Духовные связи Ф.И.Тютчева и Ф.Н.Глинки

Зверев В.П.

Одно стихотворное послание и два письма – вот и все подлинные документы, свидетельствующие о прямых личных контактах между Ф.И. Тютчевым и Ф.Н. Глинкой. Поэтому, естественно, не так просто обозначить то духовное созвучие, которое было между этими современниками XIX века, столь значительными представителями отечественной литературы и русского национального сознания и миросозерцания. Однако высокие оценки, данные Ф.И. Тютчевым и Ф.Н. Глинкой друг другу письменно, свидетельствуют, несомненно, о духовной близости двух классиков русской словесности, а биографические факты открывают глубокую мировоззренческую подоплеку их теплых дружеских взаимоотношений.

Историю знакомства, хотя и заочного, двух именитых русских поэтов можно начинать с 20 марта 1822 года, когда в Петербурге на заседании Вольного общества любителей российской словесности под председательством Ф.Н. Глинки большинством голосов был избран к напечатанию в журнале "Соревнователь просвещения и благотворения" перевод элегии А. Ламартина "L’Isolement", выполненный тогда еще никому не известным, начинающим литератором 18-летним Федором Тютчевым и представленный под названием "Одиночество". Это была вторая редакция перевода, первая же под заглавием "Уединение" была прочитана двумя днями раньше, 18 марта, в Москве на заседании Общества любителей российской словесности при Императорском университете и была представлена как "стихотворение сотрудника Ф.И. Тютчева".

Эти факты говорят о том, что молодой поэт придавал серьезное значение признанию своего творчества известными литературными обществами обеих столиц и Ф.Н. Глинка как председатель одного из них был тогда для него безусловным авторитетом в области отечественной словесности, духовно-эстетические опыты которого, безусловно, оказывали определенное влияние на формирование развивающегося таланта. В XX веке американский исследователь Р. Густафсон обратил внимание на сходство стихотворений "Сон" ("Я кем-то был взнесен на острый верх скалы...") Ф.Н. Глинки и "Сон на море" ("И море и буря качали наш челн...") Ф.И. Тютчева . Даже по объему эти произведения почти одинаковы: в "Сне" 23 строки, в "Сне на море" – 22. В том и в другом произведении заметны взволнованные ритмические перебои. Сочинение Ф.Н. Глинки, опубликованное в "Соревнователе просвещения и благотворения" (1820, № 11), вполне возможно, было хорошо знакомо Ф.И. Тютчеву, поэтому и не случайны его образно-поэтические отзвуки в "Сне на море", созданном, по утверждению Т.Г. Динесман, "летом 1829 г. в период между 12 июля и 12 августа (н. ст.)", когда поэт "провел какое-то время на Искии в обществе Волконских и Шевырева".

    

Несмотря на то, что Ф.Н. Глинка и Ф.И. Тютчев по жизни находились друг у друга в поле зрения почти в течение полувека, в истории русской литературы до недавнего времени не возникала тема об их близком человеческом общении или о творческой перекличке в стихотворном наследии. Только в 1980-е годы В.В. Кожинов причислил Ф.Н. Глинку к "тютчевской плеяде поэтов" как своеобразной литературной школе. При этом Федору Николаевичу отводилась, пожалуй, одна из важнейших ролей в формировании этого поэтического течения. В.В. Кожинов справедливо заметил, что "тютчевский" стиль возникает фактически "до Тютчева" в творчестве близких ему по духу поэтов: " поэзия Тютчева была не неким отдельным, сугубо индивидуальным явлением, но воплощала духовные и творческие устремления целого поколения русских людей, целой эпохи национального бытия, – как и поэзия Пушкина" .

Общеизвестны определения поэзии Ф.И. Тютчева как "поэзии мысли", "философской поэзии", которые В.В. Кожинов квалифицирует все-таки слишком широко, как обозначение "вовсе не индивидуальной особенности Тютчева", а "характернейшее свойство поэзии его времени в целом". Вряд ли эти определения применимы к стихотворному наследию Ф.Н. Глинки. Думаю, ближе к истине Е. Кузнецова, отметившая: "По мнению большинства критиков, высшие достижения Глинки принадлежали к области духовной поэзии. Это весьма характерный факт не только по отношению к поэзии Глинки, но и по отношению ко всей поэтической эпохе" . Объединяло поэтов, включенных в "тютчевскую плеяду", наряду с любовью к "мысли" и "философии" глубокое православное мировидение. Бледна и суха была бы мысль поэтов, если бы она не одухотворялась теплым религиозным чувством. Философский контекст оказывается довольно искусственным и в какой-то мере даже грубоватым для хрупких творений поэтического вдохновения.

Любопытно, что наряду с Феофаном Прокоповичем, Г.Р. Державиным, И.В. Киреевским, М.В. Ломоносовым, А.Ф. Мерзляковым, А.С. Хомяковым и другими православными авторами Ф.Н. Глинка удостоился чести быть включенным в уникальный в области литературоведения и истории русской литературы XIX века "Обзор русской духовной литературы" архиепископа Филарета (Д.Г. Гумилевского), который был весьма строг при отборе персоналий сочинителей. Отсутствие имени Ф.И. Тютчева в труде преосвященного можно объяснить неосведомленностью составителя обзора в сочинениях поэта: ведь первый сборник "Стихотворения Ф. Тютчева", подготовленный к печати под редакцией И.С. Тургенева, появился только в 1854 году.

Свой принцип  включения того или другого писателя в словарь автор объяснил следующим образом: "К сожалению, обозревающий историю духовной жизни нового времени встречает два печальные явления. После того как отделилась светская литература от духовной, многие и очень многие из светских как бы стыдились писать о духовных предметах, опустив из виду, что без христианства невозможно плодотворное образование, а возможно только впадение в языческое неустройство. Другие кое-как сознавали эту ошибку времени, но, увлекаемые тем же недоверием к вере, иногда тайным, несознаваемым, до того отделялись от Церкви, что составили себе свое христианство, свое благочестие, свою веру. Лучшими оказались те из светских, которые получили домашнее благочестивое воспитание, или сколько-нибудь учились в духовных училищах, или же вели жизнь строго христианскую". Ф.Н. Глинка оказался среди этих немногих лучших русских литераторов, удостоенных архиепископом Филаретом (Гумилевским) определения как духовные писатели.

Благочестие земной жизни Федора Николаевича всегда отражалось в его литературном творчестве, глубоко проникало в него, наполняло каждое сочинение священным смыслом и поистине небесным светом, придавало ему умиротворенное духовно-эстетическое великолепие. Не случайным, видимо, было то, что первыми поэтическими книгами писателя были "Опыты аллегорий, или иносказательных описаний в стихах и в прозе" и "Опыты Священной поэзии". Православная направленность всего творчества Ф.Н. Глинки была очевидна и определялась его глубокой чистосердечной верой, на это обратил внимание протоиерей В.Ф. Владиславлев: "Доживая почти столетие, он в последние, почти предсмертные минуты, сохранил столько свежести, силы и ясности мыслей, что нужно было дивиться и благоговеть пред ним; а в его творениях вы не найдете черты одной, которая могла бы кого-нибудь навести на соблазн или поселить в ком-нибудь сомнение в вере и благочестии, поколебать чистоту и твердость нравственных законов, внести нечистые помыслы в душу. Душа его, устремленная всегда горе – к Богу, кажется, только и дышала святым веянием небожителей и изливалась в чистых обра- зах священной поэзии" . В черновиках, записных книжках, солидных переплетенных тетрадях Федора Николаевича часто можно встретить молитвенные наброски, небольшие стихотворения как мгновенные богодухновенные озарения, подобные восьмистишию "Просвети!":

 

  Просвети меня, мой Боже!

  Научи меня, Творец!..

  Чтобы всё, что сердце гложет,

  Усмирилось наконец!

  Раствори слепого очи,

  Чтобы, свет нося в себе,

  Он, чрез сумрак дольней ночи,

  Постоянно шел к Тебе!..

Духовные истоки мировосприятия Ф.Н. Глинки лежат в самом образе жизни, который с детства формировался в благочестивой дворянской семье. Своеобразие воспитания и с ранних лет сопричастность к религиозному опыту несомненно сказались на самобытности творческого видения будущего поэта. "Итак, до 8-ми лет, не выходя из рук моей няни, – читаем в автобиографических записках Ф.Н. Глинки, – я не имел никакого сношения с внешним гражданским миром, с действительною жизнию. Мимо меня проходило все тогда бывшее. Прозаические заботы домашнего хозяйства также до меня не касались. Но в слабое тело младенца была завернута душа довольно сильная, и она жила, жила независимо от всего внешнего, жила своею жизнию, собственною, таинственною. Рано развились во мне две способности: любовь и жалость к людям. Я любил страстно, безусловно свою мать и няню (лучшим наслаждением для меня было сидеть по целым часам, на маленькой скамеечке, у ног моей матери, когда она занималась чтением духовных книг. Но не чтение привлекало меня! Понятие мое развивалось тупо, медленно… Мне просто весело было сидеть подле матушки, ласкаться к ней, быть с нею! – Няня (Софья) была другое существо, с которым мне хотелось быть неразлучным. )" .

Конечно, организация быта в доме, запечатленный в детском сознании духовный облик матери тоже по-своему оказали влияние на формирование мировидения Ф.Н. Глинки. В тех же автобиографических записках поэт отмечал: "Помню только, что пробуждаясь по ночам, не понимая, ни где я, ни что со мною, я видел мать мою стоящую на коленях пред давно затепленною, уже нагоревшею лампадою и, без сомнения, ее только долгие, всенощные молитвы удержали меня между живыми на сей земле! – Матушка была искренне-набожною. Священные книги составляли ее чтение. Разговоры о святыне – ее любимые разговоры. Странники, нищие, калеки и убогие толпились у нас в доме. Святая вода, просфоры, масло и другие дары от свя угодников не переводились" .

Подобная атмосфера была характерна и для мира детства Ф.И. Тютчева. Об этом свидетельствует правнук поэта К.В. Пигарев: "Дома Тютчев воспитывался в "страхе божьем" и преданности престолу. Стариком он вспоминал, как в пасхальную ночь мать подводила его, ребенка, к окну, и они вместе дожидались первого удара церковного колокола. В канун больших праздников у Тютчевых нередко служились всенощные на дому, а в дни семейных торжеств пелись молебны. В спальне и в детской блестели начищенные оклады родовых икон и пахло лампадным маслом. Но к студенческим годам Тютчев начал тяготиться обрядовой стороной религии, не хотел говеть. Мать сочла нужным подарить ему Библию на французском языке, надписав на ней своим крупным почерком: "Папинька твой желает, чтоб ты говел. Прости. Христос с тобой. Люби его"".

Зять и биограф поэта И.С. Аксаков обратил внимание, насколько в сложный "духовный организм" со временем развился Ф.И. Тютчев, что, конечно, произошло не только под семейным, но и под светским жизненным влиянием. "В том-то и дело, – отмечал он, – что этот человек, которого многие даже из его друзей признавали, а может быть, признают еще и теперь, за "хорошего поэта" и сказателя острых слов, а большинство – за светского говоруна, да еще самой пустой, праздной жизни, – этот человек, рядом с метким изящным остроумием, обладал умом необычайно строгим, прозорливым, не допускающим никакого самообольщения. Вообще это был духовный организм, трудно дающийся пониманию: тонкий, сложный, многострунный. Его внутреннее содержание было самого серьезного качества. Самая способность Тютчева отвлекаться от себя и забывать свою личность объясняется тем, что в основе его духа жило искреннее смирение: однако ж не как христианская высшая добродетель, а, с одной стороны, как прирожденное личное и отчасти народное свойство (он был весь добродушие и незлобие); с другой стороны, как постоянное философское сознание ограниченности человеческого разума и как постоянное же сознание своей личной нравственной немощи.

Дух мыслящий, неуклонно сознающий ограниченность человеческого ума, но в котором сознание и чувство этой ограниченности не довольно восполнялись живительным началом веры; вера, признаваемая умом, призываемая сердцем, но не владевшая ими всецело, не управлявшая волею, недостаточно освящавшая жизнь, а потому не вносившая в нее ни гармонии, ни единства… В этой двойственности, в этом противоречии и заключался трагизм его существования. Он не находил ни успокоения своей мысли, ни мира своей душе. Он избегал оставаться наедине с самим собою, не выдерживал одиночества и как ни раздражался "бессмертной пошлостью людской", по его собственному выражению, однако не в силах был обойтись без людей, без общества, даже на короткое время.

Только поэтическое творчество было в нем цельно

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: рецензия на дипломную работу образец, экзамены.



1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки