Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата

Тенденциозность - это не узость мысли. Разве Ричард у Шекспира измельчен и принижен? Ярчайшая, хотя и зловещая фигура. Звонкие и значительные строки вложены в его уста. Переведем их точно: "В груди забилась тысяча сердец", "В бой, дворяне Англии, в бой, стойкие йомены!" Это часто цитируется как слова самого Шекспира даже без мысли о том, кем у него они произнесены. И такие слова могли служить девизом Шекспира, если йоменами были его собственные предки. А разве Ричард сломлен? Вот дословно его последняя реплика в ответ на призыв спасаться: "Раб, я распял свою жизнь на игральной доске и выдержу любой выброс игральных костей. Мне кажется, здесь целых шесть Ричмондов на поле битвы. И пятерых я уже сразил, только не его самого. Коня! Коня! Королевство мое за коня!" К этим словам, чтобы получить о них более полное представление, необходимо прибавить свойственный оригиналу ритм, аллитерацию, - твердость.

Нет, не сломлен Ричард III, но все-таки побежден, - такова точка зрения Шекспира. Не противопоставив королю-чудовищу ни одного достойного противника, способного превзойти его духовной или хотя бы физической силой, побуждая зрителей временами даже любоваться ужасающей мощью этого урода, передав ему некоторые наилучшие свои строки, Шекспир устраняет узурпатора прежде всего как помеху на пути развития страны.

Нынешние историки вовсе не собираются оспаривать Шекспира и "обелять" Ричарда III. Они говорят лишь о том, что Ричард был не хуже прочих, что образ его действий, даже если некоторых злодейств за ним не было, являл собой обычную практику для королевских дворов. А Шекспир, создавая потрясающую картину бесчеловечного властолюбия, взял не только типичный случай - он выбрал врага династии, находившейся в его время у власти. И король Генрих IV, которому Шекспир также посвятил хронику, был узурпатором, однако Шекспир изображает его совсем иначе. Осуждая в принципе посягательство на корону, не снимая с него вины, Шекспир представляет Генриха все-таки достойным правителем: он, как считалось, способствовал становлению "елизаветинской" Англии5.

Исторические пьесы Шекспира, называемые "хрониками", а всего их девять, показывали зрителям наступление существующего порядка вещей. То была не переодетая в старинные одежды злоба дня, а предыстория современности.

Данную черту шекспировской "исторической" драматургии отметил Пушкин, но вообще позднейшим зрителям или читателям почувствовать это очень нелегко, а уж в особенности четыреста лет спустя все выглядит одинаково давним. Шекспировская же публика дистанцию между былым и нынешним не только видела, она в театр приходила ради того, чтобы дистанцию увидеть, и каждый всматривался в прошлое с личной заинтересованностью. Ведь общество и сознание действительно еще оставались средневековыми, как бы фиксированными, установленными от века раз и навсегда. Заслуги и положение предков обеспечивали права в настоящем, несмотря на социальную ломку, которая в новые времена совершалась. Те же "выскочки", вырвавшись благодаря собственной инициативе и сопутствующим обстоятельствам на современный, открывшийся для них простор, затем устремлялись в прошлое на поиски если не законных, то хотя бы поддельных гарантий своего нынешнего положения. Поэтому даже четырнадцать веков, о которых говорится в хронике "Генрих IV", воспринимались актуально, как непрерывная нить, ведущая к современности. Показывая прошлое, воскрешая жестокую междоусобную вражду баронов, народные бунты, иноземные войны, борьбу за престол, Шекспир подводил всех и каждого к мысли о том, почему они смотрят спектакль и получают удовольствие, а не находятся где-то вовсе за пределами общества, не голодают и не бедствуют, не гниют в земле и не болтаются на виселице. Идея государственного порядка, обеспечивающего процветание нации, страны, высказывается Шекспиром многократно. С выразительностью и объективностью, свойственной великому искусству, она воплотилась в отношении к фигуре Фальстафа, который тоже был и остался в ряду наиболее популярных шекспировских персонажей. В свое время, говорят, вся публика, особенно публика партера, оживлялась, стоило только появиться на сцене "жирному рыцарю" с его дружками. Вот уж от кого ожидали шуток и выходок уморительных. Над ним самим насмехались. Ему же и сочувствовали. Еще бы! "Все лучшее на свете" воплощал сэр Джон Фальстаф, если под этим понимать веселие, беззаботность, Доброе товарищество, скрепленное возможностью крепко выпить и плотно закусить. Но тот же Фальстаф, для обрисовки которого Шекспир поистине не пожалел красок, был воплощенным беспорядком, и потому его же первый друг принц Генри, став королем Генрихом V, сразу отдает приказ взять Фальстафа под стражу. Как?! Это одна из вечно живых сцен, благодатный материал для актеров любых времен: когда Фальстаф, поскольку его дружок сделался не больше и не меньше владыкой Англии, предвкушает невероятные преимущества для себя, а получает - тюрьму. Мы и сейчас при хорошем исполнении глубоко сопереживаем происходящему в этот момент, но можно представить себе, что в тот же момент творилось в "Глобусе", где все прекрасно знали, чем это кончится, и еще, надо полагать, подзадоривали Фальстафа с его роскошными аппетитами. Однако Фальстаф не сдается. Он не в силах поверить ни своим глазам, ни своим ушам. Вот что он буквально говорит: "Все это делается только для вида... За мной пришлют сегодня же вечером". За ним присылают тотчас - стражу. И тогда Фальстаф оказывается способен выговорить только одно: "Боже мой... боже мой..." А в следующей хронике, посвященной правлению Генриха V, он уже не появится, и будет лишь рассказано, как он умер "с разбитым сердцем".

Что же такое Фальстаф? Стихия старины, которой нет места в настоящем. Время пошло вперед, оттесняя со своей дороги, искореняя фальстафовское буйство. Присматриваясь к оттенкам в изображении Фальстафа, мы убеждаемся: "все лучшее" не уходит под аккомпанемент сочувственных вздохов; прежде чем уйти, оно прямо у нас на глазах в тщательном изображении Шекспира перестает быть "лучшим", изживает себя. Фальстаф таким был всегда: вечно жил в долг, не платя, мог и выручить, и предать, преследовал исключительно свои интересы, преимущественно утробные, и был бессребреником, и все это, включая грабеж на дорогах и развеселое застолье, некогда естественное, как молодечество, доблесть, удаль, становится свинством. Природа Фальстафа не меняется, другим становится время, вернее, приходит такое время, которое с фальстафовским веком несовместимо. Прежняя удаль уже выглядит теперь причудой, а то и преступлением, а потому, как говорит прежний принц и новый король, "тебя я изгоняю...".

Когда от исторических пьес Шекспира мы переходим к его комедиям, то попадаем в современный мир, живущий, как говорится, "здесь и теперь". Но при ближайшем рассмотрении и "здесь", и "теперь" оказываются насыщены разными временами. Вернее, у шекспировских комических персонажей проявляется реальная принадлежность и претензии на принадлежность к разным временам. В том и состоит, по Шекспиру, вся комедия, что думают современные люди о себе одно, а являют собой нечто совсем другое.

Кем себе представлялись шекспировские современники? Исторические пьесы они смотрели в надежде увидеть и свою причастность к былому, ставшему прологом настоящего. В комедиях - то же самое. "Загляни-ка в хроники. Мы пришли сюда вместе с Ричардом Завоевателем", - это в "Укрощении строптивой" утверждает лудильщик, оскорбившийся, когда его назвали проходимцем; оскорбительницу-трактирщицу отсылает он на пять с половиной веков назад, к истокам английской истории, путая при этом имя Завоевателя, которого, как известно, звали Вильгельмом.

"Новое время начинается с возвращения к грекам. Таков был пафос эпохи, потому и называемой Возрождением. Героическая сторона "возвращения" дала великие достижения ума, духа, комическая - мешанину в мозгах, не просветившихся, а помешавшихся, сбитых с толку каким-то коловращением времен. Шекспир в прямом смысле показывает эту путаницу в комедии "Сон в летнюю ночь", где актеры-любители, а на самом деле ремесленники-мастеровые, разыгрывают нечто, разумеется, на античный сюжет. Среди них имеется свой лудильщик, но функции премьера берет на себя ткач, он, нет сомнения, знаток древнегреческой мифологии, хотя и произносит "Гуркулес" или "Еркулес".

Над подобными претензиями, исходившими от людей его же собственной среды, Шекспир всего лишь добродушно посмеивался, намекая сородичам, что они садятся не в свои сани, точнее (по ситуации пьесы), ложатся не в свою постель, как лудильщик из "Укрощения строптивой", или, как ткач с товарищами из "Сна в летнюю ночь", берутся не за свое дело. Они же здравомыслящие люди! Их здравомыслие Шекспир тут же подчеркивает. "Незачем спрашивать, какое я платье надену, потому что у меня не больше камзолов, чем спин", - отвечает тот же лудильщик, когда ему в насмешку предлагают любое одеяние на выбор. А ткач не хочет слушать льстивые похвалы своей "мудрости" и говорит, что ему для его собственных нужд обычного ума хватит с избытком.

"Лишь бы выбраться из этого леса", - так говорит ткач. А лес заколдован, полон чар. Это и есть мир всеобщих грез, разноликой и разновременной мифологии, его населяют не только лешие или домовые, о которых можно было услышать от каждой старушки, но боги и герои, о которых узнали из возрожденной классики, а также средневековые рыцари, о невероятных похождениях которых читали всевозможные поэмы и романы. И если ткач, очнувшийся от колдовского сна, думает, как бы из такого леса выбраться, то прочие персонажи, принадлежащие уже к сословиям повыше, напротив, стремятся в сон, мечту, желая чувствовать себя олимпийцами, героями, грандами, желая верить в свое сходство и с Геркулесом, и с Гюоном из Бордо. Мало верить, зрители хотели это сходство видеть!

"Как вам будет угодно", - говорил им "мастер Шекспир" (если взять название одной из его комедий). Из-под сени родных дубов, где некогда "скрывался Робин Гуд английский", он переносил персонажей и зрителей и в Афины, и в Мессину, и в Падую, при этом Афины были столь же похожи на Афины, как и на Мессину, Мессина - на Падую, а вторжение в какую угодно "Мессину" местного, в смысле отечественного пристава ("Много шума из ничего") не позволяло шекспировской публике забыть, где все-таки она реально находится.

В исторических пьесах последним словом Шекспира является порядок. И комедии неизменно завершаются упорядочением. Если в хрониках в итоге кровопролитной борьбы устанавливается порядок государственный, то в комедиях - домашний. После обольстительных, мимолетных, словно летняя ночь, сновидений наяву, после всевозможных столкновений-недоразумений, шекспировские комические персонажи трезвеют, их чувства, личные отношения, житейская обстановка упорядочиваются, все они между собой мирятся, женятся, принимаются за дело, возвращаются на родную почву, входят в свою колею.

Благоустройство "под занавес" (хотя такового в шекспировском театре и не было), иначе говоря, в финале, выглядит подчас, как и в хрониках, внезапным, даже неоправданным и насильственным именно после всех тех конфликтов и страстей, которые разыгрываются по ходу действия. Конечно, это противоречие есть. В комедиях оно ощущается не так остро, как в хрониках, но вызванная Шекспиром на комическую сцену жизнь как бы не укладывается в уют, в прописи, произносимые напоследок. И все-таки Шекспир, несомненно, хочет сказать, что говорит. Если угодно, и гениальному человеку наиобширнейшего ума нечего больше сказать, кроме как напомнить о мере вещей, о необходимости чувствовать такт жизни, сознавая свое место в ней.

"Как подданный обязан государю, так женщина - супругу своему", - вещает в конце концов "строптивая" Катарина. Некогда даже думали, а не вписал ли кто-нибудь "рутой в шекспировскую комедию эти домостроевские поучения? Теперь шекспироведы думают иначе, больше зная О Шекспире: тот же заключительный монолог в "Укрощении строптивой", трактующий о делах семейных, написан на языке государственном, будто речь идет об устройстве королевства. "Муж-повелитель" - прямое, дословное отождествление главы государства и главы семьи, а потому супруга, нарушающая семейное спокойствие, соответственно, "дерзостный мятежник, предатель властелина своего". В устах молодой девушки, которая еще недавно дралась и царапалась, как дикая кошка, подобные речи - сценическая условность. Говорит Шекспир, которого уж никак нельзя уличить в непоследовательности, ибо, показывал ли он политическую междоусобицу многовековой давности или любовный "шум из ничего", он неизменно имел в виду единство как условие общежития, достойное людей.

Единство - в определенном времени: нельзя понимать рыцарство по-фальстафовски, то есть по нормам большой давности, и оставаться другом короля, гражданином государства; грезить Геркулесами и Гюонами из Бордо можно лишь разве что в порядке праздничной забавы, если вообразить, как говорит Шекспир, "будто вы уснули". Нелепость, немыслимость сопоставления какого-нибудь "меня" (современного человека) с тем же Геркулесом на собственном примере подчеркивает Гамлет, и весь трагизм гамлетовской ситуации, как и других шекспировских трагедий, проистекает, по Шекспиру, из того обстоятельства, что "век расшатался", "век вывихнут", что "порвалась связь времен".

В самом деле, кто такой Гамлет? Просветившийся в гуманизме человек, которому ради выяснения истины приходится совершить шаг назад, к средневековым понятиям о "совести" и "стране, откуда никто не возвращался". "Совесть", как и гуманизм, стала современным для нас словом, изменив, расширив свое изначальное содержание. Нам уже очень трудно представить себе, как то же слово воспринималось шекспировской аудиторией, обозначая для нее прежде всего страх перед загробным наказанием за свои земные поступки, тот самый страх, от которого новое сознание стремилось освободиться.

"Так всех нас совесть обращает в трусов", - старый русский перевод знаменитой гамлетовской реплики все-таки наиболее верен, с исторической точки зрения. Ведь то же у Шекспира говорит не только Гамлет, но хотя бы и один из наемных убийц в "Ричарде III": она, "совесть" (так рассуждает этот молодец), "делает человека трусом". И прежде чем совершить злое дело, он ждет, пока у него "совесть" утихомирится, пройдет, словно немочь.

У него - проходит. У Гамлета - нет, и в этом его трагедия. Не в том, разумеется, что Гамлет не хочет и не может стать бессовестным в понятиях нашей, нынешней нравственности. Трагедия в том, что ничего другого, кроме вроде бы раз и навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место "вывихнутые суставы" эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо.

Перед задачей восстановления справедливости в "Гамлете" оказывается не один Гамлет, но еще по меньшей мере двое молодых, как и он сам, людей: Лаэрт и Фортинбрас. Шекспир, таким образом, рельефно, сравнительно обозначает проблему. Те двое действуют, по контрасту с Гамлетом, руководствуясь непосредственным убеждением, поистине своей волей. В особенности Лаэрту, образцовому молодому человеку своего времени, не требуется никаких санкций, кроме сыновней любви и чувства долга, чтобы отомстить за отца. Не вмешайся король Клавдий, он учинил бы скорую расправу над убийцей. А Гамлет "совестится", ищет нравственно-духовной поддержки там же, откуда получил само известие о вероломном убийстве своего отца.

Гамлет не раз на протяжении пьесы имел возможность покарать Клавдия. Почему, например, не наносит он удар, когда Клавдий молится в одиночестве? Потому, установили исследователи, что в таком случае, согласно древним поверьям, душа убитого отправилась бы прямо в рай, а Гамлету необходимо отправить ее в ад. В том-то и дело! Будь на месте Гамлета Лаэрт, он бы не упустил случая. "Оба света для меня презренны", - говорит он. Для Гамлета - не презренны, и в этом трагизм его положения. Психологическая раздвоенность гамлетовского сознания (о чем возникла целая литература) носит исторический характер: ее причина - двойственное состояние "современника", в сознании которого вдруг заговорили голоса и стали действовать силы других времен.

Если у Шекспира в хрониках, изображающих прошлое, время неуклонно идет вперед, если в комедиях после всех перемещений куда бы то ни было во времени и пространстве совершается благополучное возвращение к "здесь" и "теперь", то в трагедиях время вдруг обращается вспять, движется рывками туда-сюда, оказывается расшатанным, разорванным настолько, что уже никакие финальные по-своему мудрые и утешительные слова, неизменно произносимые, не могут гарантировать порядка.

В "Короле Лире" катаклизм, возникающий в результате, условно говоря, "неправильной" смены времен, представляет нечто чудовищное. Лир - прошлое, древность, косная старина, которой давно пора на покой. Его дочери и их присные - люди, освободившиеся от застарелых предрассудков. Что убеждения старины, как и фальстафовское молодечество, уже изжили себя, это говорится и показывается в трагедии на разные лады. Иногда говорится персонажами, которые не вызывают нашего сочувствия, а потому мы как бы не замечаем осуждения, не отдаем себе отчета в его полнейшей оправданности. Шекспир действительно не прост в распределении своих симпатий, но все же вполне определенен. Свита, окружающая короля, превратилась в хищную и бессмысленную свору, которая вне всякого сомнения должна быть упразднена, - с этим никто из шекспировской публики не стал бы спорить. Но что представляет собой Гонерилья, разгоняющая этот сброд и - выгоняющая собственного отца?

Если в "Гамлете" обращает на себя внимание понятие "совесть", то в "Короле Лире" таким понятием оказывается "природа". В ней заключена новая мера вещей и человеческих качеств. Люди повинуются природе, собственной "натуре". "Природа, ты моя богиня! В жизни я лишь тебе послушен", - так рассуждает Эдмунд, отвергший, по его же дальнейшим словам, "проклятье предрассудков". И этот действующий исключительно по своей "натуре" честолюбец оказывается одним из наиболее антинатуральных, противоестественных лиц трагедии.

Трагедии Шекспира - художественное постижение ведущих тенденций времени. Шекспир зорок и справедлив, он сам являлся "сыном века", ему самому то время представлялось порой благоденствия, позволявшей людям раскрывать свои возможности, и он же был судьей своей эпохи; как писатель, актер и руководитель труппы, он оставался верен принципам, которые сам же с подмостков проповедовал, говоря, что цель театра "была и есть - держать как бы зеркало перед природой: являть добродетели ее черты, спеси - ее же облик, а всякому веку и сословию - его подобие и отпечаток".

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: кредит реферат, контрольная работа 6, диплом государственного образца.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки