Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата

Гласит: ″Я – Озимандий. Царь царей.

Мои деянья – мощь, что несказанна,

И ужас″. А вокруг развалин сей

Кумирни, словно волны океана

Колышутся пески, и нет людей".

(П.-Б. Шелли. "Озимандий" – )

К столетию со дня рождения Брюсова была составлена полная библиография литературоведческих исследований, ему посвященных (Библиография В.Брюсова 1884 - 1973. Сост Э.С. Даниельян. Ереван, 1976). Можно с уверенностью сказать, что Брюсов обрадовался бы такому подарку. Первую свою библиографию он составил сам и издал к своему сорокалетию - в 1913 г. К 1976 г. количество работ о Брюсове, опубликованных только в Советском Союзе, достигло почти двух тысяч. Впоследствии, особенно с окончанием советской эпохи, интенсивность этого столпосозидания несколько снизилась.

Сейчас колосс, воздвигнутый в память Брюсова на страницах советского литературоведения, постепенно начинает распадаться. Однако своих приверженцев этот московский Озимандий находит и в наши дни.

Биография

Валерий Яковлевич Брюсов родился 1 (13) декабря 1873 г. в Москве, в купеческой семье. Его дед был еще крепостным, но откупился на волю и занимался торговлей пробками. Это же дело продолжал и отец поэта, Яков Кузьмич. В 1877 г. он купил дом на Цветном бульваре, где большую часть жизни прожил и его сын. "Дом был небольшой, двухэтажный, толстостенный, - настоящий уездный, третьей гильдии купеческий, с высокими и всегда запертыми на замок воротами, с калиткой, с собакой на цепи во дворе", - вспоминал свое первое посещение Брюсова Бунин (Бунин. Собр. соч. в 9-ти тт. Т. 9, С. 287).

Отец Брюсова был уже не чужд просвещению, в молодости участвовал в каких-то революционных кружках, потом остепенился. От шестидесятничества осталось только полное пренебрежение к религии. Познакомившись с будущей женой, стал ее "просвещать". "Я был первым ребенком, - писал Брюсов в автобиографической повести "Моя юность", - и явился на свет, когда еще отец и мама переживали сильнейшее влияние идей своего времени. Естественно, они с жаром предались моему воспитанию на самых рациональных основах" (Брюсов В.Я. Дневники. Письма Автобиографическая проза. М. 2002, С. 44 - 45). Стилем своего воспитания Брюсов был вполне удовлетворен. Как и своим звучным римским именем. "Кажется, родители мои еще до моего рождения порешили, что их первенец будет необыкновенным человеком. По крайней мере, у меня самого было почему-то такое убеждение. Я с самых первых лет привык смотреть на сверстников свысока. Вероятно, способствовало этому то, что я рос среди взрослых и наслышался от них много, о чем мальчики, мои ровесники, и понятия не имели. Так, я знал имя Дарвина и будучи лет 3-х - конечно, в очень комической форме - проповедовал на дворе, где играли дети дома, его учение, приводя в ужас нянек и гувернанток. Кроме того, я умел читать, чем не мог похвастаться никто из моих сверстников и даже очень многие из старших" (Там же, С. 187).

Подробности из жизни семьи Брюсовых сообщает знавший их (как и всю Москву) Гиляровский: "Яков Кузьмич, развитой и начитанный, любил щегольнуть цитатой, особенно за стаканом вина, в дружеской беседе. Чистокровные лошади были его страстью. ″Чистокровная лошадь – красота и сила″, ″резвость есть сумма силы″, - то и дело бросал он в разговорах такие афоризмы. У него было всего только две лошади второстепенных – Этна и Еврипид. Они стояли на конюшне тренера Баранина, выигрывали редко, а все-таки окупали себя и доставляли огромное удовольствие владельцу, страстному любителю скачек, как и его сын, гимназист" (Гиляровский В.А. Певец города. – Собр. соч. в 4-х тт. Т. 3. С. 332). Сын-гимназист – это как раз Валерий Брюсов, которого Гиляровский впервые увидел на скачках стоящим на стуле и в бинокль наблюдающим лошадей. В выборе столь громких имен для лошадей тоже угадывается влияние юного Валерия. Впрочем, скачки он вскоре забросил ради наук словесных. От прежнего увлечения остался только азарт – быть первым на дистанции. Скромных успехов Этны и Еврипида ему было явно недостаточно.

Учился Брюсов сначала в гимназии Креймана, затем – в знаменитой гимназии Л.И. Поливанова на Пречистенке. Когда Валерий Брюсов был гимназистом выпускного класса в младший класс той же гимназии поступил его будущий сподвижник Андрей Белый – тогда еще Боря Бугаев. Поливановская гимназия прививала вкус к истории, к древним языкам, но при этом не пользовалась репутацией ретроградного учебного заведения, дух ее был вполне демократический. Уже в младших классах гимназии Валерий Брюсов начал писать стихи, в старших писал их сотнями. А познакомившись со стихами Поля Верлена и французских символистов, окончательно осознал свое призвание: "Я рожден поэтом. Да! Да! Да!" (Брюсов. Дневники. С. 24). А едва осознав призвание - уже определил для себя место на Парнасе: "Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! надо выбрать иное... Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается, и будущее принадлежит ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду Я! Да, Я!" (Дневники. С. 28). В этом простодушном цинизме есть даже что-то подкупающее! "Дело в том, что Брюсов - человек абсолютного, совершенно бешеного честолюбия, - писала Зинаида Гиппиус. - Я говорю "честолюбия" лишь потому, что нет другого, более сильного слова для выражения той страстной "самости", самозавязанности в тугой узел, той напряженной жажды всевеличия и всевластия, которой одержим Брюсов. Тут иначе как одержимым его и назвать нельзя" (Гиппиус З. Одержимый. - Цит. по: Брюсов. Дневники. С. 321).

В 1893 г. Валерий Брюсов окончил гимназию и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. К учебе относился серьезно, отправляясь на очередной экзамен, вспоминал слова Цезаря, обращенные к кораблю: "Ты везешь Цезаря и его счастье". "Говорить чисто, все покушение Брюсова на поэзию – покушение с негодными средствами. – считала Цветаева. – У него не было данных стать поэтом (данные – рождение), он им стал. Преодоление невозможного, Kraftsprobe . А избрание самому себе обратного, поэзии (почему не естественных наук? не математики? не археологии?) – не что иное, как единственный выход силы: самоборство. И уточняя: Брюсов не с рифмой сражался, а со своей нерасположенностью к ней. Поэзия как поприще для самоборения" (Цветаева. Герой труда. С. 29). Эту мысль многие на разные лады повторяли (крайняя степень - у Ю. Айхенвальда: "Величие преодоленной бездарности"), но все же едва ли она вполне справедлива. Нет, дар слова у Брюсова, несомненно, присутствовал от рождения. Но его видение мира было не поэтическим - слишком рациональным; природная склонность - более к анализу, чем к синтезу, и, действительно, создается впечатление, что он скорее должен был стать ученым - историком, лингвистом, искусствоведом. Но ученым он почему-то себя не видел. Может быть, потому, что цезаризм в дореволюционной профессорской среде не был востребован. "В университете тяжелые отношения, - записывает Брюсов в дневнике 11 марта 1897 г. - Герье говорит: "Я видел вашу новую книжку. Может быть, этого достаточно, чтобы быть поэтом, но недостаточно, чтобы быть историком""(Дневники. С. 44).

I. Период становления (от начала 90-х до 1903 г.).

Общий путь литераторов – в робком трепете отдавать свои творения на суд придирчивых работников редакций, а потом с надеждой ждать читательского отклика – был не для Брюсова. Ему сразу надо было утвердиться в качестве главы новой школы. Поэтому он начинает сразу с издания отдельных сборников (благо, отцовские средства могли обеспечить такой дебют). Три сборника "Русские символисты" вышли в 1894 – 1895 гг. Большинство стихотворений принадлежало самому Брюсову, но подписано было разными псевдонимами, чтобы сразу было видно, что русский символизм - это уже школа, направление, сила. Однако сборники стяжали своему составителю почти исключительно скандальную славу и на несколько лет закрыли для него двери официальных редакций.

В 1894 г. Брюсов познакомился с Константином Бальмонтом – тоже начинающим поэтом, хотя на шесть лет его старше. Много лет спустя, когда пути их разошлись окончательно, Бальмонт писал: "Я вспоминаю ласково еще одного юного поэта тех дней (1894 – 1895), Валерия Брюсова. Его парадоксальность крепила и радовала мою собственную парадоксальность. Его огромная любовь к стиху и вообще художественному и умному слову меня привлекала к нему, и мы года три были неразлучными друзьями-братьями" (Бальмонт К.Д. На заре. – Бальмонт К.Д. Автобиографическая проза. М. 2001. С 573). Близки они были не три года, а, по крайней мере, лет десять. Но характерно, что уже в дневниках 90-х гг., наедине с собой, Брюсов отзывался о Бальмонте с ощутимой долей неприязни, хотя на людях называл его другом и братом. Ходасевич говорит об этом так: "Его неоднократно подчеркиваемая любовь к Бальмонту вряд ли может быть названа любовью. В лучшем случае, это было удивление Сальери перед Моцартом. Он любил называть Бальмонта братом. М. Волошин однажды сказал, что традиция этих братских чувств восходит к глубокой древности, к самому Каину" (Ходасевич. Некрополь. С. 31).

Эту параллель современники проводили неоднократно: Бальмонт – Моцарт, Брюсов – Сальери. Детально развила ее в своем эссе Цветаева: "Бальмонт, Брюсов. Только прислушаться к звуку имен. Бальмонт: открытость, настежь – распахнутость. Брюсов – сжатость В Брюсове тесно, в Бальмонте просторно. Брюсов глухо, Бальмонт звонко. Бальмонт: раскрытая ладонь – швыряющая, в Брюсове скрип ключа" (Цветаева. Герой труда. С. 83). Сказано не без оснований, – достаточно посмотреть их переписку. Бальмонт нередко пишет другу стихами – что ему стоит щедрой рукой выбросить лишнюю горсть жемчужин? Брюсов – всегда прозой, хотя и с разными позами: разочарования - "я вообще не пишу стихов", серьезности – нечего, дескать, драгоценности разбрасывать, - но ясно одно: писать стихи ему труднее, для него это "работа". Об этом тоже говорит Цветаева: "Бальмонт, как ребенок, и работая – играет, Брюсов, как гувернер, и играя – работает (тягостность его рондо, ронделей, ритурнелей, - всех поэтических игр пера). Как фигуры (вне поэтической оценки) одна стоит другой" (Там же. С. 87).

Брюсов инстинктивно чувствовал, что творческий потенциал друга превосходит его собственный, и смертельно боялся, что тот займет облюбованное им место главы новой школы. Но чувств своих не открывал. В 1896 г. в письме критику П. Перцову он писал: "Заметили ли Вы, что с недавних пор у нас начала образовываться школа в поэзии. Я говорю о школе Бальмонта О, как этому можно радоваться! Подумайте, - тогда невозможны станут Федоровы, Лебедевы, Тулубы. Тогда у самых плохих стихотворцев будет цель – они будут нужны, как цемент, как пьедестал для учителя; они будут разъяснять его намеки, будут служить переводчиками между ним и его веком. Я готов радоваться всем сердцем" (Письма В.Я. Брюсова к П.П. Перцову. М., 1927, С. 78). Не правда ли, что-то это очень напоминает?

А если в партию сгрудились малые,

Сдайся, враг, замри и ляг.

Партия - рука миллионопалая,

Сжатая в один громящий кулак... (В.В. Маяковский "Владимир Ильич Ленин")

И действительно, даже сейчас многие авторы XX начала века оказываются в поле зрения историков литературы именно по своей принадлежности к направлению. Тем, кто шел своим путем, приходилось труднее. Внешне на первых порах Брюсов признавал первенство Бальмонта, но втайне уже подумывая о том, как свести его с дистанции, - как можно свести с дистанции перспективную скаковую лошадь, на которую ставят все. Андрей Белый вспоминал чуть более поздний период, когда "провожая Бальмонта в далекую Мексику, встал он с бокалом вина и, протягивая над столом свою длинную руку, скривясь побледневшим лицом он с нешуточным блеском в глазах дико выорнул: "Пью, чтоб корабль, относящий Бальмонта в Америку, пошел ко дну" (Белый А. Начало века. М.- Л. 1933, С. 178). Как говорится, "говорите правду и никто вам не поверит". В конечном итоге с Бальмонтом все так и вышло, как хотел Брюсов.

Бунин тоже познакомился с Брюсовым в середине 90-х, и познакомил их Бальмонт. "Я увидел молодого человека с довольно толстой и тугой гостинодворческой (и широкоскуло-азиатской) физиономией. Говорил этот гостинодворец, однако, очень изысканно, высокопарно, с отрывистой и гнусавой четкостью, точно лаял в свой дудкообразный нос, и все время сентенциями, тоном поучительным, не допускающим возражений. Все было в его словах крайне революционно (в смысле искусства), - да здравствует только новое и долой все старое! Он даже предлагал все старые книги дотла сжечь на кострах, "вот как Омар сжег Александрийскую библиотеку!" - воскликнул он. Но вместе с тем для всего нового у него уже были жесточайшие, непоколебимые правила, уставы, узаконения, за малейшие отступления от которых он, видимо, готов был тоже жечь на кострах" (Бунин. Собр. соч. в 9-ти тт. Т. 9. С. 288). Отношения между ними поначалу были дружескими, и Брюсов даже называл Бунина в числе "самых ярых распространителей" своих стихов. Благодаря поддержке Бунина он впервые смог опубликовать свои произведения в периодической печати – в 1899 г., в одесской газете "Южное обозрение". Но как только необходимость в распространителях отпала, Брюсов заявил Бунину, что его собственные стихи никого не интересуют. Такого отношения Бунин, естественно не простил.

Первый свой авторский сборник (1896 г.) Брюсов скромно назвал "Chefs d’ euvre" ("Шедевры"). Успеха он не имел.

В 1897 г. Брюсов женился на Иоанне Матвеевне Рунт (1876 – 1965), служившей в их доме гувернанткой его сестер. Его пленило, что молоденькая гувернантка героически защищала его рукописи от посягательств няни Секлетиньи, наводившей в доме порядок. В выборе жены Брюсов не ошибся. Иоанна Матвеевна с благоговением относилась к литературным трудам мужа, и после его смерти на долгие годы стала главным хранителем его творческого наследия. Впрочем, страницы дневника, заполнявшиеся после женитьбы, производят наиболее человечное впечатление из всего, написанного Брюсовым. Вот запись от 2 октября 1897 г. "Недели перед свадьбой не записаны. Это потому, что они были неделями счастья. Как же писать теперь, если свое состояние я могу определить только словом "блаженство"? Мне почти стыдно делать такое признание, но что же? Так есть" (Дневники. С. 44 - 45). Молодую жену Брюсов зовет "Эда" и говорит о ней просто и ласково. Весну 1898 г. молодые провели в Крыму. Это время Брюсов вспоминал, как самое светлое в жизни. Уже в зрелые годы, решив вспомнить всех своих возлюбленных, которых он насчитывает не то тринадцать, не то четырнадцать, Брюсов пишет венок сонетов "Роковой ряд". Каждой женщине посвящен сонет, имена частично сохранены, частично изменены. "Эда" стала "Ладой".

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: титульный реферата, написать сообщение, мцыри сочинение.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки