что приходилось, но уже после написания повести. «Да как же вы так верно приблизились к естественности?» - воскликнул Тарасенков. – «Это легко: стоит представить себе», - сказал Гоголь. Писатель словно перевоплотился в своего героя – для того, чтобы через его безумие обнаружить и обличить безумие мира. Безумие героя логично, логика мира безумна.

Петербург, замысленный его основателем как регулярный («правильный») город со стройными шеренгами домов, оборачивается в повести своей самой бредовой стороной. И выясняется, что маленьких чиновников в столице, как собак, и жизнь у них собачья, а у собак европейская кухня и барский апломб. Самые «умные» учреждения, сортировка людей по рангам абсурдны для нормального разумения, а абсурдные вопросы сумасшедшего содержат здравый смысл: «Что ж из того, что он камер-юнкер?.. Ведь через то, что камер-юнкер, не прибавится третий глаз на лбу! Ведь у него нос не из золота сделан, а также как и у меня, как и у всякого. Ведь он им нюхает, а не ест, чихает, а не кашляет». Так возникает тема «носа», и по мере развития болезни Поприщина носы уже населяют Луну, а Луну надо спасать, поскольку Земля скоро сядет на нее, а «насевши, может размолоть в муку носы наши». В бреде сумасшедшего мелькают трезвые прозрения о том, что искаженная безумием человека жизнь на земле может прийти к глобальным космическим катастрофам.

И еще открывается бедняге Поприщину, что его современники «юлят во все стороны и лезут ко двору», что они «мать, отца, Бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы!»

Честолюбие движет людьми, правит миром, - эта проницательная мысль главного героя облечена в форму бреда: «честолюбие оттого, что под языком находится пузырек, и в нем небольшой червячок величиной с булавочную головку». Не сродни ли, однако, этот неприметный «земной» червячок тому адскому червю, который, согласно Писанию, неутомимо угрызает грешную душу в вечности? Червячок честолюбия подтачивает и душу маленького чиновника Поприщина, становится причиной его душевной болезни, которая начинается с подозрений, что столоначальник ему завидует, а кончается манией величия. И вот уже перед нами «король Испанский Фердинанд VIII». Акакий Акакиевич с его шинелью остался где-то далеко позади: Аксентию Ивановичу нужна уже не шинель, а королевская мантия, которую он сооружает из нового вицмундира. Следует запись: «Мантия совершенно готова и сшита. Мавра вскрикнула, когда я надел ее».

Бедный Поприщин, вознесший себя на испанский престол, безусловно, болен самозванством. Самозванство – это удел всякого болезненно самолюбивого утверждения своего «я» в мире. А между тем, мир гонит, выталкивает героя: нет ему места ни в холодном чванливом Петербурге, ни в выдуманной им Европе (сумасшедшем доме), где больно дерется палкой «великий инквизитор».

Но когда бедный безумец выступает уже не в самозваном обличии, а в наготе измученной человеческой души, какое же истинное величие и красоту обнаруживает эта душа, какая правда сияет в ее искренней слабости, как жаждет она своей подлинной родины – земной и небесной: «Спасите меня! Возьмите меня! Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени мой колокольчик! Взвейтеся, кони, и несите меня с этого света… Матушка, спаси твоего бедного сына! Урони слезинку на его больную головушку!.. Ему нет места на свете! Его гонят! – Матушка, пожалей о своем больном дитятке!..» Душа в этот момент жаждет истины, и тогда возникает образ матери - единственно близкого, любящего существа, возникают образы не Петербурга, а Италии и крестьянской избяной России – они непостижимо сопряглись в сердце художника, наконец, возникает светлый образ небес. Это одно из наиболее высоких, наиболее пронзительных мест в русской литературе, и в голосе героя ясно слышен духовный плач самого Гоголя.

Да, в «Петербургских повестях» можно найти скрытую авторскую исповедь. В этом отношении особое место занимает «Портрет», где собраны самые заветные мысли писателя о высшем назначении искусства, об огромной ответственности художника за свои творения, о тех искушениях и соблазнах, которые подстерегают его на каждом шагу, даже тогда, когда он создает, казалось бы, выдающиеся произведения. «Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса, - говорит опытный художник-монах. – Он во все силится проникнуть: в наши дела, наши мысли, и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа…»

Далее (в первой редакции повести) старец предупреждает о скором приходе в мир антихриста. Он появится, когда ослабеет действие природных законов, а значит, беззаконие, беспорядок, хаос, абсурд будут все сильнее расшатывать скрепы мироздания. Вот тогда, считает старец, и родится антихрист – это произойдет сверхчеловеческим, противоестественным путем. Уж не с помощью ли клонирования? – спросим мы, современники «чудес» и горьких плодов научно-технического прогресса. Но не будем строить предположения. Важно другое. Грозное событие, предсказанное гоголевским прозорливцем на основании учения святых отцов, еще впереди - антихрист явится перед самым концом; но уже нынче, предупреждает художник-монах, его дух отчасти воплотился в тех, кто заражен демонической ненавистью к людям и всему гармонически прекрасному в мире.

Слова эти, как узнает читатель, подкреплены жизненным опытом старца: тридцать лет назад ему, тогда еще скромному светскому живописцу, привелось написать портрет таинственного ростовщика, который поселился на одной из бедных улочек захолустной питерской Коломны и наводил ужас на ее убогих жителей. В первой редакции повести упоминается имя этого ростовщика – Петромихали. Нельзя не заметить в нем искаженное звучание псевдонима Петра I – Петр Михайлов (под таким именем, инкогнито, русский царь совершал некоторые поездки в Европу). В первой редакции существовало и внешнее сходство одной из самых загадочных фигур «Петербургских повестей» с основателем города: очень высокий рост, смуглый цвет лица, темные горящие глаза, усы… Но что же внутренне связывало их? По-видимому, тема антихриста, с которым народная легенда, родившаяся в недрах старообрядческих кругов, отождествляла Петра.

Во второй редакции «Портрета» тень императора исчезла вместе с экзотическим именем ростовщика. Таинственный старик оказался безымянным, но демонический его образ стал еще более зловещим. С ним было связано меньше фантастических событий, чем в первой редакции, но зато подробней изображалось его губительное влияние на человеческие души. Владелец несметных богатств, он не ведал жалости и пощады даже к умирающим должникам. Впрочем, иногда он предлагал деньги даром, но, как видно, с таким условием, что от него бежали без оглядки. Те же, кто соглашались взять у него большие деньги, через некоторое время становились неузнаваемыми: щедрые и добрые превращались в скупцов и черных завистников, благородные обнаруживали самые низкие и подлые качества. Все эти жертвы «благодеяний» старика плохо кончили (читатель найдет в повести их истории).

И вот пришла пора умирать самому ростовщику. Перед смертью он обратился к художнику с настоятельной просьбой запечатлеть его образ на холсте. Поколебавшись, художник дал согласие. Здесь Гоголь ставит сложнейший вопрос об изображении зла в искусстве. Не будет ли такое изображение, даже предпринятое с целью разоблачения, способствовать тиражированию, распространению, усилению зла в мире? И как избежать сей великой опасности, если художник все-таки берется за названную задачу? Это была проблема, в высшей степени актуальная для самого писателя.

В «Портрете» Гоголь ставит своеобразный эксперимент. Он создает близкий себе тип художника. Его герой, создатель портрета, – человек глубоко верующий, бессребреник (он добывает лишь насущный хлеб для семьи, отказывается от выгодных, но чуждых заказов). Он честный и упорный труженик, наделенный при этом большим талантом. Его ценят, уважают, но он совершенно лишен тщеславия. За портрет ростовщика он берется не из-за денег или славы, а ради решения определенной художественной задачи – резкие зловещие черты необычного заказчика представлялись ему «кладом» для изображения духа тьмы на полотне религиозного содержания. Казалось бы, благодаря своим положительным качествам художник был защищен от различного рода искушений.

И вот он тщательно приступает к делу и старается передать всякую черту оригинала с «буквальной точностью», предельной «верностью натуре», особо тщательно прорисовывая глаза. Но здесь-то как раз, в этой пассивной подчиненности предмету изображения, в этом буквальном копировании, считает писатель, и состояла духовная ошибка художника, в этом был его проступок, его грех. В изображение любого предмета должна быть включена напряженная работа души и мысли самого художника, а если изображается зло, должна присутствовать невидимая борьба с ним – иначе, «если возьмешь предмет безучастно, бесчувственно, … он непременно предстанет в одной ужасной своей действительности, не озаренный светом какой-то непостижимой, скрытой всем мысли»… Итак, необходимо активное присутствие света истины, света души художника – тогда даже низкий предмет не оставит низкого, грязного впечатления, и любая тьма, побежденная этим светом, не будет уже страшна и опасна. (Вот почему, отметим, так важны лирические отступления в «Мертвых душах» - они отражают напряженную духовную борьбу писателя за оживотворение мертвых тканей русской действительности и внутреннего мира каждого человека). Но в том портрете, который создал гоголевский талантливый художник, не было «чего-то озаряющего». Рабское подражание «натуре» кончилось рабским же подчинением демоническому духу. Произошло нарушение гармонии, которая обязательно проникнута светом, и потому талантливая картина внушала не высокое спокойствие, а тоску и тревогу из-за реального присутствия в ней духа тьмы.

Итак, Гоголь, этот признанный глава «натуральной школы», оказался сознательным врагом натурализма. Он, заметим, явился и противником так называемого «автоматического письма», которое предвидел и которым действительно увлеклись уже в ХХ и ХХI веке художники-авангардисты и постмодернисты. В первом случае художник становится послушным слугой «натуры» - но какой именно по своему качеству, по духовному содержанию? Во втором он делает себя пассивным медиумом для информации и энергии - но энергии какого духовного происхождения? Художник призван различать духов: «Познай, где свет – поймешь, где тьма…»

Известно, что уже в древнейшие времена натуралистические изображения животных и людей использовались для магических обрядов. Они были связаны с верой в то, что часть души изображаемого реально присутствует в изображении. Ужасный ростовщик потому и заказал свой портрет талантливому живописцу: после его смерти этот портрет должен был обрести магическую власть над душами тех, кто соприкасался с ним.

Одной из жертв портрета становится молодой, подающий надежды художник Чартков. Его судьба подробно прослеживается в первой части повести. Мы знакомимся с ним в тот момент, когда он останавливается у картинной лавки в Щукином дворе и начинает рыться в куче старых портретов. Писатель оценивает его «по одежке» - сквозная тема шинели возникает и в этой повести. Однако гоголевская оценка противоположна общепринятой: «Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости».

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат будущее, реферати, курсовая работа по менеджменту.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки