Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата

В составе ПВЛ по Лаврентьевскому списку сохранились произведения князя Владимира Всеволодовича Мономаха, которые в рамках нашей темы заслуживают отдельного упоминания. Несмотря на то, что автором был человек светский, всю жизнь проведший в «мирских» заботах (о чём он сам сообщает со сдержанным достоинством), преобладающим настроением и «Поучения», и письма Олегу Святославичу является религиозно-нравственное. В этом общем тоне хорошо различимы и отзвуки двух прослеживаемых нами тем, изложенных Владимиром в тесной взаимосвязи, — проповедь смирения и размышления о бренности земного бытия. Неслучайно появление в этом контексте слов «честь» и «слава».

В «Поучении» сначала среди тех наставлений, которые Мономах выбрал из поучения св. Василия «Како подобает человеку быти» (вошедшего в состав Изборника 1076 г.85), находим наказ «ни в кую же им‡ти, еже от вс‡х честь»86. Затем следует призыв не возноситься в гордости и буести «суетою мира сего» и в «пустошн‡мь семь житьи» иметь в душе всегда страх Божий, хвалить и «прославлять» Бога, жить по Христовым заветам. В конце «Поучения» автор оправдывается, что описал свои военные и прочие «мирские» деяния, не сам хвалясь, а восхваляя Бога; наказ «славить» Бога даётся потомкам87. В письме Олегу Владимир почти дословно повторяет то, что уже писал в Поучении о гордости, смирении и мирской тщете: «Господь бо нашь не человекъ есть, но Богъ всеи вселен‡, иже хощеть в мегновеньи ока вся створити хощеть, то сам претерп‡ хуленье и оплеванье, и ударенье, и на смерть вдася, животом влад‡я и смертью. А мы что есмы человеци гр‡шни и лиси‡ — днесь живи, а утро мертви, днесь в слав‡ и въ чти, а заутра в гроб‡ и бес памяти...» 88

В последней фразе «слава и честь» относится к земному бытию, однако в «Молитве» это словосочетание применяется для прославления святой Троицы89. Очевидно, как мы видели и в других случаях, оба слова сами по себе нейтральны по значению и наполняются определённым оценочным содержанием в зависимости от контекста. И в «Поучении» они употребляются далеко не только в морализаторском ключе. Например, с гордостью (позволительной, очевидно, в данном случае) Мономах говорит о своём отце, что тот знал пять языков и «въ томь бо честь есть от ин‡хъ земль»90. Особенно важным для Владимира является почитание родителей и старших людей. По этому поводу он и цитирует Василия Великого (нельзя «срамлятися стар‡иших»), и сам высказывается несколько раз. Например, Мономах считает, что если его дети будут слушаться его наставлений, то ему «будеть бе-сорома». Затем он поучает в общем плане: «старыя чти яко отца, а молодыя яко братью». Тут же добавляет, кого ещё следует почитать: священников, а «боле же чтите гость, откуду же к вам придеть или простъ, или добръ, или солъ, аще не можете даромъ, — брашном и питиемь; ти бо мимоходячи прославять челов‡ка по вс‡м землямъ любо добрым, любо злымъ»91. Этот наказ уже скорее напоминает поучения Акира Премудрого, чем Варлаама из «Повести о Варлааме и Иоасафе». Но особого противоречия в том, что такого рода поучения соединяются с религиозной тематикой, не было. Какой бы «пустошней» земная жизнь ни была, она не отвергалась в принципе, и, более того, люди думали о том, как прожить её более достойно, так, чтобы не было «сорома» перед предками, современниками и потомками. Разумеется, оба подхода — «земной» и «возвышенный» — могли вступать в противоречие и конфликт (на такие случаи специально обращается внимание в Житии Феодосия и Патерике — когда отрекшихся от мира обвиняют в том, что они наносят «укоризну» роду), но всё-таки в принципе они более или менее мирно сосуществовали в некотором балансе. В «земном», житейском отношении к жизни понятия «славы» и особенно «чести» так же занимают своё важное место, как и в духовном воспарении к вечным ценностям.

В части Лаврентьевской летописи, относящейся к домонгольскому времени (кроме ПВЛ), нет развёрнутых пассажей с употреблением интересующих нас слов (за исключением нескольких мест, повторяющихся в Ипатьевской летописи и, по-видимому, восходящих к переяславской или киевской летописи, — они будут рассмотрены ниже при анализе Киевского свода кон. XII в.). «Слава» почти всегда упоминается применительно к сфере Божественного и святого. Если в заключительной части ПВЛ, восстанавливаемой по Ипатьевской летописи (под 1111 г. — см. выше), о возвращении князей с победой говорилось: они пришли «с славою великою», — то в Лаврентьевской летописи «с славою» приносят икону92, а возвращение с победой описывается двумя выражениями: вернулись либо «хваля и славя Бога»93, либо просто «с победою»94. Возвращение князей с неудачей однажды описывается так: «възвратишася с срамом великимъ в свояси» (Ольговичи не смогли взять Галич и вернулись в Чернигов) 95. Дважды летописец цитирует «мудрого Соломона» фразой, где «слава» имеет «мирской» характер: «брань славна лучьши есть мира студна». Во втором случае этой фразой оправдывается нежелание Всеволода Юрьевича заключать мир с рязанскими князьями, а епископ Черниговский Порфирий, потерпевший крах с миротворческой миссией и допустивший, по мнению летописца, какую-то «ложь» при переговорах, осуждается: о нём сказано, что он вернулся в Чернигов, «исполнивъся срама и бещестья»96.

«Честь» упоминается, в основном, в том же смысле, что и в ПВЛ. «С честью» или «с честью великою» встречают или провожают, а также хоронят, князя97, встречают и провожают послов98, встречают митрополита, вводят на кафедру нового епископа99. Один раз говорится о приглашении одним князем других «на честь пиренья»100.

Сочетание слов «слава» и «честь» как формула используется только дважды, оба раза в особых случаях. Впервые находим эту формулу при описании победы Михаила Юрьевича над Мстиславом Ростиславичем: Михаил приехал во Владимир, победив врага, захватив колодников и добычу, — то есть «с честью и с славою великою»101. Второй раз о «славе» и «чести» говорится в повести о походе Игоря Святославича (в ультрамартовской статье под 6694 г. [1186 г.]). Летописец смотрит на это предприятие с религиозно-морализаторской точки зрения и осуждает «величанье» князей: то, что они пошли «сами о соᇻ ради того, чтобы добыть «соб‡ хвалы». С иронией и сожалением он передаёт слова князей: «оже ны будет ту поб‡да, идем по них (половцев — П.С.) и луку моря, гд‡ же не ходили ни д‡ди наши, а возмем до конца свою славу и чть», — «а не в‡дуще Божья строенья», — добавляет летописец102. Характерно, что о военной победе и «славе и чести» говорят здесь князья, осуждаемые летописцем, — для него самого такая лексика чужда.

Наименее употребительны понятия «слава» и «честь», особенно первое из них, в Новгородской Первой летописи (далее — НПЛ). Возвращение новгородских дружин после побед и вообще из военных предприятий описывается так: «придоша все здрави»103 или «възвратишася с любовию»104. «С любовью» также встречают или принимают на кафедру (архи)епископов105. Это выражение может быть заменено знакомым нам выражением «с честью», которое появляется в НПЛ впервые только под 1163 г. 106 «С честью» также встречают и провожают послов . Князей новгородцы принимают тоже «с честью», «с великою честью» или «с всею правдою и честью»108.

Если отношения с князем во время его правления в Новгороде складывались хорошо, то его провожают «с честью»109; если же возникает конфликт, то вынужденный уход князя (обычно сопровождаемый погромом его дружины и сторонников среди новгородцев) рассматривается последним как «бесчестие». В 1228 г. псковичи обидели Ярослава Всеволодовича тем, что не приняли его, когда он пришёл к ним: «затворишася въ город‡, не пустиша к соб‡. Князь же, постоявъ на Дубровн‡, въспятися в Новъгород, промъкла бо ся в‡сть, бяше си въ Пльскове, яко везеть оковы, хотя ковати вяцьшее мужи». То, что князя не встретили с подобающим почётом, Ярослав расценивает как «бесчестие», тем более, что, по его утверждению, он вёз не оковы для псковичей, а дары: «не мыслилъ есмь до пльсковичь груба ничегоже, нъ везлъ есмь былъ въ коробьяхъ дары, паволокы и овощь, а они мя обещьствовали», «и положи на нихъ жалобу велику», — добавляет летописец110. Очевидно, Ярослав рассчитывал на встречу «с честью» и подготовил ответную «честь», т. е. дары111. Ярослав расценивает происшедшее как оскорбление — то ли его княжеского достоинства, то ли его лично, то ли и того, и другого, — и тем самым понятия «честь» и «бесчестье» получают некоторое новое смысловое наполнение. Об этом повороте в понимании «чести» более ясно можно судить по данным Ипатьевской летописи.

В Киевском летописном своде кон. XII в. практически не находит отражения противопоставление славы земной и небесной. Более того, слово «слава» вообще редко употребляется в контексте восхваления Божественного или святого. Даже в Слове о построении стены в Выдубицком Михайловском монастыре, заключающем летописный свод и выдержанном в религиозном духе, прославляется не только святая обитель, пожертвования в неё «во славу Божию», но и «держава самовластна» Рюрика Ростиславича, ктитора монастыря, «ко Богу изваяная славою паче зв‡здъ небесныхъ, не токмо и в Рускых концехъ в‡дома, но и сущимъ в мор‡ далече во всю землю изиидоша...» 112

Киевский свод — произведение значительно более светское, чем Повесть временных лет или Лаврентьевская летопись. Тем более важно, что авторы этого свода не отказались от другой темы, на которую мы указали в переводной литературе, в ПВЛ и в сочинениях Владимира Мономаха, — проповеди смирения и осуждения гордости князей, которые, «вознесясь умом», могут пойти на поступки, чреватые бедами как для них самих, так и для Русской земли, за которую они несут ответственность113 . Мотивы этой темы находим в рассказе о походе Игоря Святославича, хотя они здесь и не столь резко осуждающие, как в повести Лаврентьевской летописи. Автор повести, помещённой в Ипатьевскую летопись, скорее даже сочувствует князю Игорю и его «братии». Он совершенно в нейтральном тоне передаёт слова Игоря после первого успешного столкновения с половцами: «се Богъ силою своею возложилъ на врагы наша поб‡ду, а на нас честь и слава». Однако летописец также излагает покаяльную речь Игоря (где тот сожалеет о пролитой им христианской крови) и устами его бояр упрекает Игоря в «высокоумии». Игорь, согласно повести, не хотел бежать из плена, говоря: «азъ славы д‡ля не б‡жахъ тогда (во время битвы — П.С.) от дружины, и нын‡ неславнымъ путемь не имамъ поити». А «Игореви думци» возражали ему: «мысль высоку и не угодну Господеви им‡ешь в соᇻ, оставшись в плену погубишь и себя. и свою землю — «да не будеть славы тоб‡, ни живота»114 .

Автор этой повести, таким образом, подобно сочинителю Повести об ослеплении Василька Теребовльского, несмотря на всё сочувствие своему герою, твёрдо стоит на определённой нравственной позиции, осторожно намекает на то, какие уроки следует вынести из несчастных событий, и оказывается не чужд определённых религиозных идей (в конце повести даже развивается теория «казней Божиих»). Однако, в отличие от владимирского летописца, не осуждается поиск славы князьями сам по себе; наоборот, признаётся, что славу за первоначальную победу на Игореву дружину возложил Бог, а в словах «думцев» ни в коем случае не отрицается сам факт того, что «слава» должна быть всегда присуща князю. О противопоставлении земной славы и небесной нет и помину, хотя ссылка на эту идею для настоящего морализатора была бы здесь вполне уместна.

В других местах Киевского свода «слава» довольно часто упоминается для характеристики побед русского оружия. При рассказе о самой победе нередко сообщается о Божьей помощи, а для описания почётного возвращения русских князей и дружин используется формула: вернулись (или вошли в город и т. п.) «с честью и славою»115 .

Эта же формула применяется ещё в одном случае: когда говорится о занятии князем какого-нибудь «стола», причём, видимо, подразумевается некая торжественная процедура, включая въезд князя в город, встречу его с горожанами, восседание на княжеском столе в городском соборе и т.п. 116 Упоминания этой устоявшейся формулы в Киевском своде так обильны, что исследователи обычно упускают из виду этот второй случай её употребления и расценивают её как «традиционную воинскую формулу»117 . Между тем, если для более поздних «воинских повестей»118 и ещё более позднего русского эпоса такая оценка и верна, то для домонгольского времени говорить о какой-то военной специфике употребления этого выражения не приходится. Непонятно, например, что «традиционно воинского» в следующем сообщении летописи под 1194 г.: умер киевский князь Святослав Всеволодович «и по‡ха Рюрик Кыеву, изидоша противо ему со кресты митрополитъ, игумени вси и кияни вси от мала и до велика с радостью великою. Рюрикъ же вшедъ во святую Софью и поклонися святому Спасу и свят‡и Богородиц‡ и с‡де на стол‡ д‡да своего и отца своего славою и съ честью великою...» 119

По всей видимости, в XII в. сочетание слов «честь» и «слава», привычное для древнерусских книжников по религиозной, в основном, переводной литературе, только начало складываться в устойчивую формулу. Область применения этого словосочетания (в каком жанре, в какой ситуации и т. д.) ещё не определилась до конца. Традиционным для того времени скорее было употребление его в церковно-богослужебной сфере или, во всяком случае, для прославления сакрального начала. Во внерелигиозном контексте наметилась тенденция использовать словосочетание для характеристики выдающегося события «государственного» масштаба (победы русских полков или «посажения» князя на «стол»). Однако едва ли эту тенденцию можно назвать стабильной. Наряду с этим словосочетанием в Киевском своде используются для описания тех же ситуаций и другие формулы: «с честью и похвалою великою», «с великою радостью и честью», «с достохвалною честью» и др.120 Даже в Галицко-Волынской летописи, произведении несомненно более светского характера, проникнутом «воинским» духом, эта формула в чистом виде встречается только два раза121 , хотя нередко используются близкие выражения: дружины и князья приходят «со славою», «с победою и честью великою», «с честью» и др.122 Учитывая эти обстоятельства, можно правильно оценить и использование данного словосочетания в «Слове о полку Игореве». Однако, так как в «Слове» «честь» и «слава» упоминаются и по отдельности, в разных контекстах, то для полноты картины, прежде чем обращаться к «Слову«, рассмотрим, что имеется ввиду в летописи под понятием «честь».

В большинстве случаев в Киевском своде, как и в других летописях, с помощью слова «честь» описываются торжественные встречи и проводы князей (а также их похороны), послов и церковных иерархов. Очень часто «честь» в таких местах упоминается вместе с дарами (которыми «чествуются» князья, послы) и праздничными пирами; нередко также указывается, что встречи князей прошли не только «с честью», но и «с любовью» (ср. выше такое же выражение Новгородской летописи) 123 . Само собой разумеется, как и в остальных летописях и других памятниках древнерусской литературы, «честь» воздаётся духовенству (в этом контексте часто используются такие словообразования, как «чтити», «честен» и т.п.)124.

В некоторых случае в Киевском своде «честь» употребляется практически тождественно «славе», и, безусловно, это свидетельствует о том, что сочетание этих слов, действительно, стало устойчивым и оба слова взаимозаменяемы. Мы видели выше (в ПВЛ, Слове о построении стены Михайловского монастыря), что известность Русской земли, побед и достижений её князей выражается понятием «слава» (восприятие этого понятия в таком — «пространственном, ландшафтно-географическом аспекте» — «в эпоху монументального историзма» особенно выделял Д.С.Лихачёв125); причём указывается, что это Бог «прославил» Русскую землю. Совершенно в таком смысле говорит об образе Русской земли среди «чужих языков» князь Изяслав Мстиславич перед битвой с венграми, ссылаясь, однако, не на «славу», а на «честь»: «братия и дружино, Богъ всегда Рускы земл‡ и Руских сыновъ въ бещестьи не положилъ есть, на всих м‡стехъ честь свою взимали суть. Ныне же, братие, ревнуимы тому вси: у сих земляхъ и перед чюжими языкы даи ны Богъ честь свою взяти». Князь Мстислав Изяславич так же, как и его отец, в выражение, в котором обычно используется понятие «слава», вставляет слово «честь»: «братье, пожальте си о Рускои земли», — обращается киевский князь к своей дружине, призывая её в поход на половцев, — «а л‡по ны было, братье, възряче на Божию помочь и на молитву свято‡ Богородици поискати отець своихъ и д‡дъ своихъ пути и своеи чести»126.

Наиболее любопытно, однако, употребление слова «честь» в изложении межкняжеских переговоров и вообще в контексте отношений Рюриковичей. В этих случаях это понятие может означать не только тот почёт, который следует воздавать князю, но и саму княжескую власть с её атрибутами и даже достоинство княжеского сана и самого князя. Намёк на такой смысл «чести» уже можно было разглядеть в словах оскорблённого псковичами Ярослава Всеволодовича, переданных Новгородской летописью. Неслучайно и в Киевском своде всё чаще появляются такие такие слова, как «бесчестье» и «сором».

Сначала в летописи при описании княжеских отношений, как кажется, в слово «честь» не вкладывается никакого другого смысла, кроме традиционного — уважение, почёт. Например, в 1146 г. говорится, что Вячеслав Владимирович, отняв у Изяслава Мстиславича, только что вокняжившегося в Киеве, несколько «русских» городов, тем самым «не приложи чти ко Изяславу». Несколько позже уже Ростислав Мстиславич обращается к брату Изяславу с благодарностью, что тот спрашивает его совета, заключать ли мир с Ольговичами: тем самым, говорит Ростислав, ты, «брате, на мн‡ честь покладываешь»127 . Однако уже скоро становится ясно, что семантика слова «честь» в Киевском своде несколько сложнее.

В той же годовой статье, в которой цитируются слова Ростислава, рассказывается о том, как к Изяславу в Киев пришёл сын Юрия суздальского Ростислав, жалуясь на то, что отец не выделил ему волости. Изяслав принял Ростислава, однако уже скоро, заподозрив его в измене, выгнал от себя. Ростислав вернулся в Суздаль, жалуясь отцу на Изяслава, что тот «насъ есть обеществовалъ», и призывая отомстить. Юрий, «в сором‡ сына своего сжаливъ соᇻ, решил искать в «Русской земле» (т.е. в данном случае в области, подчинённой власти Киевского князя) себе «части». Уже задумав поход на Киев, Юрий как на повод своих действий ссылается именно на то, что Изяслав, не выделив волости Ростиславу в Русской земле и изгнав его, «соромъ на мя възложилъ». «А любо соромъ сложю и земли своеи мьщю, любо честь свою нал‡зу, пакы ли а голову свою сложю»128 . Таким образом, в общем речь идёт снова как будто о том, что князю не воздали должного почёта. Однако на самом деле ситуация несколько сложнее: здесь оказываются затронуты не только проблема внешнего почёта, но и политический вопрос о «части» Юрия как старейшего князя в «Русской земле», а также его личное достоинство как отца, которому нанесли оскорбление, обидев его сына. Слово «бесчестье» здесь употреблено не просто в смысле «отсутствие должного уважения», но фактически отождествляется с «соромом». «Соромом» же в древнерусском праве именовалось именно оскорбление личности (действием или словом) 129 . А дети, как и другие близкие родственники и члены семьи, — наиболее уязвимая сфера: отец несёт за них ответственность, а их поведение и те оскорбления, которые терпят они, могут восприниматься как «сором» отцу (ср. выше заботу Владимира Мономаха о том, чтобы ему не было «сорома» от детей).

«Налезть честь» для Юрия в данном случае означает одновременно и получить «волость» в «Русской земле», и отомстить за своё и сыновнее оскорбление, т.е. в целом утвердить своё достоинство так, как это соответствует его сану и его положению как отца. Причём достоинство личности и княжеского сана в риторике Юрия и изложении летописца фактически не различаются.

Обширные рассуждения о «чести» находим в изложении взаимоотношений князя Вячеслава с его племянниками Изяславом и Ростиславом Мстиславичами. В 1150 г. Изяслав изгнал из Киева (без военного столкновения, но под угрозой применения силы) Вячеслава, но почти сразу же, при угрозе войны с Владимиром Галицким и Юрием Суздальским, снова позвал его на киевский стол. Когда Изяслав призывал Вячеслава вернуться в Киев, тот сначала «съ гн‡вомъ» отказывался, ссылаясь на то, что выгнан был оттуда «с великомъ соромомъ», но потом всё же поддался на уговоры Изяслава, который признал, что будет «им‡ти отцемь Вячеслава». Этот договор был скреплён крестоцелованием князей и их дружин, причём «мужи» князей обязались «межи има добра хот‡ти и чести ею стеречи»130 . Опять мы видим, что «честь» хоть не прямо, но косвенно, противопоставляется «сорому» (и на этот раз речь идёт о потере «волости» и изгнании), а обязательство дружин «стеречь честь» князей подразумевает не только убережение князей от взаимных оскорблений, подобных тому, которое только что перенёс Вячеслав, но и вообще охранение политического союза между ними, предполагающего и определённое распределение «волостей».

Очень скоро Изяслав снова обидел Вячеслава в «волостях», и снова ему пришлось каяться «пред Богомъ» и перед дядей в том, что он «чести не положилъ» на нём, и предлагать киевский престол. Вячеслав не стал ссориться с Изяславом и ответил ему: «сыну, Богъ ти помози, оже на мене еси честь възложилъ, то аще бы ты и давно тако учинилъ, то ци мене еси почестилъ‡ — Бога еси почестилъ...» 131 Здесь, таким образом, под возложением «чести» уже прямо разумеется предложение княжеского «стола», а то, что такое предложение соответствовало условиям крестоцелования и освящённому традицией и церковной проповедью порядку старейшинства, даёт основание считать, что тем самым воздаётся должное не лично Вячеславу, а Богу. Исходное значение «чести» «уважение, почёт» ещё хорошо ощутимо в этих словах, но всё-таки изначальное понятие здесь наполняется уже совсем новым содержанием.

Вячеслав далее ещё несколько раз в переговорах с разными князьями ссылается на свои отношения и окончательный договор с Изяславом, характеризуя свои «обиды» в волостях как «бещестье», а поведение племянника как возложение «чести» дяде. Изяслав же с Ростиславом, следуя договорённостям, выражают готовность либо «головы своя сложити» за Вячеслава, «пакы ли а честь» его «нал‡сти»132 . Под «честью» они имеют ввиду, очевидно, так же, как и Юрий Долгорукий, вообще княжеское достоинство Вячеслава. Конечно, главным содержанием княжеской власти было владение волостями и сидение на «столе», и мы видели, что под «честью» может подразумеваться киевский «стол». Но, с другой стороны, Вячеслав имеет ввиду под «честью» и уважение его как старейшего князя безотносительно к тому, сидит он в Киеве или нет. Когда, например, в Киеве с согласия Вячеслава сел Ростислав, то он получил от дяди такой наказ: держи Киев и ряди все ряды, но «мя им‡и отцемь и честь на мн‡ держи, якоже и братъ твои Изяславъ честь на мн‡ держалъ и отцемь им‡лъ, а се полкъ мои и дружина моя, ты ряди». Отдавая всю полноту власти Ростиславу, Вячеслав, однако, сохраняет своё достоинство как старейшего князя. Такой порядок признают правильным и киевляне, которые говорят Ростиславу: «якоже и брат твои Изяславъ честилъ Вячеслава, тако же и ты чести»133 .

О связи понятия «честь» с достоинством княжеского сана и самого князя свидетельствует ещё одно интересное известие. В начале 1170 г. умер дорогобужский князь Владимир Андреевич и его вдову изгнал из города князь Владимир Мстиславич. Княгиня взяла тело мужа и пошла к Вышгороду, где тогда княжил Давыд Ростиславич. Оттуда она хотела пойти в Киев, чтобы похоронить мужа, но дружина дорогобужская не захотела с ней идти, боясь мести киевлян (недавно дорогобужцы участвовали в разграблении Киева). Игумен Киево-Печерского монастыря Поликарп попросил Давыда дать сопровождение княгине: «княже, се дружина его не ‡дуть с нимъ, а пусти свое‡ дружины н‡сколько — н‡кто ни конь доведа, ни стяга донеса». Очевидно, игумен хотел, чтобы проводы князя в последний путь состоялись «с честью», — то есть, чтобы почётный эскорт довёл коня с телом князя и донёс стяг до места захоронения. Давыд не захотел давать никого из своей дружины, оправдываясь: «того стягъ и честь с душею ищьла», — и дал в сопровождение только духовных лиц134 . Таким образом, «честь» здесь упоминается вместе со стягом (который, согласно традиции, всегда должен был быть у гроба умершего князя135 ) — главным атрибутом княжеского достоинства — и, очевидно, объединяет все остальные атрибуты, знаки и принадлежности власти и сана князя. Очень важно также заметить, что это княжеское достоинство связывается в словах Давыда с «душею» умершего князя: по-видимому, в силу конкретности, вещественности, чувственности средневекового мышления достоинство княжеской власти мыслилось не абстрактно, а неразделимо от его носителя. Нет князя, нет и его княжеского достоинства, нет его «чести». Достоинство сана было одновременно и достоинством личности, им обладающей, и сами эти «личности» (князья), обладавшие саном (княжеским), не разделяли, как мы видели, ущерба себе лично от урона их достоинству как носителям власти. Даже если они смиренно говорили: «почестил не меня, но Бога» (как Вячеслав), то в этом было столько же признания правильности установленного Богом порядка власти, сколько и личного смирения (за что Вячеслав, кстати, прямо и восхваляется летописцем).

О «чести» в Киевском летописном своде говорится и в других местах именно в таком смысле, т. е. как о совокупности содержательных и внешних элементов княжеской власти (как правило, речь идёт о наиболее важном и ценном — т. е. княжеских «столах» и «волостях»). Например, Изяслав Мстиславич благодарит Владимира Мстиславича за то, что тот вёл переговоры с венгерском королём о союзе и помощи в борьбе Изяслава за киевский стол: ты, брат, потрудился «моея д‡ля чести и своея», т. е. ради того, чтобы мы сохранили свою власть, свои волости и столы. Глеб Рязанский радуется, что на него «ч‡сть воскладывають» — через него его «шурьям» предлагают суздальский престол. Всеволод Юрьевич не доволен, что ему не выделили волости в «Русской земле» — то есть «чести не положили». Когда же он получает желаемое, обделённым оказывается Роман Мстиславич, который теперь хочет исполнить «честь свою». Ольговичи собираются делить добытые волости и говорят: «возмемъ честь свою»136.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: ответственность реферат, сочинения 4.



Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки