В современной прозе тема деревни раскрыта не очень широко. Авторы в основном акцентируют внимание на отдельных личностях. Это хорошо видно в произведениях “Пелагея” Ф.А. Абрамова и “Знак беды” В.В. Быкова.

В обоих произведениях показаны противоположные характеры, однако в
“Пелагее” характер Павла (противоположный характеру П.) покти не раскрыт.
Вероятно потому, что главной целью автора было показать героиню произведения со всех сторон: решительную, умную, стойкую, властную, душевно добрую и в то же время не в меру честолюбивую и эгоистичную.

********************************************************************

АМОСОВА Пелагея Прокопьевиа треть жизни своей голодала. В 1933 году у нее "померли отец и брат с голодухи". В войну тоже было не лучше. А после войны на ее глазах зачах ее сын, первенец, потому что у П. "начисто пересохли груди". С той поры поняла П цену "тряпки" — это товар, на который можно было обменять кусок хлеба. И начала она загребать мануфактуру обеими руками, потому что знала: "не ситец, не шелк в сундуки складывает, а саму жизнь. Сытные дни про запас. Для дочери, для мужа, для себя.

Еще в молодости она отличалась сильным и решительным характером. И
Павел, хоть и из хорошей семьи (по старым временам у Амосовых первое житье на деревне считалось), а робок был, сразу ей подчинился. Провожая мужа на войну — а было ей тогда девятнадцать лет — П. сказала: "На меня надейся.
Никому не расчесывать моих волос, кроме тебя". И как сказала, так и сделала: за всю войну ни разу не переступила порог клуба. Сестра Павла
Анисья, не отличавшаяся такой женской крепостью, очень уважала П.

До 1947 года П. работала на скотном дворе. "Руки выворачивали на этой дойке. А холод-то? А дождь? А каково это каждый день два раза мерить дорогу
— от деревни до Сурги и от Сурги до деревни? Грязь страшенная, до колена,
—и где уж тут присесть на телегу? Хоть бы бидоны-то с молоком лошадь вытащила". И вот от нужды, от тяжести, стремясь к новой жизни, одолев всех,
П. устроилась в 1947 году на пекарню. Сделала она это через Олешу- рабочкома.

Увидал ее Олеша у открытого окошка за расчесыванием волос. "Ты как золотой волной накрывшись. Искры от тебя летят". И лапу запусти в волосы. А волосы и вправду у нее были особенные — однажды: на "вечерянке" знакомый парень протащил ее за волосы от окошка до лавки — проверял, выдержат ли. Из бани выйдет — не знает, как и расчесать, зубья летят у гребня. А в школе учитель все электричество на ее волосах показывал. Недели через полторы-две
Олеша подстерег ее за полосканием белья на речке, П. ему пригрозила. И в третий раз они встретились опять у речки, и снова Олеша стал просить ее снять платок, показать волосы, хоть за деньги. "А вот устрой пекарихой за рекой — без денег покажу". — Как уж ей тогда пришло это на ум, она не могла бы объяснить. Олеша ее слова принял всерьез, и П. шаловливо прискинула платок — "дьявол, наверно, толкнул ее в бок". И Олеша совсем ошалел: "Ежели дашь мне выспаться на твоих волосах, вот те Бог — через неделю сделаю пекарихой. Я не шучу" —"А и я не шучу", — ответила

П. Через неделю она стала пекарихой. Олеша вырвал ее со скотного двора, все преграды вокруг разрушил — вот как закружило человека. Но и она сдержала слово — в первый же день на ночь осталась на пекарне. Но под утро посоветовала Олеше забыть о ее волосах. И предупредила: "Я кусачая..."

В этом произведении героиня не идеализирована: явно показано ее стремление к красивой жизни, любыми средствами даже такими (см. выше).

Олешу она забыла ("не для услады, не для потехи переспала она с чужим мужиком"(но даже это ее не оправдывает)). Беспокоил ее Павел: он ничем не выдал себя, только, говоря в тот день о бане, скосил в сторону глаза и посоветовал ей идти в первый жар (в этом эпизоде отчасти показан характер
Павла (кроткий склонный все прощать): он видимо догадывался что произошло, но виду не подал. Но П. поняла его мимику и раскаялась в совершенном.). И в то утро она два березовых веника исхлестала о себя. Но подозрение живет в
П.: не Олешина ли дочь ее Алька? — очень уж шальная у девчонки кровь... П., устроившись на пекарню, бросила вызов всем: председателю колхоза, который не) отдавал свою лучшую доярку (плохо П. работать не умела), колхозникам
("Это за каки таки заслуги такие корма Палаге ?"), Дуньке-пекарихе и ее родне.

В этом же сорок седьмом году произошло одно из самых памятных событий в ее жизни — недостача. Насчитал ей ревизор Петр Иванович пять тысяч без мала. Что только не передумала тогда П., топиться хотела, наконец П. "не будь дурой" бух в ногу Петру Ивановичу: выручи, Петр Иванович. Не виновата.
И сама буду век за тебя Бога молить, и детям накажу. И отыскались пять тысяч — это, оказывается, Петр Иванович урок молодой бухгалтерше преподносил, "чтоб носа не задирала". Но не только бухгалтерше этот урок был — поняла П., что даровой хлеб с пекарни ему нужен. Погрел он руки об нее, без булки белой за чай не садился. Зато в компанию свою ввел, с хорошими людьми за один стол поместил, на почетное место. Завелись тогда полезные знакомства — председатель сельсовета, колхозный председатель, Иван
Федорович из райисполкома — и всех она выручала хлебом, зато и ей продавцы на дом приносили товары.

Три года назад и Алька стала показывать норов — П. застала ее, тогда пятиклассницу, целующейся с молодым зоотехником. Зоотехника заслали в самую распродальную дыру в районе — в силе П. тогда была.

И сила эта была от ее работы, от отношения П. к ней . Чего только не делала П., чтоб хлеб был духовитее — воду брала на пробу из разных колодцев, дрова выбирала смоляные, чтоб без сажи, муку требовала первый сорт, а насчет помела и говорить нечего — все перепробовала, и сосну, и елку, и вереск. Только что вынутую из печи буханку П. смазывала постным маслом на сахаре — уж на это не скупилась. Тогда буханку любо в руки взять.
"Смеется да ластится. Сама в рот просится".

В пекарне у П. чистота, там она любила чаевничать. Это были самые приятные минуты в ее жизни. Но до этого — надо растопить печь на пекарне
(это после своей, домашней), поднять тридцать ведер воды, налить сто буханок черного да семьдесят белого, а главное, жариться у печки. После работы П. с тяжелой сумкой хлеба и неподъемным ведром помоев для поросенка шла домой, обязательно делая отдых у мостков через озеро. Ее встречал муж.
Дома она сразу ложилась на голый крашеный пол, потому что он хорошо вытягивал жар из тела. Потом П. долго пила чай из самовара, "пять чашек крепкого чаю без сахара — пустым чаем скорее зальешь жар внутри". Иногда думала П. о помощнице, но ведь тогда помои пожиже и зарплата поменьше будут. Так и маялась до болезни мужа, когда заступила Алька на ее место.

Характер П. проявился не только в отношении к работе. Именно она изменила порядок застройки деревни. П. первая завела усадьбу при доме; до этого бани, колодцы строились "на задах". П. Амосова первая поставила баню, погреб, колодец и огород около избы, чтоб все было под рукой. И все это под оградой, чтоб ни пеший, ни конный, никакая скотина не могли к ней зайти без спроса. Вслед за П. потянулись и другие. Но сколько она вынесла напраслины!
"Кулачиха! Деревню растоптала! Дом родительский разорила!". А с домом она поступила так. Дом Амосовых-старших был великаном: двухэтажный шестистенок с грудастым коньком на крыше, большой двор с поветью и сенником и сверх того еще боковая изба-зимница. Эту избу в сорок шестом отхватила старшая сноха (у Захара Амосова было четыре сына, а с войны вернулся только Павел).
Затем потребовала своей доли вторая сноха — раскатали двор. И, наконец, последний удар нанесла П., решившая заново строиться на задах. По ее настоянию шестистенок разрубили пополам. И старого дома-красавца не стало.
Этим ее попрекала золовка и даже — заезжий столичный любитель старины.
Пенял, чуть не плакал: дескать, какую красу деревянную загубили. Особенно насчет крыльца двускатного разорялся. Крыльцо было красивое, П. это понимала. На точеных столбах. С резьбой. Да ведь зимой с этим красивым крыльцом "мука мученская": и воду, и дрова надо как в гору таскать. А в метель, а в непогодь — и того хуже.

Сначала, когда П. в сельсовете попросила пустырь за старым домом, ее подняли на смех. А она разглядела на месте пустыря лужок с душистым сеном под окнами. И теперь кто не завидует ей в деревне! Дом П. на загляденье (и
Алькин ухажер, Владислав Сергеевич, оценил его): углы у передка обшиты тесом, покрашены желтой краской, крыша новая, шиферная (больше двухсот рублей стоила), крыльцо по-городскому стеклом заделано. А кругом ширь.
Хорошо и внутри дома: комната просторная, чистая, со светлым крашеным полом, с белыми тюлевыми занавесками во все окно, с жирным фикусом, царственно возвышающемся в переднем углу. Дела по дому до своей болезни делал Павел. Он же всегда и встречал П. после работы.

В тот день, с которого начинается повествование, П. не увидела Павла в условленном месте и, почувствовав неладное, забыв про усталость, заспешила домой. Тут она узнала о болезни мужа. Другое известие больно ударило по ее самолюбию. Муж известил ее, что у Петра Ивановича вернулась с учебы дочь
Антонида Петровна, и у них по этому случаю будет большой праздник, на который Амосовы не приглашены. П. всегда отмечала факты приглашения или игнорирования их с мужем и этим определяла, считаются ли с ней "власти". За годы работы на пекарне она привыкла быть на виду и не хотела оказаться "на задворках". Когда Павел напомнил, что сегодня у его сестры Анисьи день ангела и что надо поздравить ее, П. и слышать не захотела об этом — золовка не принадлежала к кругу избранных и, кроме того, вызывала снисходительное отношение П. своим женским непостоянством. Она отказалась идти к ней и тогда, когда сама Анисья пришла с приглашением, чем — П. сознавала это — очень обидела родственницу и опечалила Павла. П. сослалась на усталость, но эта причина перестала существовать, когда принесли записочку от Петра
Ивановича: "Ждем дорогих гостей". Надев свои лучшие наряды, П. с мужем двинулась на праздник. Весть об этом принесли Анисье, и она, обиженная, весь обильный стол скормила деревенским "подружкам" — Мане-большой и Мане- маленькой, шалопутным старушонкам.

В гостях П. отметила, что их посадили не как раньше, на почетное место, а с краю, у комода, и не на стульях, а на доске. Но и этому теперь была рада П., очень ценившая знакомство с "властью". В гостях были все нужные люди: председатель сельсовета, председатель колхоза, председатель сельпо с бухгалтером, начальник лесопункта — неизвестно, кто из них может понадобиться, как жизнь может повернуться. П. обо всем привыкла заботиться сама при больном муже и на этой вечеринке проявила свои деловые качества: чуть председатель совета вышел из-за стола проветриться, она пошла вслед за ним (ей нужно было, чтобы Альке дали справку-открепление — не мыслила П. жизнь дочери в деревне, в колхозе). П. легко увернулась от давнего предложения начальника отдать Альку за его сына и, подхватив его под руку, повела в комнаты. "Так под руку с Советской властью и заявилась — пускай все видят. Рано ее еще на задворки задвигать". Желая показать, что ценит приглашение, П. уговаривала больного сердцем мужа выпить и достигла своего.
Только Павел после этого совсем сник... Над этим приглашением П. долго ломала голову. Она привыкла анализировать поступки Петра Ивановича: зачем- то, значит, она ему понадобилась. Пекариха, понятно, теперь не фигура, а вот дочь у нее невеста, с этой стороны, решила П., она может быть и нужна
Петру Ивановичу. А может, раз приглашение сделано второпях, исходило оно от председателя сельсовета — для его сына Алька тоже могла быть интересна. П. не случайно потом обвиняла себя в болезни Павла — ему повредило не только застолье, но и тяжелая для него встреча с сестрой в тот вечер. Увидя сестру, он "закачался, как подрубленное дерево". Да и П. упреки Анисьи не оставила без ответа, потому что не привыкла спускать никому. "А как же?
Тебя по загривку, а ты в ножки кланяться? Нет, получай сполна. И еще с довеском...". Сознавая неприличность ситуации, П. успокаивала себя тем, что
"не было поблизости хороших людей".

В этот день ей суждено было испытать гордость за свою дочь — чувство очень ей знакомое. Уложив дома совсем занемогшего Павла и оставив ему таблетки, П. пошла искать Альку, которой, как и многих парней и девушек в эту праздничную ночь, не было дома. Она нашла дочь у клуба и с неподдельной радостью любовалась ею, увидев, "в каком почете" у молодежи ее Алька (почет
П. любила). За Алькой ухаживали комсомольский секретарь и рослый, красивый офицер. Ее дочь обошла Антониду Петровну, что было особенно приятно П. "Ее кровинушка верх берет!" И честолюбивая П. не могла позволить, чтоб это первенство нарушилось — когда Антонида Петровна предложила продолжать праздник у них, П. — напротив — пригласила всех к себе. Вела всю компанию домой — и удивлялась себе, пугалась Петра Ивановича: против кого пошла? Но желание видеть офицера подле Альки, доказать свою силу было главным. В угаре гордости и решимости, любви к дочери П. даже не пожалела сена, которое забрызгала водой молодежь, балуясь у них во дворе. У
П. "душа расходилась — сама смеялась пуще всех". А рядом, в избе без памяти лежал Павел, оставленный ею без присмотра. Успокаивая потом свою совесть,
П. думала, что без офицера никто ничем не помог бы Павлу — фельдшер был пьян. Болезнь Павла сначала представлялась П. крахом. Но пекарню удалось удержать за собой — Анисья и Алька встали у печи вместо нее. Только через три недели П. попала на пекарню: надо было проверить Альку, слишком вольно, по словам Анисьи, ведущую себя с
Владиславом Сергеевичем. Идя на пекарню и из-за одного этого чувствуя себя помолодевшей лет на десять, П. не удержалась и больно "ужалила" Антониду
Петровну, намекнув ей на ее одиночество. Сказала — и тотчас пожалела о сделанном, захотела загладить свою вину, пригласила "Тонечку" с собой. Это ощущение победителя прошло, как только П. оказалась на пекарне. Вначале она даже поздоровалась с печью, поняв, что без этой "каторги" и дышать ей нечем, как бы обняла все глазами. Но потом она дала острастку Альке, в пляжном виде (как и офицер) стоявшей у печи, разглядела три прогорелых противня, грязную стену, обтрепанный веник, но самый большой непорядок — хлебы, "двенадцать подряд буханок мореных и квелых". Распалилась П., но тут же осадила себя — офицер Павла от смерти спас, да и Алька целый день в жаре. Быстро сообразила, сбегала за водкой — поблагодарить офицера и солдат: душевной широты П. не занимать. П. искренне любовалась офицером, она видела в нем то, что больше всего ценила в людях — ум, волю, да еще подкупала ее в нем городская обходительность. Ей понравилось его обращение к ней — "мамаша": тут и намек на возможные отношения в будущем, и уважение, все отметила П. Большие претензии П. к жизни вновь заявили о себе, теперь она решила, что через Альку Амосовы в люди выйдут. За этот месяц П. помолодела и душой, и телом — будто сама была влюблена, так вдохновили ее мечты о счастливом будущем Альки. Но лишь мечтать П. не умела — она решительно начинает способствовать счастью дочери, задумывает созвать молодежный вечер у себя дома, чтобы заодно выведать намерения Владислава
Сергеевича. Любила П. удивить всех — пять бутылок коньяку решила выставить.
Закуска — рыба белая, студень, мясо. Раздобыла морошки — сгоняла за сорок верст Маню-маленькую. Набрала и малины — на нее тоже был неурожай.
Вернувшись с малиной, оживленная, гордая, предвкушая предстоящее празднество, П. застает ужасную картину — Павел задыхался в тяжелом сердечном припадке. К тому же и Алька уехала в город, одна, вслед за офицером. Добила П. Анисья сообщением о беременности Альки. Все это укорачивает жизнь Павла: он умер на третий день после бегства дочери. У гроба П. не плакала — кого бы убедила ее скорбь? Она и так чувствовала себя преступницей. Она все выдержала: причитания, осуждающие взгляды, пересудные шепотки. А начали речи говорить — земля зашаталась у нее под ногами. Только тут, у гроба стала понятна П. жизнь Павла

Безотказно, как лошадь, как машина, работал Павел в колхозе. А П. не ценила этого, ни во что ставила работу мужа. Но более всего проняла ее другая мысль. Она думала о том, что "ведь лежит Павел, ее муж, человек, с которым — худо-хорошо — она прожила целую жизнь..." И тогда она "заревела во все горло. И ей теперь было все равно, что скажут о ней люди, какую грязь кинут в Альку". И начался у П. долгожданный отдых. "Вставала поздно, не спеша. Не спеша топила печь, пила чай, потом отправлялась в лес. Грибы да ягоды были ее страстью смалу. Ходила по знакомым с детства холмикам и веретийкам. Но много ли ей одной надо? Несколько дней убирала картошку, но и урожай не радовал — зачем ей столько? Трудно было П. отвыкнуть от мысли о семье, приноравливаться к одиночеству.

Она изнывала, ожидая писем от Альки, но та уехала как в воду канула. И
П. кляла, ругала дочь последними словами, а после еще пуще жалела ее: одна, в чужом городе, без паспорта. Многое перевернула в П. встреча со скотницами на Сурге (П. забрела туда в поисках грибов и ягод). Работа у них теперь — не то что раньше, когда П. сама была скотницей, многое теперь делают машины.

Лида Вахрамеева — Алькина ровесница — прежде чуть на себя руки не наложила, когда отец ее определил к коровам (как и Альке, Лиде плохо давалась школьная грамота), а теперь посмотреть — и счастливее ее человека нету. П. подумала, что ведь и Алька могла бы работать дояркой. Чем это не работа? "Всю жизнь, от века в век, и матерь ее, и бабка, и сама она,
Пелагея, возились с навозом, с коровами, а тут вдруг решили, что для нынешних деточек это нехорошо, грязно. Да почему? Почему грязно, когда на этой грязи вся жизнь стоит?" После этой встречи П. много плакала. Осенью П. занемогла. Поначалу она, как и ее мать в подобном положении, не хотела поддаваться болезни и даже задумала устроиться дояркой, в очередной раз удивить и победить всех. Она уже представляла, как о ней заговорят:
"Железная!" Но вскоре эту гордую мысль пришлось оставить. И все-таки П. не сдавалась — целыми днями делала что-нибудь возле дома. Полюбила она сидеть возле черемухового куста и глядеть на реку — хорошо думалось тут. Больше всего думала П. о том, как она своей должностью пекарихи всех одолела, всех на лопатки положила. "Одна. За один месяц. А чем? Какой силой итростью?
Хлебом!". Это было борьбой — за себя, за свою семью, за своего второго ребенка, которого она не желала погубить, как это случилось с их первенцем.
В октябре П. предложили ехать в районную больницу, но она отказалась. Свою болезнь она знала лучше врачей — огня, жары не выдерживали даже кирпичи на пекарне, а ведь она человек, к тому же не отдыхавший за эти восемнадцать лет ни одного дня. Во время болезни к П. редко кто заходил. Но на 7 ноября
— и поначалу это П. восприняла как обиду — зашла Маня-большая. Этот праздник больше всех других любила П.: раньше в этот день в семье П. меряли обновы, Павел и Алька собирались на демонстрацию, забегало начальство пропустить стаканчик. И вот теперь — эта шалопутная старушонка. Но она принесла весть об Альке, и "словно лето спустилось в избу", и П. заговорила с Маней "своим прежним, полузабытым голосом, тем самым обволакивающим и радушным голосом, против которого никто, даже сам Петр Иванович, не мог устоять". Оказывается, сельсовет выдал Альке справку на паспорт — огромная удача; из-за этой справки много сил потратила П. И снова размечталась П. — о том, как бы посмотреть на Алькино житье, да не убежишь в город — "на привязи у болезни". Она обрадовалась, когда Маня предложила сама съездить за счет П., все посмотреть и "обрисовать положение". Маня ездила в город девять дней (на три дня больше, чем договаривались), и последние ночи П. почти не спала. Встретила она Маню как самую дорогую и желанную гостью. Но когда П. узнала о том, что Алька работает официанткой в ресторане, у нее
"погасли глаза". Еще больше она встревожилась, когда узнала, что Владика
Маня не видела и дома у Альки не была. Но все же от главного известия — что
Алька жива-здорова — материнское сердце успокоилось, и П. потянуло на жизнь: она все перемыла и стала сушить наряды. Эти "тряпки" П. копила всю жизнь, видя в них эквивалент хлеба, настрадавшись в голодную пору.
Привыкшая спрашивать совета у своей совести, П. потом со стыдом вспоминала это время, когда они вдвоем с Маней "перемывали косточки" всем на деревне, а особенно Тонечке, потому что Алькина удача оттеняла серое существование дочери Петра Ивановича — опять П. почуяла вкус победы. Именно через Тонечку
— так считала П. — и наказал ее Бог. Дело в том, что П. давно мечтала иметь плюшевый жакет, и когда прямо к ней в дом пришла продавщица с приглашением прийти за ним в магазин, то П. в этом увидела знак уважения, признания и очень обрадовалась. Купила для себя и для Альки, а по дороге из магазина, встретив Антониду, захотела перед ней похвалиться, как высоко ценят ее — развернула плат и похвасталась жакетом. Исполнившись жалости к Тоне, как это часто с ней бывало после приступа гордыни, она предложила жакет девушке, но Тоня, смущаясь, поведала, что они уже не в моде и, кстати, висят в магазине уже год. От этих слов П. "пошатнулась". Это был для нее страшный удар. И не то, что ее провели, ей показалось страшным — всегда кто- нибудь кого-нибудь надувает — а то, что П. попалась в ловушку к этой продавщице. Лейтенант проезжий надул, теперь вот эта. "Да как тут жить дальше?" И П. зло расплакалась. "Господи, на что ушла ее жизнь?" С этого дня она опять слегла. Всю зиму П. болела. Письма от Альки приходили короткие да неласковые, из них непонятно было, одна она или с Владиком.
Какие-то перспективы перед П. замаячили после визита Сергея, сына Петра
Ивановича. Из смущенных признаний выпившего парня П. поняла, что его
"сердце разбито Алей" — так он ответил на ее упреки, что раньше они не ведали про "настроение", "дай Бог кусок хлеба заработать. Да с ними тогда и не церемонились. Утром в лес не вышел, а к вечеру тебя уже в суд повели".
П., конечно, не очень верила Сережиным пьяным вздохам, но Альке письмо все же написала. Ее грубый ответ поразил мать: "Хватит с меня и того, что ты всю жизнь на Петра Ивановича молишься". "Да что же это такое?" — говорила она себе. Как жить дальше? Ведь что бы она ни делала, все невпопад, все мимо... Но сокрушило П. не Алькино письмо. Сокрушила ее пекарня. А ведь именно на нее поначалу надеялась П., думала, что пекарня излечит ее от всех хворей, "стоит только увидеть ей свою пекарню да подышать хлебным духом". В феврале она не смогла дойти до нее из-за снежных заносов. Зато с "первой затайкой" П. вышла к пекарне как на богомолье — чистая, благостная — вечером накануне специально сходила в баню. Зато уж домой она шла как пьяная, вся в слезах, не помня себя... Около пекарни была помойка, в пекарне — поросенок, все не мыто, засалено, в окошке веник торчит. А вместо помела, о котором столько заботилась П., — черная, обгорелая рогожина, намотанная на длинную палку и погруженная в ведро с водой. От вида Ульки- пекарихи — грязного, неопрятного, П. едва не стошнило. "Все ей казалось, что и самовар, и рукомойник, и печь с тоской и укором смотрят на нее... "И
П. слегла. В доме хозяйничала Анисья, которую не любила П. и не скрывала этого, завидуя к тому же здоровью золовки. Еще одна попытка П. выкарабкаться, выйти с задворок жизни связана с приходом к ней Петра
Ивановича. За год, что прошел с похорон Павла, Петр Иванович сильно сдал и был — невиданное дело — под хмельком. Гость, как всегда, "заговорил петляво, издалека", и П., хорошо знавшая деловую хватку этого человека, гадала: с чем он пришел? Он заговорил об Альке — П. не выдала своего волнения. Не сдержалась она, когда Петр Иванович сообщил ей, что Алька живет одна. Защищая свою "кровиночку", не желая быть побежденной, П. заявила: "А хоть бы и одна, дак что? Моя дочь не пропадет. Ина березка и с ободранной корой красавица, а ина и во девичестве сухая жердина". Намек был страшный — умела П. наносить удары — и неуязвимый Петр Иванович проронил слезу. Он (у нее!) просил помощи — Сергей, действительно, спивается от тоски по Альке. "Темное, мстительное чувство захлестнуло ее". Только теперь она поняла, что всю жизнь ненавидит его. Ненавидит с того дня, когда он насчитал на нее пять тысяч рублей. Ради его компании П. жизнь свою и своего мужика загубила. И ей хотелось крикнуть в лицо Петра Ивановича: так тебе и надо! На своей шкуре опознай, как другие мучаются... Но вслух П. пообещала написать Альке. После ухода Петра Ивановича, хотя и душил кашель, вей же П. было необыкновенно хорошо — до знойного жара в груди. Она не сомневалась, что Алька напишет. В одной упряжке с таким человеком оказаться! Это каких же дел можно наворотить — встала П. на привычную колею размышлений.

"На какое-то мгновение она потеряла сознание, а потом, когда пришла в себя, ей показалось, что она стоит у раскаленной печи на своей любимой пекарне и жаркое пламя лижет ее желтое, иссохшее лицо".

Она, по старой привычке, легла на пол, и там ее мертвой нашла наутро
Анисья. Алька приехала через неделю после похорон, справила поминки — небывалые, неслыханные по здешним местам, потом распродала отрезы на платье, самовары и прочее добро, нажитое матерью. На пятый день Алька уехала — ей не хотелось упустить веселое и выгодное место на пароходе.

В произведении “Пелагея” явно сделан акцент на раскрытие характера героини, но сюжет этого произведения пропитан деревенской жизнью. И читая это произведение трудно не пропитаться ею.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки