Предыдущая страница реферата | 17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 | Следующая страница реферата

Много лет тому назад находился в нашем городе в звании городничего Иван Трофимович Зернушкин. Давно уже исправлял он эту должность, — да и не мудрено: все так им были довольны — никогда он ни во что не мешался; позволял всякому делать, что ему было угодно; зато не позволял никому и в свои дела вмешиваться. Некоторые затейники, побывавшие в Петербурге, часто приступали к нему с разными, небывалыми у нас и вредными нововведениями; они толковали, что не худо бы осматривать, хоть изредка, лавки с съестными припасами, потому что торговцы имели привычку продавать в мясоястие баранину, а в пост рыбу, да такую, что хоть вон беги с рынка; иные прибавляли, что не худо бы хотя песку подсыпать по улицам и запретить выкидывать на них всякий вздор из домов, ибо от того будто бы в осень никуда пройти нельзя, и будто бы заражается воздух; бывали даже такие, которые утверждали, что необходимо в городе завести хотя бы одну пожарную трубу с лестницами, баграми, топорами. Иван Трофимович на все неразумные требования отвечал весьма рассудительно, остроумно и с твердостию. Он доказывал, что лавочники никому своего товару. не навязывают и что всякий сам должен смотреть, что покупает. Касательно мостовой он говорил, что Бог дает дождь и хорошую погоду и, видно, уж так положено, чтобы осенью была по улицам грязь по колено; сверх того, добрые люди сидят дома и не шатаются по улицам, а когда русскому человеку нужда, так он везде пройдет. Если бы, прибавлял он, на улицу ничего не выкидывали, свиньям бедных людей нечего было бы есть. Что касается до воздуха, то воздух не человек и заразиться не может. Относительно пожарной трубы Иван Трофимович доказывал, что таковой и прежде в городе не имелось, а ныне, когда три части оного уже выгорели, для четвертой нечего уже затевать такие затеи; что, наконец, он уже не первый десяток на сем свете живет и сам знает, как городом управлять и начальству отвечать. Такие благоразумные и неоднократно повторенные рассуждения скоро закрыли уста затейникам, особенно когда однажды Иван Трофимович присовокупил, что его, городничего, должность не за грязью на мостовых и не за гнилою рыбою смотреть, а за теми, которые учнут злые толки распускать и противу службы злое умышлять.

Все в городе похвалили Ивана Трофимовича за его твердый нрав и обычай, и в Реженске все осталось по-прежнему: на улицах грязь по колено, по рынкам пройти нельзя. Та только разница, что вместо пожарной трубы заведена прекрасная зеленая бочка с двумя зелеными баграми, но на пожар они никогда не вывозятся, ибо легко могли бы испортиться, а хранятся за замком.

Время оправдало благоразумное распоряжение Ивана Трофимовича: скоро потом проезжавший чиновник донес губернатору об отличном устройстве пожарных инструментов в Реженске. Как бы то ни было, Иван Трофимович, избавившись от докуки реженских затейников, обратился к своим любимым занятиям, которых у него было два: чай и кошка.

(По В. Ф. Одоевскому. История о петухе, кошке и лягушке.) (452 слова.)            №54

Булочная Филиппова всегда была полна покупателей. В дальнем углу вокруг горячих железных ящиков стояла постоянная толпа, жующая знаменитые филипповские жареные пирожки с мясом, яйцами, рисом, грибами, творогом, изюмом и вареньем. Публика — от учащейся молодежи до старых чиновников во фризовых шинелях и от расфранченных дам до бедно одетых рабочих женщин. На хорошем масле, со свежим фаршем пятачковый пирог был так велик, что парой можно было сытно позавтракать. Их завел еще Иван Филиппов, основатель булочной, прославившийся далеко за пределами московскими калачами и сайками, а главное, черным хлебом прекрасного качества.

Прилавки и полки левой стороны булочной, имевшей отдельный ход, всегда были окружены толпами, покупавшими фунтиками черный хлеб и ситный.

— Хлебушко черненький труженику первое питание, — говорил Иван Филиппов.

— Почему он только у вас хорош? — спрашивали.

— Потому, что хлебушко заботу любит. Выпечка-то выпечкой, а вся сила в муке. У меня покупной муки нет, вся своя, рожь отборную покупаю на местах, на мельницах свои люди поставлены, чтобы ни соринки, чтобы ни пылинки... А все-таки рожь бывает разная, выбирать надо. И очень просто! — заканчивал всегда он речь своей любимой поговоркой.

Черный хлеб, калачи и сайки ежедневно отправляли в Петербург к царскому двору. Пробовали печь на месте, да не выходило, и старик Филиппов доказывал, что в Петербурге такие калачи и сайки не выйдут.

— Почему же?

— И очень просто! Вода невская не годится! Кроме того, по зимам шли обозы с его сухарями, калачами и сайками, на соломе испеченными, даже в Сибирь. Их как-то особым способом, горячими, прямо из печки, замораживали, везли за тысячу верст, а уже перед самой едой оттаивали — тоже особым способом, в сырых полотенцах, — и ароматные, горячие калачи где-нибудь в Барнауле или Иркутске подавались на стол с пылу, с жару.

Филиппов был разборчив и не всяким случаем пользовался, где можно деньги нажить. Там, где другие булочники и за грех не считали мошенничеством деньги наживать, Филиппов поступал иначе.

Огромные куши наживали булочники перед праздниками, продавая лежалый товар за полную стоимость по благотворительным заказам на подаяние заключенным.

Испокон веков был обычай на большие праздники — Рождество, Крещение, Пасху, а также в родительские субботы — посылать в тюрьмы подаяние арестованным.

Булочные получали заказы от жертвователя на тысячу, две, а то и больше калачей и саек.

Наживались на этих подаяниях главным образом булочники и хлебопекарни. Только один старик Филиппов был в этом случае честным человеком.

Во-первых, он при заказе никогда не посылал завали арестантам, а всегда свежие калачи и сайки;

во-вторых, у него велся особый счет, по которому видно было, сколько барыша давали эти заказы на подаяние, и этот барыш он целиком отвозил сам в тюрьму и жертвовал на улучшение пищи больным арестантам. И делал все это он «очень просто», не ради выгод или медальных и мундирных отличий благотворительных учреждений.

 (По В. А. Гиляровскому. Москва и москвичи.) (435 слов.)

№55 Анна Павлова

Анна Павлова!

Какие определения найти, говоря о ней? Балерина? Танцовщица? Тех и других существует, как и существовало, множество, а Анна Павлова была во всем мире единственной.

Она дебютировала в 1899 году на сцене Петербургского императорского балета.

В ту пору среди балетоманов был известен некий Дандре, выходец из старой аристократической французской семьи. Этот прекрасно воспитанный, владеющий многими языками человек увлекся Павловой на всю жизнь, которую он ей, впрочем, и пожертвовал. Он устроил ей квартиру с «залом для танцевального класса», роскошь, мало кому доступная. Он же познакомил ее и с Дягилевым1, намечавшим уже свою труппу для заграницы. Все это требовало от Дандре непосильных расходов и толкнуло его на разные коммерческие дела, к которым он не был приспособлен. В конце концов он угодил в тюрьму.

Анна Павлова реагировала на эту историю как будто довольно равнодушно и уехала за границу с Дягилевым.

Она и партнер ее Нижинский2 завоевали в Париже небывалый успех. Всю судьбу своей труппы Дягилев на них и построил. И вот, покуда он вел переговоры и совершал сделки по поездкам не только в Европе, но и в Америке и в Австралии, Павлова, ни с чем не считаясь, подписала другой контракт, чем очень подвела Дягилева. Контракт этот был блестящим, но жестоким: в течение целого года она обязывалась танцевать ежедневно по два раза в день в Лондоне, по всей Англии, Шотландии и Ирландии. Спектакли ее имели место не в театрах первого ранга, а в мюзикхоллах, на которые артисты смотрели в ту nopy с презрением. Великая Павлова выступала вперемежку с акробатами и клоунами. Зато она получала небывалый оклад. Все думали, что при своем взбалмошном капризном характере она никогда не сможет довести контракт до конца и вернется к Дягилеву.! Однако Павлова проработала весь год бесперебойно и возвращаться к Дягилеву и не помышляла.

Надо отметить, что театральные контракты за границей чем выгодней, тем жестче. В них существует обязательный параграф о неустойке за нарушение, а неустойка в несколько раз превышает сумму заработка.

Все подумали, что из-за неустойки Павлова и довела тяжелый ангажемент до конца. Но подоплека была совсем другая. Дело в том, что Павлова обожала Дандре. Именно обожала. Она никогда не любила его обыкновенной человеческой любовью, а обожала, и это было мукой для них обоих.

Она сознавала, что всем в жизни обязана Дандре, что без него она не была бы той «мировой» Павловой, какую все знали. Она помнила жертвы, которые он принес ей, и считала долгом не только их заслужить, а и с лихвой за них отплатить.

Не сказав никому ни слова, без чьего-либо совета, она по собственной инициативе подписала свой кабальный контракт, получила аванс и тотчас внесла залог, требовавшийся для вызволения Дандре из тюрьмы, и выписала его к себе.

Петербургский позор его окончился, и эти два существа навсегда покинули родину. Дандре сделался менеджером Павловой до самой ее смерти.

(Из воспоминаний Н. Трухановой. Огни рампы.) (452 слова.)

  №56

Художник Николай Николаевич Ге проводил большую часть своей жизни в деревне. Но в конце зимы он обыкновенно ездил в Петербург на открытие «Передвижной выставки». Никогда он не проезжал мимо нас, не заехавши к нам, где бы мы ни были — в Москве или в Ясной Поляне. Иногда он заживался у нас подолгу, и мало-помалу мы так сжились, что все наши интересы — печали и радости — сделались общими. Младшим членам нашей семьи он всегда говорил «ты», а нам, старшим, только в последние годы нашего знакомства.

Когда мы расставались, то продолжали общаться письменно. Все, что происходило у нас, мы сообщали ему, спрашивали его мнения и совета и всегда быстро получали ответ.

Раз в Ясной Поляне отец затеял всех спрашивать три главные желания. Сам он мог придумать только два: 1) всех любить и 2) быть всеми любимым. Я письменно спросила Ге его три главные желания и получила в ответ: «На вопрос о желании могу сказать, что первое желание мое, это чтобы хорошие люди в своих семьях имели бы ту радость и свет, какой может иметь человек, поверивший и полюбивший Христа. Второе мое желание, чтобы мой милый Лев Николаевич был здоров; а третье — чтобы Бог благословил меня окончить мой труд, который я делаю для всех, ради света Христова. Может быть, подумавши, я придумал бы еще лучшее что-нибудь, но я нарочно не придумывал, а сказал то, что мне пришло в голову».

Как-то летом в Ясной Поляне Ге принялся за лепку бюста с моего отца. Он очень увлекался этой работой. Помню, как раз утром, окончивши бюст,  который был снесен во флигель, где форматор должен  был его отлить, Ге сидел в зале и пил кофе. Вдруг в ту минуту, как мой отец вошел в залу, Ге, быстро скользнувши глазом по лицу отца, сорвался с места и изо всех ног бросился бежать вниз по лестнице. Мы стали кричать ему, спрашивая, что с ним случилось, но он, не оглядываясь, бежал и кричал: «Бородавка! Бородавка!» Через некоторое время Николай Николаевич пришел из флигеля спокойный и сияющий... «Бородавка есть», — сказал он с торжеством.

Оказалось, что, взглянув на отца, он заметил у него на щеке бородавку, и, не помня того, сделал ли он ее на бюсте или нет, бросился во флигель, чтобы ее сделать, если форматор еще не начал отливать бюста. Но бородавка оказалась на месте, и Ге был успокоен.

Вспоминая Николая Николаевича Ге, надо отметить, что любовь и нежность были отличительными чертами этого великого художника, и все, что он делал в своей жизни, было ярко освещено этими свойствами его души.

(По Т. Л. Сухотиной Толстой. Воспоминания.) (405 слов.)            №57 Мать

Мать родилась в сибирской деревне. Долгая тоскливая зима в переполненной народом, телятами и поросятами душной избе с детства заронила у нее любовь к весне. Породила жажду первой заметить, почувствовать хотя бы отдаленные ее признаки, изощряла ее слух и глаз слышать и видеть то, что не видят, не слышат другие. С детства большой радостью стали для нее родные леса, поля и все живое в них.

Как-то ранней весной отец взял ее и меня на пашню, где он собирался засеять уже вспаханную десятину пшеницей. На меже он распряг лошадь и пустил ее на выпас. Из блеклой прошлогодней травы, из-под самых ног отца, взлетел жаворонок и, трепеща крылышками, точно по незримым ступеням поднялся в голубую высь. Отец, кажется, и не заметил жаворонка. Но мать!

— Смотри! Смотри, Алеша! Чуть покрупней воробья, а болыпекрылый. Потому и трепетун неустанный.

После ее слов я тоже отметил, что действительно у жаворонка крылья в сравнении с туловищем и длинны, и широки. И тогда же подивился ее зоркости.

Много времени прошло с тех пор, но и сейчас я вижу поднятое ее лицо, ее глаза, всю ее восторженно-напряженную фигуру, когда она слушала переливчато-хрустальное урчание, несшееся из поднебесья.

Солнце заливало голые, дымившиеся парком поля, а мать все стояла и слушала. Возможно, она уже и не видела самого певца, а только слышала радостный его голосок, чувствовала ту же радость в своем сердце.

А сколько нужды и горя выпало на долю матери, потерявшей семерых взрослых детей!

И все же глаза ее оставались незамутненными до глубокой старости, свидетельствующими о душевной ясности, лицо свежим, свободным от морщин. Способность радоваться, чутко улавливать красоту родной земли дарована далеко не всем людям. «Дурак и радость обратит в горе, разумный — ив горе утешится», — говорила она.

Лицо матери, как подсолнечник к солнцу, всегда было обращено к радости, к деянию добра. Я был убежден, что мать обладала особым талантом добты и обостренным ощущением природы, которые о все время бессознательно пыталась привить нам,  детям. И сам я также жадно начинал смотреть на дёрущихся воробьев, слушать писк синиц, с волнение ждать первой капели с крыш. Каждый «воробьины шажок» весны торжествовался как победа. Слов матери глубоко западали в память, трогали какие-т незримые струны души, оберегали нас от тысяч;

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: налоги в россии, реферат по истории, реферат по труду.



Предыдущая страница реферата | 17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки