Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

Сын отставного бригадира, живущего на Украине, Аристион не чужд добрых движений души, отличается храбростью; довелось ему даже участвовать в Альпийском походе вместе с "бессмертным Суворовым". Но, поселившись затем в Петербурге, Аристион погряз в бездеятельности и разврате. Описание жизни столичной "золотой" молодежи полно острых комических деталей. Здесь вновь возникает наивная точка зрения - на этот раз наивность светского гедонизма: выключенный из службы за ничегонеделание, Аристион искренне недоумевает: "Справедливо ли... заслуженного офицера изгонять из службы за то, что он какие-нибудь полгода по домашним обстоятельствам не мог быть у должности?" Порою же наивность Аристиона приобретает угрожающие очертания. Чтобы добыть денег для любовницы, он готов отдать под залог нескольких своих крепостных, включая преданного ему душою и телом старого дядьку Макара. От долгов, от расстроенной жизни Аристион бежит в отеческие края, под кров давно забытых им родителей, черты коих ему столь же неизвестны, "как бы ехал он представляться султану турецкому".

Таков уровень, с которого начинается движение Аристиона вверх, его перевоспитание. Для этого нужны подходящие условия, благоприятная среда, представляемая Аристиону имением некоего пана Горгония (согласно сообщаемой Аристиону версии, его родители умерли и все их имущество перешло к упомянутому пану).

В философской повести, в романе XVIII - начала XIX века нередко возникали своеобразные утопические островки - будь то владения какого-то помещика или даже целые области и страны,- островки, в которых господствуют иные, приближающиеся к идеальным узаконения и нормы. Такова страна Эльдорадо в "Кандиде", империя киммерийцев (то есть Россия) в "Царевне вавилонской", Кларан в "Новой Элоизе", Братское общество провинциальных дворян в "Рыцаре нашего времени" Карамзина и т. д. Роль утопического островка, "идеального поместья, рассадника мудрости и добродетели" [1], достается и на долю имения Горгония, а также соседнего дома некой Зинаиды. Здесь Аристион находит обитель справедливости, умеренности, красоты, высокой культуры и вкуса. Людмила (рекомендуемая как дочь Зинаиды) поет на разных языках, в том числе и на итальянском, играет на "арфе, таком инструменте, который приличен и девицам самого знатного рода", обнаруживает "довольное познание в ботанике". Отчетливо звучит и руссоистский мотив естественности простой сельской жизни (пожалуй, даже без тех сложных обертонов, которые мы отмечали в "Российском Жилблазе"), противопоставленной городской и светской испорченности. Подобно Вольмарам, владельцам Кларана, Зинаида сумела сделать крестьян трудолюбивыми, уберечь их от пороков "больших городов", - и вот уже под воздействием увиденной им сельской гармонии Аристион пишет сочинение, в котором "прославлял... блаженство мудрого, отрекшегося от сует превратного света...".

[1] В. Переверзев. В. Т. Нарежный и его творчество.- В кн.: В. Т.

Нарежный. Избранные романы, Academia, 1933, с. 38.

Однако для перевоспитания Аристиона недостаточно было утопического островка - надобился еще эксперимент, основанный на мистификации. Ведь оказалось, что Горгоний не кто другой, как его мнимо скончавшийся отец, Зинаида - его мнимо скончавшаяся мать, друг Горгония Кассиан - граф Родион, отец Людмилы. Все они, сговорившись, проводят Аристиона через "испытание" (так называется одна из глав), заставляют его избавляться от "прежних заблуждений", устраивают его судьбу, соединяя с достойной избранницей. Не только Горгоний выращивает из Аристиона примерного сына и гражданина, но и его мать София (то есть мнимая Зинаида) выращивает из Людмилы примерную супругу своему сыну.

Вообще-то случай, когда персонажу оказывает покровительство кто-то более опытный и сильный, характерен для романа того времени: вспомним "Векфильдского священника" Голдсмита, где добродетельный Уильям Торнхилл скрывается до поры до времени под чужим именем, чтобы быть ангелом-хранителем притесняемых. Нужно некое вмешательство извне, мудрое наставничество, чтобы устранить несправедливость или перевоспитать порочного - еще одно проявление утопического момента, наряду с конструированием идеальной ситуации, примерного островка. Нарежный поступает в этом отношении в согласии с духом времени, однако чересчур уж прямолинейно. Даже не искушенная в требовании правдоподобия тогдашняя критика усомнилась в том, чтобы Аристион мог больше года верить в мистификацию, в которую, помимо его родных, друзей, слуг, дядьки Макара, были втянуты еще все окрестные дворяне, ибо им было приказано паном Горгонием (отцом Аристиона) "считать меня и жену мою в числе мертвых, пока не заблагорассудится нам воскреснуть".

В романе Нарежного есть образ, хорошо передающий специфику проводимого здесь воспитания - его экспериментальность и искусственность,- это образ сада. Уже отмечалось, что образ сада может иметь различные художественные и эстетические функции [1]. В "Аристионе" Кассиан начинает свои уроки воспитания, даваемые главному персонажу, в саду; в садовой беседке, "простой, но красивой", "окруженной розовыми кустами в полном цвете", встречает Аристион Людмилу; затем он осматривает сад, и "мать" Людмилы говорит ей: "Знаешь ли, как Аристиону понравился сад наш и особенно цветник твоего собственного распоряжения".

[1] См.: Д. С. Лихачев. Литература - реальность - литература. Л., "Советский писатель", 1981, гл. "Сады Лицея".

Описание сада в "Аристионе" возникло, возможно, не без влияния соответствующих страниц "Новой Элоизы", но соотношение между обоими образами такое же, как между глубокими, таящими в себе неожиданные осложнения страстями Юлии или Сен-Пре и причесанными, отрегулированными эмоциями персонажей Нарежного. Элизиум в "Новой Элоизе" - это дикий, свободный уголок, которому рука Юлии дала возможность нескованного развития ("все сделала природа под моим руководством"), Сад же Людмилы - это цветник, и цветы она не выращивает, а "воспитывает". Красноречивая параллель к оранжерейному воспитанию самого Аристиона!

По сравнению с первым романом Нарежного, да и с "Черным годом", Аристион производит впечатление большей упорядоченности - причем не только упорядоченности формы. Автор "Российского Жилблаза" довольно решительно обнажал противоречия, в том числе противоречия просветительства, оставляя их открытыми (вспомним неудачи Ивана Особняка). Едва ли он теперь разучился их видеть; но противоречия словно загнаны в глубь "Аристиона", приглушены, нейтрализованы универсальной воспитательной программой. Эта программа состоит в нарочитой умеренности и спокойной разумности; неслучайно и внешность Горгония дышит гармонией и согласованностью черт. От всего умеет Горгоний брать ровно столько, сколько нужно для пользы. Учителями, приставленными к Аристиону, оказались Евфросион и Полихроний, хвастуны и схоласты; последний даже вызывает в памяти (как гласит авторская ремарка) фонвизинского Кутейкина. Но это не пугает Горгония, считающего, что механическая ученость этих наставников может быть обращена во благо, если соединить ее с пониманием сути вещей, с истинным просвещением. Но почему просвещение в иных случаях ведет к пагубным последствиям, "утончает в людях разврат, увеличивает бедствия и заставляет добродетель себя самой стыдиться и даже бояться"? Роман лишь слегка касается этого вопроса, не собираясь его заострять или драматизировать.

Еще один пример обдуманной осторожности идеального воспитателя. Девиз Горгония - "делай добро всем, но веди знакомство с равными себе". Хотя бы для того, чтобы не причинять людям, стоящим на более низкой социальной ступени, излишних забот, не нарушать их образа жизни. И Горгоний занимается филантропией неузнанный, у него ряд помощников, продуманная система средств. Взрывать сложившийся стереотип отношений, побуждать людей "переменять свое сословие" Горгоний, во избежание худшего, не собирается (в этом он напоминает Вольмара).

В рамках проводимого воспитательного эксперимента следует поездка Аристиона и Кассиана по окрестным помещикам, знакомство с панами Сильвестром, Тарахом, Парамоном и Германом. Это маленький роман путешествия, в пределах большого романа; в это же время это и воспитание на наглядных примерах, преимущественно негативных; ведь живой образ, говорит Горгоний, оставит "такие впечатления, какие не всегда родит и хорошая проповедь".

Один наглядный пример красноречивее другого. Пан Сильвестр (от лат. silva - лесной, дикий) - страстный охотник, приведший в запустение все свое хозяйство. Пан Тарах - скряга, скупец, который вредит сам себе; уже обращалось внимание, что реплика одного из слуг пана Тараха - "у нас и годовая корка хлеба хранится под замком" - предвосхищает знаменитый залежалый сухарь Плюшкина [1]. Пан Парамон - страстный игрок, кутила. Словом, "перед читателем, как и в "Мертвых душах" Гоголя, хотя еще в грубом, необработанном виде, выступают самобытные типы, или, вернее, смело очерченные наброски типов тогдашних помещиков, с их семейной и домашней обстановкой, нравами и привычками" [2].

[1] В. Данилов. Земляк и предтеча Гоголя. Отдельный оттиск из журнала "Киевская старина", Киев, 1906, с. 11-12. А. Галахов считал, что портрет пана Тараха "особенно замечателен"; он представляет "фамильное сходство с Гарпагоном великорусским, художественно представленным в лице Плюшкина" (А.

Галахов. Указ, соч., ч. II, с. 183).

[2] Н. Белозерская. Указ, соч., ч. 2, с. 106.

Предвосхищение Гоголя выражается и в самом способе подачи материала - в своеобразной панорамности, когда каждый из помещиков (панов), как в галерее, следует один за другим; в повторяющихся моментах характерологии: вначале некая предварительная информация о хозяине, которую мы получаем, например, из реплик крестьян; затем встреча с самим паном; затем, по уходе от него, обсуждение гостями (Аристионом и Кассианом) нового знакомца и представляемого им явления. При этом возможны и перекрестные характеристики, когда тот или другой персонаж (как у Гоголя) сравнивает себя с соседом. Например, Парамон говорит: "Люблю жить весело, что пользы и удовольствия проводить свое время так, как провожают соседи мои, Сильвестр и Тарах..." Вспомним реплику Собакевича: "У меня не так, как у какого-нибудь Плюшкина: восемьсот душ имеет, а живет и обедает хуже моего пастуха".

V В последних романах Нарежного - "Бурсаке", "Двух Иванах", "Гаркуше, малороссийском разбойнике", а также в таких произведениях из сборника "Новые повести", как "Запорожец" и "Богатый бедняк",- на первый план выходит украинская тема, украинский материал. Конечно, и раньше писатель в большой мере опирался на близкую ему с детства почву; Украина была отчасти местом действия "Российского Жилблаза". Но там украинский материал фигурировал еще на правах общероссийского; акценты на национальной специфике еще не возникли. Эти акценты начинаешь ощущать в "Аристионе" (в украинских главах) и особенно явственно в произведениях, начиная с "Бурсака". Достаточно обратить внимание на характер многочисленных авторских подстрочных примечаний: они поясняют, что такое праздник Ивана Купала и как он отмечается; кто такие вовкулаки; что такое курень; как бреются малороссийские крестьяне и т. д. Словом, налицо определенный этнографизм текста, уже проявившийся несколько ранее, в "Черном годе", по отношению к кавказскому материалу. Теперь в гораздо более сильном и, надо добавить, более естественном, подлинном виде, возник этнографизм украинской темы.

Для того чтобы возник этот акцент, понадобилось изменение общественной атмосферы. На рубеже второго и третьего десятилетия прошлого века обостряется интерес ко "всему малороссийскому" (выражение Гоголя). В 1818 году выходит "Грамматика малороссийского наречия" А. П. Павловского; годом позже - "Опыт собрания старинных малороссийских песен" Н. А. Цертелева; в том же году при участии М. С. Щепкина поставлены пьесы И. П. Котляревского "Наталка Полтавка" и "Москаль-чаривник", положившие начало новой украинской драматургии. В этом широком процессе совместились социальные импульсы и эстетические, региональные и общероссийские. Ведь, с одной стороны, интерес ко "всему малороссийскому" отвечал растущему национальному самосознанию украинцев, а с другой - вливался в общеромантическое движение русской литературы к своим народным истокам, к народной специфике, к фольклору, к исконному славянскому быту и т. д. При этом постепенно преодолевалась идилличность представлений об Украине, свойственная, скажем, Шаликову;

Украина Вставала со всеми своими противоречиями - социальными, нравственными и т. д.

Для формирования русского романа все это получало дополнительный, принципиальный смысл. Вяземский, говоря о трудности написания русского романа, прибавлял: "...правда, автор наш наблюдатель не совершенно русский, а малороссийский"; [1] упоминание "малороссийского" фигурирует здесь как некое благоприятное, облегчающее обстоятельство. Дело в том, что предпосылкой романа как жанра служила сама определенность нравов, и ею-то, по общепринятому мнению, обладала украинская жизнь. Рецензент "Сына отечества" (кстати, именно в связи с "Бурсаком") писал, что заслуживают "особенного внимания черты малороссийского быту и старинных обычаев того края", которые "исчезают под шлифовкою общего просвещения" [2]. Н. И. Надеждин отмечал, что для русских писателей "Малороссия естественно должна была сделаться заветным ковчегом, в коем сохраняются живейшие черты славянской физиономии и лучшие воспоминания славянской жизни" [3].

[1] "Московский телеграф", 1825, ч. VI, No XXII, с. 182-183.

[2] "Сын отечества", 1824, ч. 97, с. 38.

[3] Н. И. Надеждин. Литературная критика. Эстетика. М., "Художественная литература", 1972, с. 281.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат на английском языке, тезис, биология 8 класс.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки