Тема деревни в произведениях Пелагея Ф.А. Абрамова и Знак беды В.В. Быкова

Категория реферата: Сочинения по литературе и русскому языку
Теги реферата: пример дипломной работы, управление реферат
Добавил(а) на сайт: Семянин.

Раньше разнообразные "домашние хлопоты никогда ей не были в тягость, даже после утомительной работы в поле. Теперь же наступление вечера ее мало радовало, не влекла и стряпня возле печки — семьи, считай, не было: один за другим отошли на тот свет старики, чуть повзрослев, разлетелись дети, незаметно минуло все трудное и хорошее, что... с ними было связано... а двум старикам много ли надо?".

С. знала, что "случилось плохое... Потом она не раз будет вспоминать это свое предчувствие и удивляться, как верно оно подсказало ей приближение того, что так внезапно перевернуло всю ее жизнь". С. — натура сильная, самостоятельная, способная перечить и противостоять обстоятельствам.
"Унижать себя она никому не позволяла, она умела постоять за себя". Так было прежде, когда она разоблачила перед районным начальством вора и пьяницу кладовщика или, будучи звеньевой, защитила от ложного обвинения своих баб. Вот и сейчас она зло и независимо разговаривает с заявившимися на хутор полицаями. "Степанида их не боялась, потому что презирала. Более того, она их ненавидела". Она выговорила Петроку за его стремление угодить
Гужу и выполнить его требования. Но она жалела своего "незадачливого
Петрока, который часто злил ее, временами смешил, редко когда радовал... Он был человек неплохой, главное, не злой, только мало проворный и не очень удачливый в жизни".

Появление на хуторе полицаев было лишь предвестием настоящей беды. Она пришла в осенний, набрякший от дождей день с новыми постояльцами — немцами.
Сколько их еще будет, этих знаков беды! "Война ухватистой лапой подбиралась все ближе, а теперь и вовсе забралась в хату, под иконы, в застолье".
Остается "терпеть все молча и ждать лучших времен? Вряд ли дождешься.
Чувствовала она своим сердцем: за малой бедой последует большая, вот тогда заревешь и никто тебе не поможет...". С. прячет поросенка в барсучью нору, будто вместе с теплым, живым существом спасает что-то очень дорогое, домашнее, какую-то надежду, едва ли не саму жизнь. Она видит, как немецкий солдат разрубает, разделывает то, что было ее Бобовкой. Родной, выстоявший в стольких бедах мир меркнет, всему нормальному приходит конец. Приход немцев — это вторжение чужого, бесстыдного, бесцеремонного; твое, родное вдрут заполняется чужим запахом, чужим говором, а тебя выгоняют из хаты в истопку. Это страшно, но боли и горечи в С. больше, чем страха. Когда немцы войдут в ее хату, "из-за их спин она будто впервые, чужими глазами увидела свою давно уже не новую хату с перекошенным простенком и потемневшими балками потолка, стенами, оклеенными старыми, пожелтевшими газетами. Пол она давно не мыла и теперь с досадой взирала на грязноватые, с присохшей картофельной кожурой доски у порога, закопченные чугуны возле печки".
Присутствие чужого, враждебного С. ощущает постоянно: оно в том, как черпали чужие руки молоко из подойника, как жадно они тянулись к ее корзинке с яйцами, выбирая получше. Забот и тревог было множество, но С.
"была не из тех баб, которые при первой же беде бросаются в слезы".

Когда ее хитрость с молоком не удалась (подоив Бобовку самую малость,
С. надеялась, что чужому человеку корова молока уже не даст), фельдфебель озлобленно стал стегать ее цепью: она не тронулась с места, "стояла, одеревенев, словно неподвластная смерти и ежесекундно готовая к ней".
"Смейтесь, проклятые, забавляйтесь, — подумала она, — бейте несчастную женщину, которую некому защитить". "И ты встань, Петрок, негоже ползать перед ними на коленях... Она все стерпит". Очень хотелось заплакать, но слез у нее давно не было, был только гнев. Кажется, не внешний, божий мир меркнет, а само сознание С. Мысль о будущем уходит, похоже, будущего у них и нет: "Может, не застрелят до вечера, еще поживем немного".

Но С. была из непокорных. В следующий раз она выдоит свою Бобовку прямо в траву, из-за чего и лишится своей коровки. С. не слишком убивалась по ней, "она чувствовала, что... неотвратимая опасность приближается к ним самим вплотную". "Конечно, можно было как-то подмазаться к чужеземцам... но, думала она, разве этим поможешь? Опять же с детства она не угрела насиловать себя, поступать вопреки желанию, тем более унижаться". И никто никогда на нее руку не поднимал, даже Петрок. Она "не могла примириться с собственным бессилием, жаждала выхода, какой-то возможности не поддаться, постоять за себя". Случай представился, и С. его не упустила: ночью она бросает в колодец забытую немецким поваром винтовку. Лишь однажды за все это страшное время прошлое нахлынуло на С., когда по приказу немцев Петрок заиграет на своей скрипочке печальную музыку некогда любимой ею
"Купалинки". "Из глаз выкатились одна за другой несколько слезинок, она быстренько стерла их с лица уголком жесткого платка и снова затаилась слушая".

С. изводили не только пришельцы, но и бывшие "свои", переметнувшиеся, усердные и усердствующие, словно их безвинность и была самой главной виной.
Она все хотела понять, что заставило Антона Недосеку, в прошлом комбедовца, стать полицаем. Заботао детях? Но они же и проклянут его, и лучше бы он умер для них. Для С. Недосека из тех, что "от природы слепы ко всякому проблеску человечности, заботятся лишь о себе, иногда оправдываясь детьми",
"дальше своего корыта им не дано видеть". "Своими" же, полицаями, С. была избита так, что не видела, как они увели Петрока, не смогла за него заступиться. Полицаев она не боялась, хотя и понимала, на что они способны; не боялась уже и немцев, "в ее сознании они так и не стали людьми, а остались чудовищами", жалела, что не подожгла вместе с их офицером свою хату. "Кажется, она вынесла отпущенное ей сполна, пережила свою судьбу.
Хотя вроде бы и не жила на этом трудном, Богом созданном свете. Все собиралась, откладывала на потом...". "Всю жизнь она только и делала, что ждала". С. мечтала не разбогатеть, конечно, а зажить безбедно, без страха за завтрашний день. Она не ждала благодеяний, она хотела иметь ею заработанное. Она надеялась не на чудо, а на власть, которая называла себя рабочекрестьянской. Но даже от немцев, явившихся под их липы. она вынуждена защищаться сама. И от мстительной, бандитской злобы бывших "своих" тоже сама. "На счастье или на беду, она знала, в чем ее хватит с избытком, от чего она не отречется хотя бы на краю погибели. За свою трудную жизнь она все-таки познала правду и по крохам обрела свое человеческое достоинство. А тот, кто однажды почувствовал себя человеком, уже не станет скотом". От неминуемой беды ничем уже не оборониться, но мысль о близкой гибели не парализует воли С. ("Разве теперь страх — поводырь?"). "Вон Петрок на что уж боялся, даже угождал им, лишь бы избежать худшего. Но чего он этим добился?". Она отдает последнее, что у нее было — поросенка другу молодости, Корниле, за неразорвавшуюся бомбу, которую тот припрятал: вдруг сгодится — и сгодилась. С. уже присмотрела и место под мостом, где можно было пристроить бомбу. Ночью она прячет ее, закапывая в яму.

Но уже к вечеру следующего дня она увидела четверых мужчин, шагавших к ее хутору. "Уже издали она узнала почти каждого из них и сказала себе: "Ну, все!". "...Бабахнул первый выстрел. Рудька пронзительно взвизгнул и смолк — уж не навсегда ли? Она поняла, теперь ее очередь". Но она "не Рудька. И не
Петрок... Еще она с ними поборется, и по своей воле она им не дастся".
Когда-то "перед приходом немцев растаскивали в местечке магазины, Петроку не досталось ни сахару, ни соли, и он оправдывался перед женой, что притащил керосину, скоро зима, пригодится!" Керосин пригодился. Неспроста же бутыль постоянно попадалась на глаза. "Степанида вытащила из узкой горловины деревянную затычку и плеснула на дверь, потом на обестороны от нее — на стены и в угол... Бросив на пол посудину, она из маленького кармана ватника достала спички...". "Степанида упала ничком на твердый земляной пол, утоптанный за годы ногами панов, шляхтичей, батраков, ногами
Петрока, ее мужа, и ее детей" — то было последнее прикосновение к давнишнему и родному, к тому, что шло издалека и продолжалось, подхваченное ею, ее семьей".Всю свою жизнь С. боялась пожара. Не раз ей даже снилосьночью, как горит ее Яхимовщина. Но выпало ей на долю собственноручно запалить родное подворье, а с ним и саму себя. Хорошо, что никто не видел, как она прятала бомбу. Пусть думают, рыщут, ломают голову — где? "И не спят ни ночью, ни днем, боятся до последнего своего издыхания". Пока еще видно: здесь жили люди; останки "просторной хуторской усадьбы" выглядывали на поверхность угловым камнем фундамент, осевшим бугром кирпича да двумя каменными ступеньками возле бывшего входа в сени". Еще можно понять, что жизнь ушла отсюда не сама, не по своей воле: из двух лип, "некогда красовавшихся возле хуторских ворот" осталась одна, опаленная и однобокая,
"с толстым уродливым стволом". Даже вороны не садились на ее ветви, они
"возможно, помнили что-то, а может, своим древним инстинктом чуяли в изуродованном дереве дух несчастья, знак давней беды".

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки