Если
в "Вольных мыслях" порыв к жизни, к деянию был отчасти воплощен в
смутном и стихийном женском образе ("В дюнах"), конкретные, земные
черты которого ("звериный взгляд") норой вступали в явное противоречие
с его символическим смыслом, то в цикле "На поле Куликовом" возникает
романтически возвышенный, туманный, как видение или вещий сон, и в то же время
пронизанный всеми отзвуками живейшей реальности образ:
И с туманом над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
("В ночь, когда Мамай залег с ордою...")
В
историческом плане это видение ассоциируется с обладавшим для участников
Куликовской битвы огромной притягательной силой образом заступницы-богоматери, с атмосферой легенд о чудесных знамениях, предвещавших желанный исход грядущего
сражения.
Для
значительного большинства блоковских современников, как, возможно, и для него
самого, это - образ Родины, России (так же, как просьба помянуть воина в случае
его гибели скорее обращена к ней - "светлой жене"; вспомним
патетические строки: "О Русь моя! Жена моя!").
Но, разумеется, этот образ играет и живыми красками воспоминаний о совершенно
земных женах. Любопытно припомнить в этой связи строки одного из любимых Блоком
поэтов, В. А. Жуковского, о Бородинском сражении:
Ах! мысль о той, кто все для нас,
Нам спутник неизменный;
Везде знакомый слышим глас,
Зрим образ незабвенный;
Она на бранных знаменах,
Она в пылу сраженья...
("Певец во стане русских воинов")
Разумеется, блоковский образ многозначнее и богаче, как и вся рисуемая им картина.
"Куликовская битва", которую предчувствует и славит поэт в своем
цикле, обозначает не только назревающую в тогдашнем историческом настоящем
социальную бурю, но и надежду "свергнуть проклятое "татарское"
иго сомнений, противоречий, отчаянья, самоубийственной тоски, "декадентской иронии" и пр. и пр." в собственных душах, как
писал Блок в это время К. С. Станиславскому (VIII, 265).
Интересно, что несколько лет спустя Блок говорил об одном из всегда занимавших его русских
поэтов: "Темное царство" широко раскинулось в собственной душе
Григорьева; борьба г темною силой была для него, как Оля всякого художника (не
дилетанта), - борьбою с самим собой" (V, 500).
Эта
же борьба отчетливо проступает в четвертом стихотворении цикла, где герой как
бы снова оказывается, если можно так выразиться, в ситуации "Вольных
мыслей" - в некоей временной отстраненности от исторического
"лета":
Опять с вековою тоскою
Пригнулись к земле ковыли... -
как
будто воскресает меланхолический "заглавный" пейзаж цикла.
Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой!
Здесь
звучит отголосок трагических сомнений поэта. "Рядом с нами, - писал он в
феврале 1909 года, - все время существует иная стихия - народная, о которой мы
не знаем ничего - даже того, мертвая она или живая, что нас дразнит и мучает в
ней - живой ли ритм или только предание о ритме" (IX, 132).
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали...
("Опять с вековою тоскою...")
"Современный
художник - искатель утраченного ритма (утраченной музыки) - тороплив и
тревожен, - продолжает Блок, - он чувствует, что ему осталось немного времени, в течение которого он должен или найти нечто, или погибнуть".
Признание
замечательное, позволяющее нам многое понять в самоощущении и творчестве
великого поэта!
Так
и в стихах цикла "На поле Куликовом" возникает своеобразный
автопортрет, однако теснейшим образом слитый с типическими чертами
современника-единомышленника
Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: сочинения по русскому языку, сочинение 3, зимой сочинение.