Тема деревни в произведениях Пелагея Ф.А. Абрамова и Знак беды В.В. Быкова

Категория реферата: Сочинения по литературе и русскому языку
Теги реферата: пример дипломной работы, управление реферат
Добавил(а) на сайт: Семянин.

Приблизительно то же самое происходит в произведении Быкова “Знак беды”. Здесь показаны все трудности деревенской жизни во время коллективизации и войн. Это произведение более драматическое, и в нем больше уделено внимания жизни деревни чем в “Пелагее”.

********************************************************************

ПЕТРОК БОГАТЬКА. Ему шестьдесят лет. По слабости здоровья служить в армии П. не пришлось. С молоду он батрачил по фольваркам пока не женился на
Степаниде и не стал работником у пана Яхимовского. Получив после экспроприации свой надел земли, он не мог сдержать "неожиданной радости: шел на хутор, считай, батраком, а вот стал хозяином и теперь осматривает свои нивы и пажити". Это событие стало для него, как и для Степаниды, началом новой жизни.

Однако радость по поводу земли была недолгой, ибо была она "не дай Бог
— камни, суглинок, который в засушливый год становился как скала". В первую же пахоту, не выдержав, пала молодая кобылка. П. стал копать "вручную лопатой, ковырял, долбил, рубил проклятый суглинок...". "Четыре дня с утра до ночи они в две лопаты долбили суглинок и все-таки одолели его, и засеяли, заборонили в срок. Спустя несколько дней П. вкопал в это проклятое место огромный крест, сколоченный из бревна: а вдруг Бог и впрямь поможет,
"отведет беду от этой их проклятой людьми и Богом земли". И всякий видел этот "знак человеческой беды", с тех пор это место выселковцы прозвали
"Голгофой".

Но П. не сдавался, работал как проклятый. "Он усердствовал в любой работе: пахал, мельчил комья, удобрял каждый клочок почвы, потом сам косил, свозил и снова пахал, сеял, бороновал", бывший батрак так отдался хозяйничанию на своей земле, что надорвался. Он "выкладывался днем и ночью, а результат был ничтожный". Очень скоро стало ясно, что "в этом бесконечном поединке с землей" не только не разбогатеешь, а "раньше времени переселишься на деревенское кладбище в сосны". Когда Степанида заговорила о колхозе, П. особенно не возражал.

П. в отличие от жены из тех, кто рожден ползать, он задумчиво, молча дымит "вонючей своей махоркой", будто навсегда озадачен фокусами жизни, постоянно задавая себе вопрос: "Как дальше жить?". По натуре своей П. был человеком "тихим, таким, как и большинство в Выселках: в меру осторожным, уважительным к другим, немного суеверным и набожным. Таким же были и все его предки" У истоков этого характера — батрацкая доля, стойкое ощущение своей оттесненности, малости, какой-то неминучей подвластности хозяевам, власти, старой и новой ("...был научен за долгую жизнь всего побаиваться").

Когда началась "самая горячка с колхозом", П. не ходил на собрания, не метался, подобно Степаниде, по хуторам и местечкам. "Всю жизнь он хотел только одного — покоя. Чувствуя себя слабым и от многого зависимым человеком, жаждал как-нибудь удержаться в стороне от захлестывающих мир событий, переждать, отсидеться". Ему было жаль расставаться со своим
"коником", которого "только год назад нажили, и теперь отдавать" в колхоз.
П. частенько злился на жену за ее несговорчивость, за то, что уходила на целый день в местечко на собрания комбеда или на ликбез ("Бросила все, побежала"), оставляя на него все хозяйство. Разве это мужицкое дело выполнять бабью работу по дому! П. "готов был провалиться сквозь землю от стыда", когда Степанида "наговорила многое из своих обид на порядки в колхозе неожиданно заехавшему на их хутор минскому начальству. Ему было страшно неловко за жену, он впервые в жизни устыдился и "собственной фамилии, так несуразно прозвучала она на этом убогом, заваленном снегом дворе". Да разве "можно что путное внушить женщине? То, что для тебя ясный день, ей кажется ночью". "Правда, эти рассуждения вертелись только в его голове, вслух же он лишь тихо огрызался, зная по опыту, что злой жене лучше не перечить, его верха все равно не будет". "Уж такая натура: скорее отдаст, чем возьмет. Легче уступить, чем своего добьется.

Не любил ссориться, ему чтоб все тихо". Опять-таки по настоянию
Степаниды отправился П. в Минск, в Дом правительства, к товарищу Червякову с крестьянским прошением за арестованного председателя да долг вернуть, червонец, который дал ему однажды Червяков на лечение заболевшей дочери. Но
"разве по П. это было?" Однако были в его жизни случаи, когда и он поступал по-своему.

В молодости П. играл на скрипке. "Однажды на ярмарке в местечке попросил у какого-то цыгана немного поиграть", Степанида стояла рядом и похвалила, он загорелся: куплю! Мечта заиметь свою скрипку привела его уже на шестом десятке лет к еврею-торговцу, и червонец, который дала ему
Степанида на покупку сапог, отдал за "красную блестящую скрипочку с черной декой и красиво изогнутыми вырезами по бокам", да еще два червонца остался должен. Жена всплеснула руками: "До скрипки ли теперь, когда не сегодня, так завтра придется свести в колхоз лошадь, ссыпать семена, отдать сбрую, сани, телегу...".

Было время, когда П. чувствовал себя хозяином Яхимовщипы, "одного скота здесь водилось более десятка голов: лошадь, молодая кобылка, две коровы... шесть или восемь овец. Ну и свиней, конечно, не менее двух". Хорошо или худо, но он "правил усадьбой". Хата, правда, "давно уже была не новая", но она еще постоит. "Крышу в коньке надо залатать... в истопке даже льет, в сильный дождь на глиняном полу образуется лужа". Но П. "не очень хотелось тащить свои кости по шаткой стремянке на крышу", а то "потревожишь гнилую солому, польет сильнее". "Самая, может, справная здесь постройка — это новая пунька за хлевом". Ставили ее вдвоем с Федькой, думалось, если не самому, так, может, сгодится сыну". Отслужит в армии, женится и продолжит род. "Но вот почти все подошло к нулю, только и забот, что коровка, малый кабанчик да этих девять куриц...

Дети, едва оперившись, рано выпорхнули из родительского гнезда, их не вернуть. А тут эта война, наверное, она добьет окончательно". "Что теперь будет? Чего ждать от немцев?.. И как жить дальше?". П., и в мыслях неспособный сделать никому зла, настраивал себя на то, что "надо как-то переждать лихое время, затаиться, притихнуть, а там, глядишь, изменится все к лучшему. Не вечно же длиться этой войне. Но, чтобы остеречься беды, надо вести себя как можно осмотрительней и тише". "...Коли к ним по-хорошему, то, может, и они... Не съедят, может...". Когда нагрянули полицаи — Гуж с
Колонденком — П. засуетился, собирая нехитрую еду на стол, выпил вместе с ними, прикрикнул (когда такое было!) на строптивую Степаниду, боясь не столько за себя, сколько за нее ("если разозлится, то никому не уступит, будь перед ней хоть сам господь Бог"; "конечно, он сволочь, бандюга, немецкий холуй, но ведь он власть!.. С волками жить — по-волчьи и выть").

Нет, "и в помине нет твердости, мужицкой самостоятельности, со всяким он готов согласиться, каждому поддакнуть", — неприязненно думает о П. жена.
"Можно подумать, что людская покорность делает кого-то добрее. Скорее наоборот". И в конечном счете права будет она. Словно "незрячие" глаза немцев не видели, не замечали усилий П. Напротив, П. переживает не раз ужас смерти, чувствует ее холодное дыхание — когда офицер расстреливает газетный снимок Сталина, висевший на стене, стегает цепью Степаниду, убивает из пистолета не принесшую молока Бобовку.

Какое-то время П. с тихой завистью наблюдал за четким распорядком, существовавшим у немцев, неукоснительной дисциплиной. С готовностью играл он для них на скрипочке народные мелодии, забыв и про кур, и про жену.
Скрипка П. — причуда и отрада его молодых лет — сыграет, откупаясь, спасая, потешит чужое ухо. Но в ту же ночь немцы убили пастушонка Янку, слишком близко подошедшего к хутору: "свелся на нет и без того немногочисленный, горемычный род выселковских Гончариков".

Немцы вскоре выехали, и "свои" полицаи вновь почувствовали себя хозяевами. От них ни спрятаться, ни убежать. Да и "куда было убегать? Он прожил здесь половину жизни, вырастил двоих детей, познал столько забот, страха и горя, а может, немного и радости... Ведь у них сила, а что осталось у него? Пара натруженных рук, ревматизм в ногах и шестьдесят лет за плечами... Разве что малость схитрить, но и то с немцами, а... своих не обманешь". Проработав по приказу Гужа целый день на копке земли, П. понял, что второго такого дня ему не выдержать. Знал он и то, что от Гужа, как от немцев, скрипочкой не откупишься — нужен самогон. "Когда-то, еще до колхозов, П. предпринял не очень удачную попытку изготовления самогона", но уполномоченные из округа, искавшие лен, наткнулись на самогонные инструменты в истопке — и тут же их и реквизировали. "Потом он платил штраф, натерпелся позора на собраниях и надолго проклял малопочтенное дело самогоноварения. Но это было давно. Петрок всем нутром чувствовал, что водка становится едва ли не единственной ценностью в жизни...".

И пошла скрипочка Тимке Рукатому в обмен на змеевик. "Боже мой, — думал
П., — глядя на суетливую пляску огненных языков по казану, — что делается на свете!.. Как жить с этим Гужом, который видит тебя насквозь и еще таит зло за прошлое". Ему не жалко ни хлеба, ни трудов, лишь бы самогонкой залить его ненасытное горло. Для спасения варил П. это зелье, однако муки его из-за самогона оказались напрасными. Ушли свои полицаи, пришли чужие, прослышав про "горелку", но той уже не было. Вызверившись, полицаи учинили над стариком расправу, один из них "пнул Петрока сапогом в грудь и за шиворот, словно щенка, поставил к стенке" и начал стрелять. Степаниду еще раньше он ударил чем-то по голове, и та без сознания лежала в сенях. На какое-то время и П. потерял сознание. "Видно, вообще жизнь кончилась... они не дадут помереть по-человечески, своею смертью, они доконают насильно".
Новый день принесет лишь "новые мучения, может, смерть даже, потому как сколько же они будут играть в убийство...". "Если нет иного спасения, то и самогон — не спасение".

Эта ночь что-то сдвинула в сознании П., "безнадежно сломила, сбила ход его мыслей с привычного круга". "С самогоном все кончено. Он старался, чтобы получше выгнать. Кому? О ком заботился, дурень?.. Но и он не дурак... он не позволит им оседлать себя и ездить как им захочется, он еще постоит за себя". Страх постепенно истаивает в душе П., власть инстинкта самосохранения отступает перед человеческим достоинством. Откопав в лесу заветную бутылочку, сбереженную для себя и тяжко раненной Степаниды, П. не донес ее до хаты: там его уже ждали Гуж с Колонденком. Он успел только выбросить бутылку с остатками самогонки, как засвистели пули, посыпались удары жердью, сапогами...

Они поволокли П. через огород, а "он думал только: что еще сказать этим сволочам?". "В нем снова поднялась и подхватила его гневная волна обиды и отчаянья, она придала силы, и он решил не сдаваться". "Он думал, что милости у них не попросит, как бы ни довелось ему худо. Только бы выдержать". Полицаи связали ему руки, вожжами, найденными в истопке, "с другим концом в руках полицай взобрался на лошадь". П. "вынужден был побежать за Колонденком, который ногами пинал в бока лошадь, а Гуж размахивая прутом, погоня его сзади". П. "не успевал, спотыкался, едва не падал... лицо его снова стало мокрым о слез". Это был конец. П. "пропал, исчез с этого света, как и для него пропали хутор, жена Степанида, Голгофа, пропал целый мир".

СТЕПАНИДА БОГАТЬКА, пятидесяти лет от роду, родилась и до замужества жила в Выселках. Молодой девкой она четыре года была батрачкой у старого пана Яхимовского. "Не мед был тот хутор, но что она могла без земли, без приданого, бедная приживалка в неласковой и малоземельной семье старшего брата...?". Каждый день ходила она в Яхимовщину, "вставала раненько, на заре, и через болыпак бежала на хутор. Надо было подоить и выгнать на пастбище двух коров, заготовить корм для свиней и гусей — тех и других было немалое стадо". "Ей хватало хуторской усадьбы, огорода, скотины, не дававшей передыху ни зимой, ни летом". "За все годы службы в Яхимовщине... через нужду и бедность берегла свою честь, старалась, чтоб никто, никогда и ни в чем не упрекнул ее. А ведь она могла бы и взять, не спрашивая, в ее руках было многое, считай, все хозяйство". Пан Адоля "был неплохой человек", он ценил в ней "старательную работницу и еще больше уважал за добросовестность".

Несколько месяцев прождала С. сватов от вдовца Корпилы, но тот, хотя и сделал, вроде бы, ей предложение, сватов так и не послал. Обвенчалась С. с выселковским Петроком. В Петроковой семье им скоро стало невмочь, С. сразу не поладила со свекровью и попросилась у пана Яхимовского в "истопку", все равно все хозяйство его было на ней, "а новый батрак Петрок будет ей в помощь, куда же деваться им без хаты, без своей земли и хозяйства".
Яхимовский согласился. То была "первая весна их совместной с Петроком жизни, пускай не на своей земле, в чужой хате, зато в любви, мире и согласии. Она уже ходила с зарождающейся жизнью под сердцем...".

Вся жизнь С. и ее семьи проходит по крутым вехам судьбы. И первой такой вехой стала экспроприация Яхимовского хутора и земли. С., как и остальные батраки и безземельные, получила свои две десятины. "Она готова была плясать от радости: это же подумать, они заимеют землю — без денег, без ссоры, без судов и прошений". Но увидев старого пана Адольфа, ей стало неловко, наступившая бессонная ночь "была полна размышлений, тревог, колебаний", оба они так и не придумали "чем успокоить совесть". "Ей было жаль его, и эта жалость сильно омрачала их большую радость начала хозяйствования на собственной земле", счастливое сознание того, что и вороная кобылка, и пегая корова, а потом, после гибели пана, не вынесшего потери имения, почти вся усадьба — их.

"Впереди была вольная жизнь со множеством забот, тяжелым трудом, но без принуждения, жизнь, где все, плохое и хорошее, будет зависеть только от них двоих и ни от кого более. Это было счастье, возносившее их под самое небо, удача, которую можно было разве что увидеть во сне". "Сначала зажили, и неплохо, вволю наелись своего, а не панского хлеба, обзавелись скотиной, лошадью". Когда родилась Феня, С. не убереглась со здоровьем, Петрок вынужден был тянуть за двоих и надорвался. Стало ясно, что одним свою
"Голгофу" не потянуть. "Колхоз так колхоз, сказала она себе, как бы там ни было, а хуже не будет, авось не пропадем и в колхозе". За себя С. не очень боялась, она как все, а если шла добровольно первой, так, верно, потому, что в случае неудачи теряла немного — была беднячкой и полной мерой познала нужду на двух десятинах суглинка, хотя и страшновато было. Деятельная и решительная, С. становится членом комбеда, ходит на собрания правления. Она
"привыкла судить о большом по малому, о мире — по своей деревне", и не ошибалась.

Она знала. что хорошие люди не поступают подло ни по своей воле, ни по принуждению. Знала она, что жить надо по-доброму, по-человечески, по- справедливости, и мудрость эту она сохранила в себе до последних дней.
Поэтому она голосует против раскулачивания середняка Гужа и других селян, в том числе и немощной старухи Прохорихи, которая также, по причине старости, пользовалась "наемным трудом". "Степаниду пронзило болью от мысли: что же это делается? Дурье вы!.. Олухи! Кого раскулачиваете?.. Давайте всех! И меня тоже — батрачку пана Яхимовского". Она жаждала справедливости: "Надо в
Москву ехать, к самому Калинину". Но ей не удалось добраться даже до райцентра, ибо в молодом соснячке ее обобрал сын раскулаченного Гужа,
Змитер.

С. понимала, "что-то в мире запуталось, перемешалось зло с добром или одно зло с другим". Она "хорошо чувствовала одно: так не должно быть, не по- человечески это, значит, надо было что-то делать. Не лежать, не ждать, не мириться...". С. бегает по окрестным хуторам и местечкам, собирая подписи в защиту репрессированного председателя колхоза Левона Богатьки, посылает своего Петрока, за всю свою жизнь никуда не выезжавшего с Выселок, в Минск, к товарищу Червякову. Муж должен подать прошение с подписями, а заодно вернуть червонец, подаренный Червяковым однажды, когда председатель ЦИК
Белоруссии и еще трое мужчин заглянули к ним в хату пуржистым днем обогреться.

Для этой поездки она одолжила два червонца у Корнилы. По вечерам С. ходит в нетопленую школу на занятия ликбеза, сидит там до полуночи, а потом, при свете коптилки, выводит слова. В сундуке она хранит предмет особой своей гордости — грамоту за успехи в обработке льна.

Когда нагрянет новая и самая страшная беда — война, полицай Гуж, тот самый, что когда-то обобрал ее в соснячке, будет ругать ее "активистской".
С войной нормальная, упорядоченная жизнь хутора закончилась. Сначала по большаку денно и нощно потянулись на восток бесчисленные колонны войск, и все "тут ревело и стонало от машин, подвод, лошадей...". Но однажды все стихло. "Настала новая, страшная в своей непривычности жизнь под немцем".
Началась она с того, что "в Выселках распустили колхоз, разобрали небогатое его имущество, инвентарь, лошадей". Лошадь свою они не вернули, и вся надежда С. была на корову Бобовку, которую она каждый день пасла в укромных от чужих глаз местах." Правда, за эти два месяца жизни под немцем она поняла, что ото всего не устережешься, как ни скрывайся, а если они захотят, то найдут. Тем более что у немцев выискались уже и помощники из местных, полицаи, которые всех тут знают наперечет". С. было жаль своей хаты, своей земельки, "этот проклятый Богом пригорок по прозванию Голгофа, как жаль пусть и больного, единственного ребенка. Сколько тут выходили ее молодые ноги, переделали работы ее изнуренные руки! Сколько лет они с
Петроком тут пахали, сеяли, жали... К той же нехитрой крестьянской работе со временем приобщился и Федя. Феня же захотела учиться и уехала в Минск".
Федя еще осенью пошел в армию. "Где теперь ее дети?".

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки