Творчество М.М. Зощенко

работу выполнила: Сырых Юлия,

учащаяся 11 класса

общеобразовательной школы №21

города Симферополя

Свою речь на первом съезде советских писателей в 1934 году известный советский сатирик Михаил Кольцов начал так:

“ Два с половиной года назад ленинградский шофер Мартынов похитил из тужурки своего товарища, шофера Тихонравова, его шоферскую книжку.

В отсутствие Тихонравова взял его машину и выехал в город. Затем Мартынов напился. Напившись, взял знакомых девушек, начал их катать и наехал на молочницу. Во время протокола Мартынов назвал себя Тихонравовым и, вернувшись, тихонько поставил машину на место. Когда эта история выяснилась, и преступление Мартынова раскрылось, в гараже было общее собрание. Одна часть требовала немедленно выгнать Мартынова с работы и исключить из профсоюза. Другая часть требовала не только выгнать с работы и исключить из профсоюза, но и арестовать. Третья, самая кровожадная, требовала: “Надо его отвести к писателю Зощенко, и пусть он с него напишет рассказ!”

С тех пор, как прозвучали эти слова, вызвавшие дружный смех и аплодисменты писательской аудитории, Михаил Михайлович Зощенко еще более двадцати лет работал в литературе, написал много новых рассказов и фельетонов и около двух десятков повестей и комедий и сегодняшнему читателю известен не только как сатирик быта, но и как писатель, успешно пробовавший свои силы в “серьезных” жанрах. И все-таки до сих пор в читательском сознании имя Зощенко прочно связывается, в первую очередь, с представлением о герое его сатирических произведений. Потому что эти “мелкие”, по терминологии ряда литературных критиков прошлых лет, рассказы и повести и определили место Зощенко в “большой” литературе, утвердив за ним по праву репутацию одного из крупнейших и оригинальнейших мастеров русской литературы.

1.

Литературная судьба Зощенко не может не удивлять: признание широчайших читательских масс и в то же время недоумение критики, популярность крупного сатирика и – опять-таки одновременно – обвинения в мещанских взглядах на действительность. И, как следствие этого, постоянный, сопровождавший писателя практически на протяжении большей части его литературного пути спор о том, имеет ли Зощенко вообще право быть отнесенным к "большой" литературе или юмор его - нечто родственное “пустякам” Горбунова и Лейкина и сегодняшнему новому читателю социально чуждое…все это невзирая на то, что уже в середине двадцатых годов Зощенко по тиражам изданий уступал лишь Демьяну Бедному и что, по данным Книжной палаты, только за 1926 – 1927 годы книги Зощенко были выпущены общим тиражом 950 тысяч экземпляров.

Разумеется, сегодня многие крайности в оценке сатирического наследия писателя отчасти объяснимы как литературной борьбой 20- 30 годов, так и не всегда благоприятной обстановкой для успешного развития сатиры в последующие годы, когда одной лишь принадлежности к цеху сатириков было достаточно для того, чтобы оказаться виновным в “нарушении пропорций”, “буржуазно- интеллигентском скептицизме”, “нигилизме” по отношению к советской действительности.

Было бы неверно, однако, объяснить весьма серьезные разногласия в оценке сатирического наследия Зощенко исключительно этими причинами. Потому что борьба взглядов и мнений вокруг его сатиры – вместе с тем (и, прежде всего) еще и свидетельство сложности его собственного писательского пути.

Родился Зощенко 10 августа (29 июля) 1895 года в семье художника- передвижника. Завершив учебу в гимназии (в Петербурге), в 1913 году поступил на юридический факультет петербургского университета, откуда был исключен на следующий год за невзнос платы. В начале 1915 года, окончив краткосрочные курсы прапорщиков, отбыл на фронт, в Мингрельский полк Кавказской гренадерской дивизии; вскоре был произведен в поручики. К концу войны командовал батальоном, имел три ранения, пять орденов, был приставлен к чину капитана. После Февральской революции 1917 года вернулся в Петроград. О дальнейших переменах в своей судьбе сам Зощенко позже вспоминал:

“Я уехал в Архангельск. Потом на ледовитый океан – в Мезень. Потом вернулся в Петроград. Уехал в Новгород, во Псков. Затем в смоленскую губернию, в город Красный. Снова вернулся в Петроград…

За три года я переменил двенадцать городов и десять профессий.

Я был милиционером, счетоводом, сапожником, инструктором по птицеводству, телефонистом пограничной охраны, агентом уголовного розыска, секретарем суда, делопроизводителем…

Полгода я провел на фронте в Красной армии – под Нарвой и Ямбургом.

Но сердце было испорчено газами, и я должен был подумать о новой профессии.

В 1921 году я стал писать рассказы”.

Тогда же Зощенко становится членом литературной группы “Серапионовы братья”, а вскоре начинается его многолетнее сотрудничество в качестве фельетониста и автора сатирических рассказов в периодике. С этих пор будущий сатирик печатается, часто из номера в номер (под собственной фамилией и под псевдонимами Гаврила, Семен Курочкин, Назар Синебрюхов и др.) в сатирических журналах “Красный ворон”, “Дрезина”, “Бузотер”, “Пушка”, “Смехач”, “Чудак”, “Ревизор” и в других периодических изданиях тех лет.

К середине 20 годов Зощенко стал одним из самых популярных писателей. Его юмористика пришлась по душе широчайшим читательским массам. Книги его стали раскупаться мгновенно, едва появившись на книжном прилавке. Не было, наверное, такой эстрады, с которой не читали бы перед смеющейся публикой “Баня”, “Аристократка”, “История болезни” и пр. Не было такого издательства, которое не считало бы нужным выпустить хоть одну его книгу.

И это несмотря на то, что очень многие произведения Зощенко, особенно в 20 годы, писались в спешке журнальной и газетной работы, а сюжеты рассказов (30- 40 процентов, по словам самого писателя) брались непосредственно из газет той поры, чем, кстати, и объясняется и очевидная повторяемость отдельных тем и сюжетных ходов, и родство персонажей, и близость отдельных характеристик в произведениях сатирика.

2.

В литературу Зощенко, как уже говорилось, вошел в самом начале 20 годов. Это было время, когда гражданская война была в основном завершена, когда на смену военному коммунизму пришел НЭП и вновь высунул наружу свое мурло мещанин, громко заговоривший, что скоро все станет “по-прежнему”. Первые рассказы Зощенко (“Черная магия”, “Гришка Жиган”, “Любовь”, “Война”, “Веселая жизнь”, “Рыбья самка”, “Старуха Врангель”, “Лялька Пятьдесят”) еще не предвещали появления нового сатирика.

В самом деле, история поимки конокрада, пообещавшего крестьянам, для того, чтобы оттянуть смертный час, конец света в полдень на следующий день и воспользовавшегося замешательством "мира", дабы сбежать от, казалось бы, неминуемой расправы (“Гришка Жиган”), так же, как и история безответной любви неудачливого налетчика Максима к проститутке Ляльке Пятьдесят (“Лялька Пятьдесят”), и история отношений генерала Петра Петровича Тананы и циркачки мамзель Зюзиль (“Веселая жизнь”) – это все еще довольно далеко от изображения будущего обывателя – героя зощенковских рассказов.

О расплывчатости политических взглядов Зощенко в начале двадцатых годов яркое представление дают уже его заметки “О себе, об идеологии и еще кое о чем”.

“С точки зрения людей партийных, - писал Зощенко, - я беспринципный человек. Пусть. Сам же я про себя скажу: я не коммунист, не эсер, не монархист, я просто русский. И к тому же – политически безнравственный.

Честное слово даю – не знаю до сих пор, ну вот хоть, скажем, Гучков… В какой партии Гучков? А черт его знает, в какой он партии. Знаю: не большевик, но эсер он или кадет – не знаю и знать не хочу, а если и узнаю, то Пушкина буду любить по-прежнему.

Многие на меня за это очень обидятся. ( Этакая, скажут, невинность сохранилась после трех революций.) Но это так. И это незнание для меня радость все-таки.

Нету у меня у меня ни к кому ненависти – вот моя “точная идеология”.

Ну, а еще точней? Еще точней, – пожалуйста. По общему размаху мне ближе всего большевики. И большевичать я с ними согласен”.

Тон, в котором выдержаны заметки Зощенко, слишком откровенно ироничен, чтобы можно было принять сегодня эти заметки целиком всерьез, увидеть в них прямое credo автора. Вместе с тем не могут не броситься в глаза, по крайней мере, два обстоятельства: с одной стороны – уверения в политической “безнравственности”, уже сами по себе характеризовавшие Зощенко как писателя, еще не овладевшего исторически верной мерой оценки событий и стремившегося за шуткой скрыть растерянность перед лицом происходящего; с другой же стороны: “По общему размаху мне ближе всего большевики. И большевичать я с ними согласен”.

Ранние произведения показательны, прежде всего, как свидетельство того, что буквально с первых шагов Зощенко прочно связал свою литературную судьбу с судьбами сказа, того самого типа повествования, что был хорошо известен русскому читателю еще по произведениям Гоголя и Лескова, типа повествования, мастерское владение которым стало позже непременным признаком зощенковской стилевой манеры.

В самом деле, разве не напоминают о Зощенко периода “Аристократки” и “Бани” (о Зощенко, наиболее известном широкому читателю) следующие строки раннего рассказа “Веселая жизнь”:

“Кисловодск. Высшее человеческое парение. Вот генерал циркачке и говорит:

-Ну, машер, машер, приехали. Вот взгляните. Кисловодск. Кругом восхитительные места, кавказская природа, а это курсовые ходят.

А циркачка:

-Ну, - говорит, - и пущай себе ходят. В этом нет ничего удивительного. Давайте лучше квартиру снимать.

Снял генерал квартиру, а циркачка через улицу комнату, живут.

Только замечает генерал: дама мамзель Зюзиль по этим местам не слишком шикарная, даже вовсе не шикарная. Одним словом, стерва.

Генерал, например, с ней под ручку идет, а в публике смех. Тут кругом высшее общество, а она гогочет и ногами вскидывает…”

Но при всей несомненной общности интонации ранних и последующих рассказов, на первых порах сказ Зощенко носил еще тот обобщенный характер, при котором единственно обязательной и по существу определяющей его чертой являлась “установка на устную речь рассказчика” (Б.Эйхенбаум), “ориентация на устный монолог повествующего типа” (В.Виноградов.), присутствие самой беседы с воображаемым слушателем. Герой Зощенко к этому времени еще не самоопределился ни индивидуально, ни социально, сказ же выступал поначалу как особая форма обращения к читателю, как художественная имитация монологической речи, организующей повествование.

“Сказ делает слово физиологически ощутимым – весь рассказ становится монологом, он адресован каждому читателю – и читатель входит в рассказ, начинает интонировать, жестикулировать, улыбаться, он не читает рассказ, а играет его. Сказ вводит в прозу не героя, а читателя. Здесь – близкая связь с юмором. Юмор живет словом, которое богато жестовой силой, которое апеллирует к физиологии, - навязчивым словом. Таков сказ Зощенко, и поэтому он юморист”, - писал Ю. Тынянов.

Вместе с тем уже в ранних произведениях молодого писателя сказ, не выполняя еще своей последующей сатирической функции, вносил особый, глубоко субъективный тон очевидца и участника событий.

В дальнейшем же функции сказа у Зощенко заметно усложняются. Сказ все более явно превращается в средство самохарактеристики рассказчика.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: рим реферат, диплом купить, культурология.

1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки